Событие недели — "Апокалипсис" (Apocalypto, 2005) Мела Гибсона (21 октября, "Россия", 23.20 ***). От фильма с таким названием, да еще и снятого Гибсоном сразу после "Страстей Христовых", ожидали очередной религиозно-фундаменталистской проповеди. Ну, например, о греховности языческой цивилизации индейцев майя, понесшей заслуженную кару от руки христиан-конкистадоров. Тем более что Гибсон, как и в случае со "Страстями", грозился показать все, как оно было "на самом деле". Но философское послание получилось, мягко говоря, скомканным. В начале фильма режиссер пробормотал что-то о цивилизациях, которые погибают, поскольку несут в себе зерно собственной гибели, а потом забыл о любой историософии и с мальчишеским азартом принялся снимать чистой воды приключенческое кино. В этом, наверное, и состоит главное достоинство фильма, да и упрямство режиссера, отправившегося в разгар эпохи спецэффектов снимать кино в мексиканских джунглях, на языке индейцев, достойно уважения.
Впрочем, на каком языке снят фильм, совершенно безразлично. Три четверти экранного времени герои не говорят, а рычат, хрипят, вопят. Плохие индейцы, культивирующие человеческие жертвоприношения, гоняются по чащобе за хорошими индейцами, никогда никого, кроме тапиров, не убивавших. Получился этакий вестерн студии ДЕФА с Гойко Митичем в главной роли, только навороченный. Правильнее определить жанр "Апокалипсиса" как "спортивный фильм" об индейском десятиборье. Игра в футбол человеческими головами. Гонки по пересеченной местности. Метание копий в движущуюся мишень. Прыжки в водопад. Нельзя же всерьез относиться к фильму, на десятой минуте которого старый индеец декламирует: "Я вождь Каменное Небо, а это мой сын — Лапа Ягуара". Похоже, вопреки режиссерским намерениям возникло и комически гастрономическое противопоставление добрых и злых. Добрые в прологе по-доброму шутят над соплеменником-импотентом, заставляя его съесть на крупном плане якобы целебные яйца тапира. А злые — на таком же крупном плане — размахивают дымящимся человеческим сердцем: от импотенции страдает их цивилизация в целом.
О маленьком, буржуазном "апокалипсисе" снял "Милу в мае" (Milou en mai, 1989) пионер французской "новой волны" Луи Малль (24 октября, "Культура", 0.25 ****). Многочисленная семья собирается в сельском доме 60-летнего тишайшего Милу, которого интересуют в жизни только его пчелы: умерла его мать, предстоят оглашение завещания и похороны. Своеобразие банальной ситуации в том, что на дворе — май 1968 года. В Париже студенты дерутся с полицией, разражается всеобщая забастовка, в которой участвуют даже могильщики. Радио не работает, и отрезанным от жизни героям чудится, что в стране — революция, генерал Де Голль бежал, а кровожадные санкюлоты, за которых они принимают обычных охотников, штурмуют их усадьбу. Лихой воздух революции кружит голову даже им: подогревшись откуда-то взявшейся "травкой", "контрреволюционеры" мечтают о простой и чистой жизни коммуной. Но опьянение проходит, все возвращается на круги своя, лишь бедняга Милу остается в опустошенном доме, где играет на пианино его покойная мама. В рамках ретроспективы Луи Малля можно пересмотреть еще два его шедевра. Экранизация романа Реймона Кено "Зази в метро" (Zazie dans le metro, 1960) — чистейшей воды упоительное хулиганство (23 октября, "Культура", 0.40 *****). Малютка Зази, невинное исчадие ада, приезжает в Париж, чтобы прокатиться на метро. Ее привечают буйнопомешанные родственники, включая дядюшку-трансвестита и попугая-матерщинника, а завершается все побоищем с участием ворвавшейся в кадр съемочной группы. За "Лакомба Люсьена" (Lacombe Lucien, 1974) Малля обвинили чуть ли не в реабилитации нацизма, на долгие годы он покинул Францию (25 октября, "Культура", 23.55 *****). А он всего лишь провел клинический анализ "естественного человека", существующего не только вне соблазнов цивилизации, но и вне таких категорий, как "добро и зло", "верность и предательство". Летом 1944 года красивое животное юный крестьянин Люсьен идет на службу в изуверское французское гестапо. Он — мерзавец, пользующийся своей властью, чтобы спать с красавицей еврейкой. И он — герой, спасающий ее и ее отца от депортации в Освенцим. Впрочем, Малль никогда не навязывал зрителям однозначный взгляд на события: героизм Люсьена столь же корыстен и столь же бессмыслен, как бессмысленна его гибель от руки партизан.