Литературная премия "Национальный бестселлер" в этом году досталась Ксении Букше за роман "Завод "Свобода"".
Главным конкурентом "Завода "Свобода"" Ксении Букши (на фото) была "Теллурия" Владимира Сорокина, но жюри предпочло новым мыслям хорошо узнаваемые
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ
Со смертью Виктора Топорова, основателя "Национального бестселлера" и главного двигателя литературной жизни Петербурга, у премии наступили не самые легкие времена. С ней и раньше было все не слава богу: за время существования премии, с 2001-го года, здесь чаще всего награждались книги, либо настолько очевидные, что их уже прославили другие премии (как это было в самом начале с романами Пелевина и Шишкина), либо настолько одиозные, что другой премии им не досталось бы, как "Господин Гексоген" Проханова. Скандал премия сделала своим главным содержанием: из года в год мы наблюдаем, как не очень хорошие, но громкие книги обходят на финише очень хорошие, за которые некому заступиться. Например, в 2013-м году в коротком списке так и осталась "Видоискательница" Софьи Купряшиной, а премию за роман "Волки и медведи" получил автор под псевдонимом Фигль-Мигль. Видно, очень уж не терпелось питерцам раскрыть свой главный литературный секрет, выведя на сцену скрывающуюся за псевдонимом рыжеволосую филологиню. Но последний "Национальный бестселлер" — это уж не скандал, а просто анекдот: на финишной прямой решающим голосом председателя жюри Леонида Юзефовича роман Ксении Букши "Завод "Свобода"" обходит "Теллурию" Владимира Сорокина.
Дело не в том, что Букша написала плохой или слабый роман, а Владимир Сорокин — гениальный. И тот, и другой текст пытается зацепить суть сегодняшнего дня и преуспевает в этом. Только Букша пишет немного о том, откуда это все взялось: ее "Завод "Свобода"", в советские годы выпускавший военную продукцию, теперь с грехом пополам пытается перестроиться на новый лад. А Сорокин пишет о том, куда это все движется: "Теллурия" ставит окончательную точку в его прогнозе будущего страны, где православная риторика мешается с коммунистической, а предметом всеобщего вожделения становятся наркотики. Упражняясь на ниве производственного романа, Букша, как это модно у писателей первого ряда, по-шишкински пытается заглянуть в душу каждого персонажа, вынуть лирику из реалистического содержания: "Хорошо жить столько, сколько понадобится, и ты почти не переменишься, как не менялся до сих пор". Но интересно, что обнаруживает она там почти тот же, сорокинский, сбой речи, сбой смысла. В романе множество действующих лиц, и каждый говорит за себя, и каждому нечего обнажить, разве что пустоту собственного содержания, то, что у Букши описывается как "чувство нехватки". Ничего не меняется, подталкивает читателя Букша, и со "Свободы" никуда не деться. Ровно те же мысли — что история складывается из повторений, что те же крестоносцы и те же коммунисты сольются в итоге в едином бредовом экстазе — исповедует и "Теллурия" Сорокина. Только у Букши все это выливается в интеллигентный разговор на чьей-то кухне: типа, мы-то с вами знаем, откуда оно все взялось. И мы действительно радостно узнаем в ее мыслях и героях наши собственные мысли и знакомых персонажей с улицы. А Сорокин пишет о том, что мы разглядеть пока что не сумели. Мы-то с вами знаем, кто из них настоящий национальный бестселлер. Но также можем понять, почему победила все-таки Букша: камерное узнавание из ее текста еще не имеет силы окончательного приговора, и можно вообразить, что речь только о литературе, ни о чем больше.