премьера театр
Театр "Ленком" показал нового "Тартюфа". Премьеры в этом популярном театре случаются нечасто, так что любая из них обречена стать событием. Впрочем, на этот раз худрук театра Марк Захаров уступил режиссерский столик известному режиссеру Владимиру Мирзоеву. РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ посмотрел "Тартюфа" и теперь с особым нетерпением будет ждать работ Марка Захарова.
Владимир Мирзоев привел в "Ленком" из Театра Вахтангова своего любимого актера Максима Суханова, без которого уже много лет не обходится почти ни один мирзоевский спектакль. Вообще в программке числятся три исполнителя роли Тартюфа: Максим Суханов, Дмитрий Певцов и Сергей Фролов. И вряд ли кого-то из них, очень сильных индивидуальностей, стоит обижать причислением ко "второму составу". Наверняка с другими исполнителями Тартюфа и весь спектакль господина Мирзоева станет другим. Но в день премьеры, которую играл мирзоевский актер-талисман, до появления Максима Суханова смотреть на сцену было совершенно неинтересно. А кто знает пьесу "Тартюф", тот помнит, что Мольер выводит заглавного героя на подмостки только в середине пьесы, в третьем из пяти актов. В переводе на язык нашего театра, предпочитающего двухчастную структуру вечера, это значит ближе к перерыву.
До появления Тартюфа-Суханова зрителю заняться особенно нечем. К декорациям Аллы Коженковой привыкаешь довольно быстро: художница, тяготеющая обычно к пестроте, красивостям и всякого рода избыточности, на сей раз, можно сказать, изменила себе, построив из светлых материалов большой, во всю сцену, нейтрально-функциональный павильон с парой эффектно выдвигающихся из боковой стены столов-помостов. Персонажей она одела в светлые же костюмы с налетом модного лоска — так, чтобы героев можно было принять за современных богатых людей, которым бы лениво наслаждаться жизнью, если бы глава семейства Оргон не поселил в доме некого странного субъекта.
Те, кто спектакль Владимира Мирзоева видит впервые, может быть, еще и подивятся тому, что персонажи время от времени начинают поодиночке или коллективно совершать физкультурные упражнения или странно танцевать — вне какой-либо связи с историей. А те, кто много Мирзоева видел прежде, и бровью не поведут, поскольку режиссер отличается склонностью к немотивированным физическим причудам персонажей. На сцене "Ленкома" они выглядят особенно выморочно: в театре Марка Захарова любой жест, физический и эмоциональный, всегда нервен, остер и расчетливо направлен в цель — иногда даже кажется, что слишком расчетливо,— поэтому программная "бесцельность" мирзоевской режиссуры проявляется особенно вопиюще. Такое впечатление, что господин Мирзоев не просто "мажет" мимо, а специально и тщательно прицеливается в заведомое "молоко".
А на Максима Суханова смотреть, как обычно, интересно. Нет, ничего нового они с режиссером не предлагают. Это все тот же странный и смешной Суханов по-мирзоевски — увалень, который то опасен, то беззащитен, то капризен, то безволен, то шаловлив, то не на шутку агрессивен. То заскулит, то отчитает с металлом в голосе, то как зверь завоет, то заплачет, как дитя. Просто на сей раз занятное существо сие зовется Тартюфом, а почему бы и нет? Ведь было оно уже и Сирано де Бержераком, и Дон Жуаном, и королем Лиром. Вот показалось, что к герою Мирзоева герой Александра Сирина Оргон испытывает чувства более глубокие, чем чувства друга или даже духовного ученика, да и юбкой красавицы Эльмиры Тартюф заинтересовался гораздо больше, чем самой хозяйкой дома,— ну так какой спрос с похожего на инопланетянина чудака.
Можно было бы, кстати, принять такого Тартюфа за знак проклятия праздным современным тусовщикам, за вестника бедствия, в конце концов, за символическое исчадье ада — ведь знаменитую сцену показательного соблазнения Тартюфа режиссер превращает в ритуальное зловещее многофигурное действо, а изгнанный затем из дома Оргона мнимый святоша уходит в разверзшуюся в глубине сцены дымящуюся черноту. Но, честно говоря, все предположения рождаются не оттого, что спектакль заставляет шевелить мозгами, а потому, что не положено выносить в рецензии краткое резюме: бессмыслица. Есть спектакли, хотя они и редки, в которых ничего не убавить и не прибавить, потому что в них нет ничего лишнего. А есть вот такие, как "Тартюф", где лишним кажется вообще все.
Строить предположения о метафизической природе героя тем более беспочвенно, что последнее действие возвращает нас на грешные эстрадные подмостки: классический перевод Михаила Донского отставлен за ненадобностью, а текст финала задорно переписан сатириком Михаилом Мишиным — прозой и на злобу дня. Тут вам и про гласность, и про правозащитников, а вместо мольеровского короля поминают гаранта конституции. Герои наряжены в зимнюю одежду, катаются на коньках, наряжают рождественскую елочку, а финальное торжество справедливости превращают в примирение, столь же безадресное, сколь и все, что происходило до того,— водят беззаботный хоровод вокруг якобы арестованного Тартюфа, и спектакль заканчивается для публики прощальной сухановской улыбкой-подарком.