«Эта война не похожа ни на одну»

В пресс-центре «Россия сегодня» в среду прошла презентация книги директора Фонда сохранения исторической памяти «Я помню», члена научного совета Российского военно-исторического общества Артема Драбкина «Я — воин СВО». Автор несколько раз побывал в зоне боевых действий и записал подробные интервью с восемью участниками специальной военной операции — об их опыте на передовой и в тылу, мотивации, планах и страхах, отношении к противнику и особенностях этого вооруженного конфликта. Сборник будет интересен и современникам, и тем, кто будет изучать сегодняшние события в будущем. «Ъ» приводит выдержки из интервью с тремя участниками СВО, записанных Артемом Драбкиным.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Позывной «Монах»

34 года, родом из Братска (Иркутская область), интервью записано в марте 2024 года

«Лично у меня нет ни ненависти, ни злости (к противнику.— “Ъ”). Когда идет бой, это просто такой боевой момент, это элемент борьбы. Конечно, бывает, и злишься, и ругаешься, и материшься, и обзываешься в порыве, когда что-то прилетает рядом. Но когда ты уже одолел в борьбе, противник повержен, то все… это абсолютно нейтральный фон. Для меня было именно так. Конечно, когда я ехал, то переживал, как это все будет происходить и как я это восприму. Но все эти вопросы за меня тоже кто-то закрыл. Я вообще об всем этом не заморачивался и поэтому чувствовал себя нормально. Излишней агрессии мы не проявляли, кроме как в бою… а после — нет. Все это как отработанный механизм: вот мы отработали, забрали пленных — и все. Ты смотришь — перед тобой сидит человек. Да, человек, обычный человек. Он к тому же еще и разговаривает по-русски».

«Когда в первый раз я поехал домой после ранения, то думал: "Сейчас будут спрашивать, убивал или нет…" Это самый неприятный вопрос, который можно задать солдату, что был на войне. Это настолько личное, потаенное… Что мы все подразумеваем под убийством? Намеренное действие к обычному человеку, а на войне ты стреляешь, в тебя — стреляют. Здесь так… В бою приходилось, а вот чтобы целенаправленно безоружного… нет, такого убийства не было. Совершенно…»

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Конечно, армия изменилась, и это чувствуется. Есть движение, и оно не вспышками, не рывками… маховик раскручивается медленно, но верно. Конечно, хочется быстрее. В рамках человеческой жизни это очень медленно. Уже два года идет СВО. Уже кажется, что нет сил, уже хочется сказать: "Давайте наконец чудо-бомбу достанем и кинем!" Но если мерить категориями государства, то два года — это неплохо. Можно сказать, сейчас армию строят с нуля. Имеется в виду, что для армии война — это ее естественное состояние. Армия учится, закаляется на годы вперед. Но все, чего армия достигла на войне, потом в мирное время снова начинает потихоньку разрушаться, окисляться… потому что мир для нее — среда неродная».

«На СВО многие поехали именно из-за финансовой составляющей. Но другой вопрос, что по приезде сюда все то, что тебя сюда подвигло приехать, становится неважным. Раз ты сюда приехал, становится важным то, как ты себя здесь ведешь и как ты включился в эту войну. Неважно, по какой причине ты сюда попал, доброволец ты или контрактник, мобилизованный или еще кто,— здесь все тянут одну лямку. Когда ее все будут тянуть в равной степени, военная ноша станет легче. И это действительно так. Прямо результат чувствуется, когда все напряглись. Как бы сразу думаешь: "Блин, да тут вообще нормально служить". Ну действительно, все эти тяготы войны не кажутся такими ужасными, когда все вместе».

«Когда я домой после ранения приехал, в мирной жизни мы оказались немного чужими. Все разговаривают о каких-то житейских делах. Сижу дома, разговариваю с друзьями — и у всех какие-то проблемы. Не выдержал, говорю им: "Вы что, издеваетесь? Какие это проблемы? Вы знаете, что там происходит?"».

«Сейчас война становится бездушной. Когда ты смотришь на противника в упор и слышишь его крики, это может тебя подвигнуть на те или иные действия. А если ты управляешь беспилотником, летишь где-то там высоко и видишь, что внизу шевелится человек, то для тебя это словно компьютерная игра. Ты — раз, сбросил на него. Ему там ногу оторвало, а у тебя восторг, все здорово — ты попал в цель. К нему подбегает группа эвакуации, пытается этого раненого эвакуировать. Но для тебя это же противник, и ты, соответственно, на эту группу эвакуации тоже накидываешь. Все по 200, все ништяк, все здорово, ты молодец, плюс три… Эти вещи я ощутил на себе, когда был раненый. И как это плохо, когда по группе эвакуации накладывают. Но здесь ничего не поделаешь, это война. Здесь все оголяется, обостряется».

Позывной «Дед»

54 года, город не указан, интервью записано в январе 2023 года

«Когда находишься рядом с танком или внутри него, осознаешь, что на линии соприкосновения враг, который хочет тебя уничтожить. И ты должен уничтожить его первым. Этот дикий животный страх охватывает тебя, трясет, и, наверное, то же самое испытывали парни в моем экипаже. Но, как только заводится двигатель танка, все меняется. Этот ужас уходит, и появляется состояние сверхчеловека, когда ты ничего не боишься».

«Мата на войне хватает, но, как правило, его используют по делу. Между собой мы практически не матерились, считая это неприличным. Обзывать матом другого человека было не принято. Люди ругаются меньше, потому что осознают: мы на фронте и наша главная задача — воевать с общим врагом. Если возникает какая-то конфликтная ситуация, чаще всего ее удается уладить без ссор. Посмотришь на обе стороны — махнули руками и разошлись. Или кто-то скажет: "Парни, хватит ругаться, давайте чаю попьем" — и напряжение спадает».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«На фронте ты живешь с осознанием: если не боишься, ты побеждаешь. Но за это приходится платить. И плата очень высока. Тело, здоровье — все под ударом. Когда ты только попадаешь в госпиталь, ты еще "нормальненький", еще держишься, словно на адреналине. Но через пару дней, когда осознаешь, что остался жив, все начинает болеть: мышцы, кости, даже кожа. А люди, которых больше нет, начинают приходить в твоих снах».

«Я всегда избегал смотреть на погибших товарищей. Мне однажды кто-то сказал: "Не смотри на убитых друзей, если есть возможность". Я запомнил это.

Когда я находился на передовой, старался не выходить из танка в таких ситуациях. Это не трусость, а понимание, что такие воспоминания остаются с тобой на всю жизнь. Однако образы погибших все равно преследуют. Ты помнишь их лица, их голоса. Особенно тяжело ночью, когда в госпитале между полуночью и тремя часами сна начинаются эти видения».

«Когда оглядываюсь назад, я понимаю, что поступил правильно. Единственное, что иногда мучает,— чувство, что сделал недостаточно. Но это неважно. Главное — признание тех, кто был рядом на фронте. Они говорят, что я не трусил и сделал свою работу. Это для меня важнее любых наград».

Позывной «Архангел»

Возраст не указан, из Москвы, интервью записано в марте 2024 года

«(В ответ на вопрос о понимании причин конфликта.— “Ъ”) Когда бомбят город, к кому нужно обращаться? Обращаться нужно к государству. А что делать, если тебя бомбит твое государство? К кому обращаться тогда? Куда стучаться, куда бежать? Да, если тебя кто-то обидел в школе, ты прибегаешь к родителям, говоришь им, и они решают вопрос. А что делать, если тебя обижают родители? Бежать к соседям, к бабушкам, к дедушкам. Тем, кто старше, тем, кто мудрее, сильнее и может помочь. Здесь, я так понимаю, в данной ситуации им помочь просто некому. А это то же самое, как бы там ни пытались все это преподнести,— это наш братский народ, это наш народ. Это наши соседи, это наши братья, это наши дети, отцы и так далее. Ну и тут встает, как бы громко это ни звучало, вопрос: а кто, если не мы? Можно сидеть и ждать, что этот вопрос решится, что там есть другие люди, что кто-то это когда-то сделает. Ну нет, этого никто не сделает».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Победить страх сложно. К нему, наверное, в моем видении, проще адаптироваться. Страх есть на протяжении всего времени, потому что ты прекрасно понимаешь, что прилететь может когда угодно. Любой звук, шорох, какие-то чуваки подозрительные ходят — ты ко всему прислушиваешься, присматриваешься. У тебя уровень концентрации редко снижается. Поэтому уровень страха есть всегда. Это даже не столько страх, сколько настороженность, постоянная внимательность. Ну и бывает, естественно, когда начинается бомбежка плотная, тогда, конечно, уровень страха вырастает до максимального предела. Я видел, как ребят страх сковывал в прямом смысле этого слова. То есть у них был такой спазм, что тело загибалось, словно начиналось трупное окоченение. Когда парня тащили, его так скрючило, такой наступил полный спазм мышц, что его за руки подняли, а ноги у него поджаты были. Его просто несли, и он не мог распрямиться, абсолютно не мог как-то расслабить мышцы. Так что ужас действительно приходит, есть такой момент, безусловно. Здесь отключить страх невозможно, здесь главное — включить инстинкт самосохранения и банальной логики. То есть куда передвинуться, что в данный момент делать в этой ситуации в целом».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Здесь понятно, что отношение одно, основное, что если не ты, то тебя. Это надо в самую первую очередь понимать. Так что какое может быть отношение? Все — это цель. То есть это не человек, у которого есть семья. Это цель. Если этого не сделаешь ты, сделают с тобой в любом случае. Иногда, конечно, философски начинаешь думать, что они ведь разные бывают. Но это так, чисто для лирики. Они-то вряд ли об этом думают, когда кладут кассетами, сто двадцатыми и так далее. Когда добивают, когда снайпера ранят, не убивают, а ранят пацанов, потому что знают, что за ними придет группа. И потом добить эту группу. Подлая такая история. Но, как говорится, на войне все средства хороши, они ими пользуются».

«На ту же самую нашумевшую популярную вечеринку ("голая вечеринка Ивлеевой".— “Ъ”) мне лично вообще наплевать. Ну отжигали они там, о’кей, ну классно. (Лолита.— “Ъ”) Милявская, господи, на старости лет заскочила на клевую тусу. Да я рад, что она оторвалась и отожгла! Но при чем здесь вообще мы, при чем здесь воины и ребята, которые в шоубизе закатили себе тусу? Мне вообще без разницы — ну тусанули, и классно. Почему из этого такую проблему сделали, я лично не понимаю. Нам здесь вообще всем по барабану, что они там делают».

«Мыши? Это жопа, да. Я не знаю, откуда их столько берется. Они бегают по лицу, еще что-то делают. Вулкан недавно приезжал, рассказывал, что они сделали из кулеров мышеловку. Он говорит, что за полтора суток выкинул четыре или пять бутылей, набитых битком мышами. Не знаю, как он их там утилизировал, но сам факт того, что их просто дикое количество. Наверное, это потому, что война полевая. Я не знаю, как бороться с таким несусветным количеством мышей».

«Я разговаривал с ребятами старшего поколения, еще кто в Афгане был, разговаривал с "чеченцами", кто в Чечне воевал, разговаривал с "сирийцами", и все говорят, что эта война не похожа ни на одну из них. Что эта сложнее, жестче и проблематичнее».

«В любом случае вокруг войны все темы (разговоров на передовой.— “Ъ”) крутятся. А вообще, кроме войны, здесь тематика разговоров вся та же самая, как и везде. Про футбол мало говорят, потому что его не видят. Я раньше не пропускал ни одного матча "Спартака", а сейчас вообще ни хрена не знаю, что происходит. Мне племянники иногда пишут типа: "А ты видел?" Я отвечаю: "Ага, конечно, видел. Давай рассказывай, что там". И они мне пишут, кто выиграл, кто проиграл, то да се. Только от них и получаю информацию. А так о чем еще говорим? О бабах, понятно. Естественно, очень не хватает внимания, вообще всего этого. Поэтому о бабах кто-то вспоминает, о каких-то похождениях, рассказывает какие-то истории, которые всплывают из памяти. Но основной тематикой, как правило, всегда является война».

Елена Черненко

Полгода в оккупации от первого до последнего дня

Спецкор «Ъ» Александр Черных поговорил с жителями приграничного села

Читать далее