опера скандал
В Баварской национальной опере под палочку маэстро Кента Нагано прошла премьера оперы Чайковского "Евгений Онегин". Поставивший ее польский режиссер Кшиштоф Варликовский, имеющий статус модного скандалиста, получил в свой адрес увесистую порцию негодующих "бу!" от немецкой публики. ЕКАТЕРИНА Ъ-БИРЮКОВА даже не решилась представить, что бы с ним сделала наша публика.
Если не считать включенного на сцене древнего черно-белого телевизора с фигурным катанием советских спортсменов под музыку Чайковского, начинается спектакль вполне невинно. На дворе 70-е годы ХХ века. За прозрачными стенами большого анонимного помещения какие-то условные заснеженные просторы, утыканные яркой рекламой. Смакования советской безнадежности, характерной для западных интерпретаций русских опер, нет. Напротив, герои явно удачно пережили эпоху сексуальной революции и теперь расслабленно смакуют ее плоды. Матушка Ларина, женщина еще хоть куда, томно попыхивает сигареткой. Ее девочки Таня и Оля мужественно пританцовывают перед микрофонами, распевая свой дуэт "Слыхали ль вы?" — если вспомнить его музыку, то понятно, что это не так-то просто. Гости танцуют рок-н-ролл во время песни "Уж как по мосту, мосточку" и играют в бильярд. Ленский — уверенный в себе поэт с гитарой. Онегин — чем-то озабоченный хлыщ с бакенбардами.
Татьяна заметно выбивается из этой антикварной гламурной обстановки. Она гораздо более скованная, вечно спотыкается, натыкается на кого-то и единственная вызывает симпатию — не последнюю роль тут играет актерское обаяние исполнительницы этой партии Ольги Гуряковой (еще одна русская в кастинге — Елена Максимова в роли Ольги). Но в дальнейшем она все же проявляет свободу взглядов, достаточную для какого-никакого романчика с Онегиным. Надиктовав письмо на кассету, она льнет к нему во время последующей встречи всеми частями своего тела под участливыми взглядами подружек, принарядившихся для собственных свиданий и распевающих хор "Девицы, красавицы".
Но оказывается, что ни одна часть ее тела Онегина (его очень убедительно играет и поет немец Михаэль Фолле) совершенно не волнует. Он гораздо более озабочен своими отношениями с Ленским (не всегда слышный со сцены Кристоф Штрейль). И во время их ссоры на балу у Лариных, когда две пары четырех главных героев перемешиваются не только привычным нам образом, но и составляясь в однополые сочетания, он окончательно превращается в главного героя спектакля — нервного, дерганого, измученного рефлексией и алкоголем и, судя по всему, отсылающего к трагической гомосексуальности Чайковского, что для Запада не менее сладкая тема, чем "совок".
В общем, господин Варликовский дает свой ответ на вопрос, почему у Онегина с Татьяной ничего не получилось. Надо сказать, что он тут не первый, и главное — не смелость такого поворота, а то, что режиссер его весьма забористо акцентирует. Во втором действии, которое начинается со сцены дуэли, пространство, где разворачиваются события, разом синеет, затягиваясь по периметру колышущимися шторами. Точнее — голубеет. Главным предметом интерьера становится кровать, на которой — не то чтобы совсем уж откровенно, но и не без многозначительных намеков — в разных обстоятельствах Онегин возлежит сначала с Ленским, а затем с Татьяной.
Как, кстати, герою далась эта смена ориентации, до конца непонятно. Но совершенно ясно, что далась она непросто. Совратители бродят в его фантазиях или реальности толпами. Сценой, вызвавшей у публики негодующий вопль "бу!", из-за которого премьерный спектакль даже остановился на пару минут, стал Полонез в исполнении полуголых ковбоев — привет недавнему фильму с подходящей тематикой "Горбатая гора".
Как и предполагалось, немецкий оперный дебют Кшиштофа Варликовского, режиссера с театрально-драматическими корнями, который сейчас особенно прижился в Парижской опере (в прошлом сезоне он там поставил "Средство Макропулоса" Яначека, где фигурировали Мэрилин Монро и Кинг-Конг, в этом ему доверен вагнеровский "Парсифаль"), оказался эффектным, скандальным, нескучным и бодро сделанным. Одновременно в нем имеется большое количество натяжек, немного смягченных тем, что публика все равно не понимает русского текста. По большому счету в оперу Чайковского весьма грубо впаяна новая история, которая не имеет к ней прямого отношения, но зато позволяет запомнить спектакль и пересказать его друзьям и соседям. Такой подход вызывает немало скепсиса, но приходится признать, что это один из способов выживания жанра.
Но есть и еще одна сторона оперного дела — музыкальная, и тут все вроде должно быть гораздо более ясно. Маэстро Кент Нагано, всегда славившийся любовью к немейнстримовскому репертуару, в последнее время, возглавив Баварскую оперу, всерьез взялся за русскую музыку. В прошлом сезоне он уже выпустил здесь вместе с Дмитрием Черняковым "Хованщину" Мусоргского. Но, как и в случае с ней, его музыкальное прочтение "Онегина" выглядит на редкость неубедительно. Музыка получается схематичной, негибкой, неживой. Оркестр звучит неуверенно, ансамбли напоминают карточный домик, рассыпающийся от любого дуновения страсти и чувства, которые есть в избытке в партитуре Чайковского. Даже элементарный музыкантский профессионализм одного из самых респектабельных оперных домов Европы вызывает недоумение, когда в знаменитом квартете Татьяны, Ольги, Лариной и няни солисты расходятся с оркестром ровно на такт. Все это гораздо более очевидные слабости постановки, чем рок-н-ролл под крестьянскую песню, но, как ни странно, "бу!" по этому поводу никто не кричит.