Записки собеседника

Впервые в русском — превосходном — переводе вышли записки о России английского военного и путешественника Джеймса Эдварда Александера, побывавшего на всех континентах и участвовавшего во множестве войн. Его именем назван город в Южной Африке — Александер-Бей. Название "Россия глазами иностранца" книге, видимо, дал издатель, а в оригинале она называется "Путешествие к восточному театру военных действий через Россию и Крым в 1829 году". Целью путешествия была не Россия, а балканский театр Русско-турецкой войны: "Я отправился в это путешествие единственно для того, чтобы удовлетворить свою страсть к военным приключениям и из-за желания принять участие в кампании, привлекшей внимание всей Европы".

Александер проехал по России от Петербурга до Севастополя, принял участие в осаде Сизополя, на обратном пути провел в Севастополе семь недель — три в чумном карантине и четыре в крепости, заподозренный в шпионаже — и на санях вернулся в Петербург. Но к своим испытаниям он отнесся и со спокойствием бывалого путешественника (до приезда в Россию он успел побывать в Индии, Персии, Турции), и с выученным на Востоке фатализмом. Когда он сидел в крепости, "прошел слух, что я умер в Варне от чумы. После того как я узнал об этом, мне стало казаться, что каждая почтовая карета, въезжающая в форт, везет фельдъегеря с приказом препроводить меня в Сибирь. Мне только оставалось, подобно арабу, на которого сыплются несчастья, сказать: "Будь что будет, как решит судьба"".

Широта кругозора, доброжелательная невозмутимость, фатализм определяют тон книги, и ее стоит прочесть уже ради этого тона, редкого в книгах о России — что в русских, что в иностранных. Но есть и более важная и интересная причина.

На обратном пути Александер на пять недель в январе-феврале 1830 года задержался в Петербурге и "имел удовольствие часто видеть поэтов Жуковского и Пушкина". Тридцать лет назад пушкинист Леонид Аринштейн попытался очертить круг возможных общих тем для разговоров Александера и Пушкина: оба они побывали на Русско-турецкой войне — Пушкин на кавказском ее фронте, а Александер на балканском; оба встречались с посольством персидского принца Хосров-мирзы, отправленным в Россию принести официальные извинения за гибель Грибоедова,— Пушкин в июне 1829 года на Кавказе, а Александер в июле в Москве (от своих знакомых в свите принца Александер получил "сведения о трагедии в Тегеране", грибоедовская часть его записок давно введена в научный оборот); оба готовили книги о своих путешествиях — Пушкин "Путешествие в Арзрум", а Александер эти записки.

По предположению Аринштейна, именно Александер "обратил внимание Пушкина" и на творчество Джона Вильсона, автора той самой драматической поэмы "Город чумы", которая стала источником "Пира во время чумы", написанного осенью того же 1830 года. Во время плавания из Кронштадта в Петербург Александер познакомился с "весьма замечательной женщиной, женой доктора Макнейла, врача шаха и английской миссии в Персии" (мы помним его как равнодушного доктора Макниля из тыняновской "Смерти Вазир-Мухтара"): "Чтобы продемонстрировать мужество и предприимчивость своих соотечественниц, эта дама без сопровождения мужчины совершила путешествие с ребенком из Персии в Англию в1828 году, теперь она таким же образом возвращается в Персию". Она же оказалась сестрой "одного из выдающихся людей нашей эпохи профессора Вильсона".

Поэтому интереснее всего читать эти записки с мыслью, что из этого Александер мог рассказывать Пушкину. По какому поводу мог упомянуть Вильсона с его "Городом чумы"? Когда рассказывал о севастопольском чумном карантине, где "огонь неторопливо уничтожал груду зараженной одежды; некоторые юноши пели печальные гимны, другие пленники готовились ко сну и скрывались в пещерах"? Или когда рассказывал о плавании на фрегате "Поспешный", где обнаружилась чума и где с Александером плыл Стройников, бывший капитан фрегата "Рафаил", допустивший его сдачу туркам без боя и за то разжалованный в матросы; избежав гибели в бою, он ждал теперь смерти от чумы или от руки палача? Как бы то ни было, вполне возможно, что "Пир во время чумы" так или иначе восходит к разговорам с тем человеком, который на собственном опыте знал и "упоение в бою", и "разъяренный океан", и "дуновение Чумы". А по запискам Джеймса Эдварда Александера мы теперь можем гадать о содержании этих разговоров.

М.: Аграф, 2008 (перевод А. Базилевича, предисловие и комментарии Г. Веселой)