Фестиваль театр
В Берлине в Доме берлинских фестивалей открылся рассчитанный на несколько месяцев международный театральный фестиваль "Сезон Европы" (Spielzeiteuropa). Премьеру во всех отношениях необычного спектакля "Вещи Штифтера" показал знаменитый музыкант и режиссер Хайнер Геббельс. Комментирует РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Первое, что из уст в уста передают люди о новом спектакле Хайнера Геббельса,— это то, что в нем нет актеров. Один час и десять минут зрители сидят в театре и смотрят на огромное сценическое пространство, где происходит сложное драматическое действо, в котором люди не задействованы вообще. Правда, какие-то два человека в темном появляются в самом начале. Но они не более чем лаборанты в химической лаборатории: сначала равномерно рассыпают некий белый порошок по трем одинаковым прямоугольным бассейнам, образующим перспективу сцены, а потом перекидывают шланги и открывают краны, чтобы из трех белых кубов, похожих на огромные японские фонарики, в бассейны начала поступать черная жидкость столь же непонятного, как и у порошка, происхождения.
Музыкант и режиссер Хайнер Геббельс принадлежит к числу самых титулованных и уважаемых театральных маргиналов Европы. За его спектаклями фестивали выстраиваются в очередь, а его новые постановки берутся на гастроли за глаза: можно не сомневаться, что господин Геббельс предъявит что-то необычное. Наши зрители дважды убеждались в этом на Чеховском фестивале, привозившем спектакли с труднопроизносимыми названиями "Хаширигаки" и "Эраритжаритжака". "Вещи Штифтера" произносится гораздо легче, но описывается сложнее.
Основной элемент музыкально-световой сценической инсталляции Геббельса — отнесенная в глубину сцены причудливая композиция из пяти механических роялей и пианино, сквозь которые "прорастают" ветви сухих деревьев. На них нанесен сложный узор, и все они опутаны проводами — так, что инструменты могут не только издавать звуки, но и искриться, светиться и в зависимости от освещения становиться все вместе похожими то на ночной пейзаж современного города с небоскребами, то на огромный завод с трубой, то на рукодельную игрушку, то на мрачное механическое чудовище, видимо, поглотившее своих создателей. Ближе к концу спектакля конструкция совершает медленное "нашествие" на публику: установка с роялями едет над бассейнами к зрителям, по дороге расслаиваясь на три части и потом опять собираясь воедино.
Источником вдохновения для Хайнера Геббельса послужило творчество не слишком хорошо известного у нас австрийского писателя позапрошлого века Адальберта Штифтера. Рационалист и просветитель, наследник Гете, деловитый стилист и тонкий психолог, он много писал о взаимоотношениях человека и природы, иным рассказам давал названия минералов и любил описывать путешествия. Отрывки из "Вещей Штифтера" звучат в спектакле господина Геббельса на немецком и французском языках из динамиков. Кстати, немецкий отрывок сопровождается превращениями огромного слайда, спроецированного на экран перед роялями: картина Якоба ван Рейсдала "Болото" (кстати, находящаяся в коллекции Эрмитажа) беспрерывно преображается: пейзаж становится похож то на джунгли, то на русские березки, то вообще на пещерные сталактиты, то на лес на закате, то на лес на восходе. "Вещи Штифтера" предполагают в зрителе расположенность к медитативной созерцательности, к терпеливой готовности не искать литературный смысл зрелища.
С одной стороны, обезлюдевший мир Хайнера Геббельса можно считать чем-то вроде картины всеобщей экологической катастрофы. Черная жидкость, заливающая водоемы в начале спектакля, очень похожа на ядовитые сточные воды. А когда установка из роялей едет обратно, в глубь пространства, то в воде начинается химическая реакция — бассейны кипят чем-то белым, и кажется, что сам воздух насыщается смертельной опасностью. С другой стороны, представление Хайнера Геббельса очевидно чуждо всякой социальности — какие проблемы общества можно поднимать, если уже нет никаких людей? Нужно просто расслабиться и получать удовольствие: "Вещи Штифтера" состоят из теней, шорохов и скрипов, из магических геометрических узоров, из опускающихся сверху полупрозрачных экранов, за которыми неуверенно шарит свет прожектора, из странных звуков, доносящихся из самых неожиданных мест — например, из лежащих на полу справа от первого ряда двух захлопывающихся трубок. Вообще, спектакль Хайнера Геббельса может быть уподоблен огромному музыкальному инструменту, развернутому не только в театральном пространстве, но и во времени.
Отказываясь от услуг людей, господин Геббельс в то же время не должен навлечь на себя обвинения в злом радикализме. Самое глупое, что можно делать в связи с его спектаклем — сетовать на то, что в театре настали последние времена и скоро на актеров глянуть будет негде. Хайнер Геббельс в "Вещах Штифтера" выглядит очень деликатным радикалом: его действо не только не агрессивно и не "бездушно", оно удивительным образом оказывается исполненным задумчивости, нежности и задушевности. Господин Геббельс скорее просто стыдится присутствия актеров, чем отрицает их нужность. Максимально приближая театр к современному искусству и отказываясь от обычной человеческой игры и повествования, он заканчивает спектакль литературой — в трех бассейнах, точно в пластмассовых ванночках для проявки фотографий, проступают страницы старой рукописи. Наверное, это какая-то вещь Штифтера. Вот только слов не разобрать.