Новый спектакль театра им. Моссовета "С любовью не шутят", идущий на "Сцене под крышей", поставлен ташкентским режиссером Марком Вайлем по изящной пьесе Альфреда де Мюссе, которого Пушкин назвал романтическим трагиком.
"Романтизм как консервативная реакция на победу буржуазного строя в июльской революции прошлого века" красив. Психологический этюд Мюссе с тщательно выписанными характерами решительно неактуален. Выставленная публике напоказ мораль "С любовью не шутят!" сейчас воспринимается исключительно иронично. И, как это принято ныне, успех театральной интерпретации зависит не от глубины проникновения в суть переживаний персонажей, а от умения манипулировать приметами прежних стилей.
Интрига пьесы проста. Вернувшиеся в родной замок герои — Пердикан из университета, а его кузина Камилла из монастыря — с детства любят друг друга и должны пожениться. Но гордость одной ("я хочу любви вечной") и самолюбие другого ("я не в отчаянии, я тебе это докажу") вовлекают в водоворот аристократических страстей крестьянку Розетту, молочную сестру Камиллы. В тот момент, когда дело идет к неравному браку баронета и пастушки, гордая Камилла сдается и, обессилев в борьбе, падает в объятия Пердикана. Любовники обретают счастье, но слишком дорогой ценой — бедняжка Розетта умирает, не пережив обмана.
Запомнившийся московской публике по постановке брехтовской пьесы "Что тот солдат, что этот" режиссер Марк Вайль пользуется методом остранения и в данном, романтическом, случае. Конфликт любви и самолюбия, естественного влечения и греховной гордыни декларируется Художником (Алексей Осипов) с обликом тинейджера. Он удивленно обнаруживает, что в его плейере звучит совсем не та музыка, что из динамиков (не грозный Малер, а сладострастное "последнее танго в Париже"). Сразу после музыкального эпиграфа звучат слова из "Исповеди сына века" того же Мюссе, которые демонстрируют эстетическую актуальность представления: "Наш век не имеет никакого внешнего выражения... Мы берем все, что нам попадается под руку. Словом, наш вкус — эклектизм".
По-конструктивистски неуютный зал постепенно заполняется предметами и персонажами, которые складываются в живописный "натюрморт". Его основные элементы — разбросанные по полу спелые яблоки из папье-маше, приколотые к стенам крупные муляжи бабочек, большое зеркало, три разнокалиберных стула (сценография Данилы Корогодского). В центре композиции — длинный стол, на котором среди бокалов и кувшинов помещен макет замка со светящимися окнами. В финале же, заваленный до отказа букетами сухих цветов, чучелами и пластиковыми плодами, стол украшается еще одним "предметом неживой природы": нежная, как на полотнах прерафаэлитов, умирающая Розетта среди фламандских излишеств.
Актеры тщательно вписываются в прихотливый сценический натюрморт. Старательность и красота дебютанток Марины Кондратьевой (Розетта) и Елены Крюковой (Камилла), сдержанность супермена Андрея Соколова (Пердикан), мастеровитая эксцентрика занятых в спектакле ветеранов труппы стали лишь элементами театральной инсталляции. Романтическая пьеса, построенная на изображении душевных порывов и трагикомических казусов, несмотря на ударную силу театральных эффектов, захватывает лишь в трагическом финале.
Спектакль неагрессивно красив — и этого достаточно. Ведь, несмотря на холодность, он не слишком загрязнен философскими и социальными обобщениями. В эпоху эклектизма для того, чтобы нравиться, достаточно, как утверждал автор пьесы, "знать множество вещей, ничего не зная по порядку".
ЮЛИЯ Ъ-ГИРБА