Шубки в сторону

Шубки в сторону

75 лет назад, в 1931 году, в СССР состоялся первый аукцион по продаже мехов. Благодаря этому экспортные цены на советскую пушнину выросли, но у граждан страны стало еще меньше шансов купить одежду, соответствующую климату холодной родины. Не слишком велики, впрочем, были эти шансы и до революции. В России умели обрабатывать далеко не все шкурки, так что большинство мехоторговцев предпочитали сбывать невыделанное сырье за рубеж. А цены на лисьи и даже беличьи шубы кусались так, что немногие могли позволить себе такую роскошь. Именно поэтому в царской, а затем в советской России невероятных высот достигло искусство имитации дорогих мехов. Сурка делали под соболя, домашнюю кошку — под норку и даже обыкновенную серую крысу — под крота.

Уже давно известно, что "земля богата наша, порядка в ней лишь нет". В полной мере это относится к мягкому золоту России — мехам. Из поколения в поколение передавались сказания о том, что в былые времена на Руси пушного зверья водилось столько, что бабы куниц коромыслами били. По-видимому, такое бесхозяйственное отношение и сказалось на поголовье куниц и соболей.
       Некоторые историки в XIX веке считали причиной экспансии государства российского на север и восток погоню за "дикими сокровищами природы". Сторонники этой версии русского развития писали о том, что на Руси с незапамятных времен шкурки соболей, куниц, бобров вкупе с черными и красными лисами служили пушистой валютой. И что многие названия денежных единиц, к примеру куны, вели свое происхождение от мехового зверья. Однако далеко не все их коллеги принимали подобную трактовку.
       Истина, с которой соглашались все, заключалась в том, что с давних пор русские добывали пушного зверя, торговали мехами и платили ими дань своим князьям. Летописи свидетельствовали, что вещий Олег обложил древлян непомерной данью, требуя от них множество драгоценных черных куниц. А арабский писатель и путешественник X века Ибн-Хаукаль видел бородатых русичей, доставлявших в Волжскую Булгарию на обмен "скифских соболей и черных куниц". Контролировавший весь север и северо-запад страны Великий Новгород вел бойкую торговлю мехами с Европой. Новгородцы меняли пушнину на диковинные заморские товары и расплачивались ими за нанесенные обиды. В 1216 году в принадлежавшей новгородцам Пермской земле, называвшейся тогда Биармией, в пылу торгового спора убили скандинавского купца Гелче Богрансона. И обидчики заплатили за смерть иноземца выкуп — виру — беличьими мехами.
       Экспорт "мягкой рухляди" рос по мере нарастания интереса состоятельных русичей к зарубежным предметам роскоши и привозному оружию. Ценного соболя становилось все меньше, так что версия о "меховой экспансии" на Север и в Сибирь имела право на существование. В 1472 году князь Федор Пестрый по приказу великого князя московского Ивана III завоевал Биармию и получил в виде дани шестнадцать сороков черных соболей (то есть 640 штук) и драгоценную шубу. Иван Грозный в 1555 году потребовал от жителей Сибири, которых, по московским расчетам, было 307 тыс., по соболю и белке с каждого. Но получил только 700 соболей, и эта обида подвигла царя к завоеванию зауральских земель. В итоге новые территории стали приносить в казну русского царя ежегодно полмиллиона лучших белок, 200 тыс. соболей, 10 тыс. чернобурок и несчетное число бобров.
       Теперь русский двор мог позволить себе широкие жесты. В 1595 году отправлявшемуся в Вену посланником М. И. Вельяминову было выдано "в запас и на приказной расход и на раздачу" 1009 сороков соболей, 510 сороков куниц, более 300 тыс. белок, 3000 речных бобров, 120 лисиц, 1000 волков и 75 лосины. Так что миссия оказалась не только дипломатической, но рекламной и торговой. Русская "мягкая рухлядь" завоевала сердца и облегчила кошельки многих знатных подданных австрийского кесаря. Не остались в стороне и британцы.
       "Англичане,— писал И. Гринвальдт,— найдя прямой путь в Россию, завели тесные торговые сношения с Россиею в то время, как произошло завоевание Сибири. Вследствие всех этих обстоятельств торговые обороты так скоро поднялись, что с тех пор ежегодно было отпускаемо мехов собольих, лисьих, куньих, бобровых, рысьих, волчьих, медвежьих, горностаевых, беличьих на 500 000 р. тогдашней ценности".
       Вывоз пушнины вырос настолько, что ежегодно составлял до трети государственных доходов. Но бурный интерес к ценной пушнине привел к тому, что многие меха стали недоступны для самих русских. За лучшего соболя иноземные купцы платили до 50 золотых рублей за шкурку. Позволить себе такие траты могли только самые богатые русские и те, кто получал их бесплатно в виде дани — цари. Соболь попроще ценился в 50 серебряных денег (в рубле было 200 серебряных денег), за лису-чернобурку платили 15 денег, что тоже было немалой суммой. Так что на долю отечественного имущего сословия оставался малоценный, как тогда считалось, горностай — по 3-4 деньги за шкурку — да белка, самые крупные и качественные экземпляры которой тянули на 2 деньги. Простолюдинам оставалось довольствоваться овчинами и зайчинами. А смерды и вовсе обходились без шуб.
       Западные купцы из экономии предпочитали приобретать сырье — слегка обработанные шкуры, которые доводили до кондиции европейские меховщики. Но иногда соглашались потратиться и на качественно сделанную работу русских мастеров. А вот китайцы брали только сырье. Но выгода от торговли с ними через монгольскую Кяхту заставляла русских купцов соглашаться на любые условия. Шкуру красивейшего морского бобра ("животного, одаренного превосходным смыслом", как тогда говорили), купленного в Якутске, русский купец продавал в Кяхте в девять раз дороже. Но чай и прочие товары китайцы обменивали лишь на сырье, считая, что русские меховщики только портят пушнину. Что, в общем-то, не расходилось с мнением продавцов, уважавших южных соседей за то, что "у них выделка и окраска мехов достигла высшей степени совершенства".
       С годами пушной экспорт в Китай только возрастал. С петровских времен до второй половины XIX века Поднебесная играла господствующую роль в русской внешней торговле пушниной. Годовой доход от продажи мехов китайцам в Кяхте колебался от 1 млн до 1,6 млн руб. серебром, тогда как в Европу в те же годы отправлялось пушнины на сумму от 300 тыс. до 1 млн руб. серебром.
       Результат был закономерен и логичен. В отсутствие сырья и практики искусство выделки дорогих мехов в России начало постепенно угасать.
       

       Ситуация не менялась десятилетиями. Осваивались новые охотничьи угодья на берегах Тихого океана, колонизировалась Америка, но лучшие меха если и задерживались в Российской империи, то только в столицах. За время существования Российско-Американской компании, например, из новых колоний было вывезено свыше 130 тыс. морских бобров, более 2 млн морских котиков, около 220 тыс. речных бобров, более 230 тыс. лисиц всех пород, по 11 тыс. выхухолей и рысей. Кроме того, добывались росомахи, волки, медведи, песцы, норки. Но большая часть ценных мехов через ярмарки в Ирбите и Нижнем Новгороде или напрямую неизменно уходила за рубеж. Особо ценный камчатский бобер, например, сразу шел на Лондонский аукцион, и лишь небольшая оставшаяся часть попадала к московским меховщикам. Больше половины якутского песца уходило за границу прямо с мест.
       При этом около трети вывезенного сырого меха возвращалось после обработки в Россию и продавалось вдвое дороже, чем продукция русских меховщиков. Ничего удивительного в этом не было. Германия на протяжении второй половины XIX и в начале XX века удерживала мировое первенство в химии, и немецкие красители и средства для выделки кожи долгие годы оставались образцом для подражания. Отечественные же химики ничего подобного сделать не могли, а экспорт химикатов для обработки меха в Россию был запрещен.
       Так что русским дамам и господам, которые, как тогда говорилось, были достаточными, но не роскошествующими, оставался небольшой выбор. Довольно престижной, но сравнительно недорогой считалась белка. Ее запасы в Российской империи считались неисчерпаемыми. В некоторые годы только на экспорт продавалось до 10 млн беличьих шкурок. Русские власти не без основания полагали, что, если не промышлять этого чрезвычайно плодовитого зверька, он массово погибнет от голода. В апреле у белки рождаются первые четыре-шесть щенков, в июне она снова приносит потомство, а молодняк плодится уже к осени.
       Низкая цена шкурок объяснялась и небольшими затратами на их добычу. Ни о каких охотниках, для сохранения шкурки бьющих белку прямо в глаз, до революции слыхом не слыхивали. Тратить порох на белок никому и в голову не приходило. С октября до середины ноября таежные крестьяне расставляли метрах в ста одна от другой до тысячи плашек, представлявших собой две скрепленные доски с рыбой-приманкой, между которыми устанавливалась палка. Белка задевала палку, и доска прибивала ее. Один раз в неделю охотник выходил на сбор "урожая". Охотились на белку и в европейской части России. Но выше ценилась восточносибирская, темная. В Нерчинском крае добывали особую белку — с голубовато-темным мехом. В отчетах о ярмарочной торговле встречается до 15 наименований этого зверя (по месту промысла).
       По мере исчерпания запасов ценных мехов белкой заинтересовались и иностранцы, в особенности англичане. Но даже это не слишком увеличило стоимость главного меха среднего класса. Процесс строительства шубы, как правило, начинался с покупки шкурок. На пару шуб, мужскую и женскую, обычно покупали полторы тысячи белок. А затем рачительные хозяева приглашали скорняка на дом. Шкурки требовалось разделить на части, а затем сшить из них меховые полотна. Из 1500 шкурок получалось шесть трехполых мехов: два хребтовых — из спинок, два черевьих — из брюшек, два душчатых — из горловых шеек. Отдавать мех в скорняжные мастерские позволяли себе люди, не умеющие считать деньги. В России не только мастера-меховщики, но и их заказчики хорошо знали слово "шмук". Перед разделкой мастера и подмастерья, как правило, смачивали полученные шкурки и растягивали на специальных досках или столах. В результате шкурка становилась больше, но тоньше и менее прочной. А часть меха, отданного заказчиком, просто похищалась. Хозяева мастерских об этом прекрасно знали, но, как они уверяли, ничего не могли поделать с вековой традицией скорняжного сообщества.
       После подготовки полотнищ скорняк приступал к пошиву шуб по вкусу и выбору клиента. В провинции были в ходу шубы на медвежьем или волчьем меху. В поездках верхом они заменяли тулупы. Однако никому не приходило в голову ходить в них пешком. Из-за тяжести и длины до пят этот фокус удавался только самым сильным людям. Поддевки на лисьем меху согревали купцов, господам полагались бекеши — длинные пальто на меху или длинные двубортные шубы, шитые мехом внутрь и крытые черным сукном. Зимой никто не отправлялся в дальний путь, не надев поверх шубы еще и доху — огромное тяжелое сооружение из телячьих или жеребячьих шкур в два слоя — мехом внутрь и наружу. Ее надевали на шубу не застегивая. На охоту облачались в романовские полушубки — из овец романовской породы с очень густой и не очень волнистой шерстью, напоминающей современную цигейку. Эти шубы не покрывали сверху материалом. Мездру дубили особым способом, так что она становилась очень мягкой, и окрашивали в черный или коричневый цвет. Ее характерной чертой было тиснение по борту, краям карманов, а иногда и по краю обшлага. По вытесненному рисунку делали еще и вышивку шерстью, в один или два цвета. В провинции романовские шубы были самой распространенной зимней одеждой. У каждого дворника, стрелочника, водителя был овчинный тулуп. И, конечно же, вся зимняя Россия носила меховые шапки, муфты и рукавицы.
       Но красотой меха мог блеснуть лишь слабый пол. Только женские шубы шились мехом наружу. Мужская зимняя одежда до революции шилась, как правило, мехом внутрь. Шубы на котике и кенгуру носили люди среднего возраста и молодые. Пожилые господа предпочитали шубы на лисе, хорьке, еноте. Лишь водители первых неотапливаемых автомобилей надевали шубы из волка мехом наружу.
       Интересная меховая иерархия существовала у извозчиков. Правилами всем им предписывалось носить "воланы" — поддевку до пят. Но те, кто уже сумел скопить средства, обязательно обшивал волан заячьим или лисьим мехом. А извозчики-лихачи, работавшие на собственной упряжке, обязательно оторачивали воланы дорогим мехом куницы или соболя. Ну а если у кучера имелась новомодная английская или американская упряжь, шуба должна была соответствовать. На шинель или пальто-редингот они сверху надевали цельную меховую пелерину мехом наружу или пристегивали воротники из скунса или черного каракуля.
       Состоятельные молодые люди, в отличие от прислуги, самовыражались в меховых куртках, предназначенных для занятий спортом — катания на коньках, верховой езды, охоты. Солидным же господам оставалось щеголять лишь воротниками и головными уборами. Состоятельная публика шила их из шкурок камчатских бобров. В XIX веке в Петербурге и Москве было несколько фирменных магазинов по продаже бобровых воротников и шапок — боярок и полубоярок.
       Существовали правила хорошего тона и в зимней одежде для детей. Шубки мехом наружу шили только девочкам. А мальчикам шубы шили на вате, а не на меху, с воротником из котика, кенгуру, каракуля. "Обезьяний" мех — нутрию — в приличных семьях старались не ставить. Шапки для мальчиков шили из котика, белки и шленки — короткой, курчавой мягкой овчинки. Приличия позволяли мальчикам носить шапки туземного вида — с длинными ушами по образцу тунгусских или якутских.
       Задавал тон в зимних модах Петербург. И. Гринвальдт писал в 1872 году: "Здесь процветает торговля обделанными мехами высших сортов и фабрикация модных товаров, которая очень много содействует распространению хорошего вкуса". В 1851 году на выставке в Лондоне шуба русского императора, сшитая лучшими мастерами Петербурга из шеек голубых песцов, была оценена в 3400 фунтов стерлингов.
       В Москве самым известным пошивочно-скорняжным предприятием была фабрика Михайлова, где в немалом количестве шились модные меховые изделия, которые продавались в его знаменитом магазине на Кузнецком мосту. У этой фирмы в Москве был также холодильник для летнего хранения изделий — как еще не реализованных, так и уже проданных клиентам.
       Однако кроме фирмы Михайлова в Москве существовали лишь две скорняжные фабрики. А основную массу меховых изделий производили кустарные мастерские. Согласно акту государственного обследования меховых предприятий, в 1905 году лишь на одном предприятии из 67 имелся паровой котел и только на 13 предприятиях применялись двигатели. Большинство скорняков-меховщиков, а их насчитывалось перед революцией 18 тыс., работало в мелких мастерских или и вовсе на дому.
       В некоторых районах России скорняжным делом занимались целые деревни. В Шуйском уезде Владимирской губернии, в селе Дунилово, работали первоклассные скорняки, специализировавшиеся только на одном виде пушнины — зайце-беляке. В год они перерабатывали 5-8 млн шкурок. С заграницей дуниловцы торговали круглый год напрямую, минуя ярмарки. Выделкой беличьих шкурок славились деревни Слободского уезда Вятской губернии. Именно там в 1893 году фирмой "Рылов и Лесников" была построена одна из первых меховых фабрик России — "Белка". Московские появились после нее.
       На всю страну славились жители села Мурашкино Нижегородской губернии — они были высококлассными специалистами по выделке овчин, отлично шили тулупы, рукавицы и знаменитые мурашкинские шапки. В городе Шуе Владимирской губернии и в деревнях Шуйского уезда был развит пошив овчинных полушубков. Во время Русско-турецкой войны 1877 года 1200 шуйских шубников еженедельно производили для армии 15 тыс. полушубков.
       Но в чем русским мастерам действительно не было равных, так это в имитации дорогого меха из второстепенного. То, что русские скорняки делали с овчиной, вызывало у иностранцев неподдельный восторг. Русская овчина под бобра выглядела совершенно натурально. Кролику придавали вид морского котика, сурка делали под соболя. Последнее было особенно актуально из-за того, что соболя, короля мехов, в России почти не осталось. Баргузинскую его разновидность так и называли — "коронный мех", потому что он предназначался в основном для членов императорской семьи. Темные шкурки ценились в пять раз дороже светлых. К началу ХХ века соболь в России был почти истреблен: если в XVIII столетии за год добывали 80 тыс. соболей, то перед революцией в 16 раз меньше — около 5 тыс. Этот и без того дорогой мех взлетел в цене: лучшие шкурки баргузинского соболя продавались перед первой мировой войной по 2 тыс. руб. за штуку. Так что имитации соболя из сурка быстро находили своего покупателя. Правда, очень скоро оказалось, что ношение дорогих мехов, как и сурка под соболя, опасно для жизни, поскольку победивший пролетариат не видел особой разницы и обрушивал на облаченных в шубы буржуев всю силу классовой ненависти.
       

       Казалось бы, пролетарская власть хотя бы для видимости должна была одеть класс-гегемон в барские зимние одежды. Но раздача дорогих шуб началась и закончилась в узком кругу большевистского руководства. Правда, время от времени наблюдались забавные картины. Так, Сталин щеголял в шубе с длинным ворсом наружу, как дореволюционный шофер. А нарком просвещения Луначарский не стеснялся агитировать рабочих и крестьян в барской шубе на еноте. Не исключено, что на самом дорогом — камчатском, с проседью. Лишь всероссийский, а затем всесоюзный староста Калинин, выходя к народу, менял шубу на драное пальтишко. И то, видимо, потому, что из-за дорогой шубы его однажды едва не расстреляли буденновцы.
       Народу же объясняли, что дорогие меха нужны для экспорта, а валюта нужна для восстановления разрушенной войнами страны. Вывоз мехов начали в 1921 году, когда в Лейпциге прошел первый аукцион советской пушнины, принесший казне около 18 млн руб. Удачный опыт решили повторить и расширить. Внешторговские организации всерьез взялись за охотников, заготовителей и скорняков. Не остался невостребованном и опыт по изготовлению имитаций под дорогой мех. Заключались договоры с органами коммунального хозяйства на заготовку бродячих собак, кошек и крыс. А затем собаки превращались в енотов, кошки — в норок, а крысы — в кротов. Благо их шкуры имеют практически одинаковый размер. Причем для некоторых стран "облагораживания" дешевых мехов не требовалось. Американцы, к примеру, охотно брали и кошек, и собак, и все виды сурков, не говоря уже о более качественных мехах. В итоге советскому руководству удалось догнать и перегнать царское. Если в дореволюционные времена пушнина давала треть экспортных доходов, то в 1925-1926 годах доля мехов в советском экспорте составила 89,6%.
       С 1931 году меховые аукционы стали проводить в Ленинграде, что сразу повысило государственные доходы как за счет повышения цен, так и за счет средств, которые наезжавшие иностранцы прогуливали в колыбели революции. Год спустя, в 1932 году, меховым хозяйством СССР стало ведать всесоюзное объединение "Союзпушнина". Всей цепочкой — от добычи до экспорта — теперь руководило это ведомство. И очень скоро его руководители выяснили, что повысить доходы от мехового экспорта мешает обычная нераспорядительность. В охотничьи хозяйства вовремя не завозили продукты и порох, а главное — не было настоящих специалистов. В "Союзпушнине" подсчитали, что на некачественной первичной обработке шкурок объединение теряло немалую часть валютной выручки. Специалисты этого объединения провели эксперимент. Партию собольих шкурок, недостаточно обезжиренных и небрежно правленых, они доработали и выставили на аукцион рядом с "неисправленными" шкурками. Улучшенная часть меха ушла на 15% дороже.
       После этого большевики задались целью — наладить выделку мехов в СССР, увеличить экспорт обработанных шкур. В 1934 году 46,1% проданной советской пушнины было выделанной и окрашенной. Но это были традиционно удававшиеся России меха: кролик, белка, каракуль. И. П. Стефанович, изучив в 1950-е годы технологию советского меха, заметил, что рецептура крашения каракуля, созданная дореволюционными специалистами, без существенных коррективов использовалась в Советском Союзе. Проверенные временем рецепты продолжали использовать и для имитации дорогих мехов. К примеру, когда в Европе и Америке неожиданно вышла из моды русская белка, "Союзпушнина" нашла неожиданный выход из положения. В Австралии партию белки обменяли на никому не нужного там кролика. Даже упавшая в цене белка стоила значительно дороже вредителя австралийских полей, а в результате обмена в СССР привезли значительную партию кроличьего меха и начали шить дамские манто "под котика". Казалось, народная власть позаботилась о народе. Но народу даже эти манто оказались не по карману.
       Так что населению оставалось радоваться лишь тому, что в СССР есть более 130 видов охотничье-промысловых зверей. А также тому, что первое место в мире по количеству каракульских овец принадлежит СССР, а каракульские смушки Узбекистана и Туркмении лучшие в мире по качеству завитка.
       Немного смягчали ситуацию скорняки-кустари, у которых сравнительно недорого можно было сшить шапку или детскую шубку. Но 25 ноября 1939 года экономсовет при Совнаркоме СССР запретил частным лицам обработку продукции зверопромысла и скупку всякого рода пушнины и мехового сырья в целях ограждения внутренней торговли от спекулянтов. Нарушители лишались свободы, а имущество их конфисковывалось.
       Во время войны меховые нужды населения, понятно, никто во внимание не принимал. Меховые тулупы и шапки шли на фронт, а соболя и куницы, добытые в Сибири,— американским союзникам в оплату за военные поставки. А после войны, подсчитав потери, руководители меховой отрасли могли только горевать. Овец на Украине и Северном Кавказе почти не осталось, а Казахстан едва справлялся с поставками овчин для армии. Армия оставалась на первом месте и все последующие годы. А одеться в меха могли только жены самых ответственных работников и самых обласканных властью деятелей науки и искусства. Но во что они были одеты? Из советской зоны оккупации Германии в счет репараций стали поставлять крашеного и выделанного под ценный мех кролика.
       Ничего не изменилось и в 1950-1960-е годы. Советские меховщики жаловались в специализированных изданиях:
       "Качество поставляемого меховым фабрикам сырья не всегда бывает высоким. Так, предприятия получают всего 26-28% лучшей для переработки меховой овчины (тонкорунной и помесной первой группы). Остальная часть этого товара — более низкосортная. Меховой промышленности приходится выпускать очень небольшое количество дамских манто, пошитых из шкурок кролика 'под котик', поскольку первосортных шкурок поступает всего от 16 до 29%".
       Партия и правительство все продолжали обещать народу теплое меховое завтра. Утверждалось, что к 1965 году меховая промышленность сможет выработать на каждую тысячу населения СССР 56 манто, 237 детских пальто, 82 нагольные шубы, 1000 меховых шапок и 852 воротника. Но, естественно, все обещания остались на бумаге.
       Великий реформатор Хрущев решил разобраться с проблемой одним махом, заменив натуральный мех искусственным. На майском пленуме ЦК КПСС 1958 года он уговаривал всех, включая себя, что сделанный на химзаводах мех — отличная штука: "При этом изделия будут дешевле, чем из натурального сырья, что будет выгодно населению. Например, шапка-ушанка из натурального каракуля стоит 367 руб., а из искусственного каракуля будет стоить около 60 руб.; шуба, пошитая из овчины, стоит около 1600 руб., а шуба, пошитая из искусственного меха, не уступающего по своему внешнему виду и по прочности натуральному меху, будет стоить примерно 1000 руб.; дамское меховое пальто, пошитое из специально обработанной овчины, стоит около 4000 руб., а дамское пальто из искусственного меха будет стоить примерно 1000 руб.".
       Но нововведению обрадовались лишь модницы, для которых экстравагантность всегда была важнее тепла. Поэтому до самого конца советской власти натуральный мех оставался дефицитом, а шапки и детские шубки из кота домашнего средней пушистости — не литературным образом, а суровой отечественной реальностью.
СВЕТЛАНА КУЗНЕЦОВА