Градус свободы

60 лет назад была опубликована повесть Ильи Эренбурга "Оттепель", вызвавшая бурную дискуссию в стране. С годами, правда, повесть была почти забыта, зато ее название стало нарицательным: вошло и в широкий обиход, и даже в историческую науку как символ смягчения режима, осуждения репрессий, синоним интеллектуальной свободы. Сегодня в общественном восприятии оттепель — это явление, которое связано не только с эпохой Хрущева, а со всей отечественной историей. Какова эта связь, разбирался "Огонек"

Когда и почему тепло сменяется заморозками и наоборот, "Огонек" спросил у Юрия Пивоварова, директора ИНИОН РАН

— Оттепель 50-х годов прошлого века часто вписывают в большие циклы русской истории: то ужесточение режима, то послабление и либерализация. Эти циклы заметны?

— На самом деле я не люблю говорить о циклах, потому что они отменяют всякое развитие — это раз — и подчиняют его "естественным" законам — это два. Из цикла нет выхода, а история все-таки не предопределена, она вариативна. Но события, схожие по типу, повторяющиеся в российской истории, все же случаются. Они образуют подводные течения истории, некие тенденции. В их ряду оттепель, начавшаяся при Хрущеве и закончившаяся при Брежневе, конечно, абсолютно уникальное явление. Причина проста: никогда страна еще не выпутывалась из того тоталитарного капкана, в который она попала перед оттепелью. Ни во времена Александра II, ни в 1905 году — хотя и там, и там имела место либерализация. Но именно в 1950-х освобождение человека носило такой яркий, удивительно творческий характер. Оттепель была подготовлена Великой Отечественной, и отнюдь не случайно, что Эренбург, публицист, прославившийся в военные годы, первым нашел определение новой эпохе. Главное, что изменила война,— это самоощущение человека: он перестал бояться. Собственное ничтожество и слабость перед режимом перестали давить на него, определять всю его жизнь. В некотором смысле Великая Отечественная была самоэмансипационной войной: мы не только освободили Европу от фашизма, но и освободили себя от себя же самих.

— То есть ХХ съезд только констатировал перемены общественного сознания?

— Думаю, он сделал больше. Чтобы заморозки кончились, общество должно не просто "потеплеть", но должен найтись человек, готовый зафиксировать изменение температур. Произошедшее хочет быть названным. И здесь нас ждала большая историческая удача: люди, которые сами были палачами, сами работали со Сталиным, вдруг вспомнили, что они люди. Никто ведь не понуждал Хрущева разоблачать культ личности, это было его собственное решение — не жить в крови, откреститься от нее. И схожее настроение царило в элитах, так возник новый договор: не сажать друг друга, не убивать, не пытать.

— Настроения элит в период "потеплений" сразу передаются обществу? Или это общество диктует элитам новые правила игры?

— Здесь как раз появляется общее настроение, Великая Отечественная война сделала его возможным. И элиты, и простые люди не хотели больше конфликтов, зато хотели пожить. Смягчается тотальный контроль, появляются пусть карикатурные, но все же реальные формы гражданского общества — будь то товарищеские суды или дружинники. Люди начинают сами что-то решать, у них появляются первые квартиры, машины, 6 соток... Во внешней политике звучит новаторский тезис: социализм может побеждать в других странах не только революционным, но и парламентским путем, можно сосуществовать с капитализмом. А самое главное — именно в эту оттепель гражданское сознание додумывается до того, что было еще не вполне ясно ни России Серебряного века, ни нашей эмиграции: оно признает право не инструментальной, а фундаментальной ценностью. Мы до конца не поняли, каким прорывом для отечественной культуры стало правозащитное диссидентское движение в СССР. Впервые наша интеллектуальная элита осознала, что ни религиозные принципы, ни личные качества лидера не гарантируют справедливого руководства государством, что нам нужна эта диковина — право, Конституция, признанная всеми. Заметьте, что даже сегодня, при всей противоречивости политической ситуации, Конституция остается тем последним аргументом, к которому апеллирует гражданское сознание.

— Кажется, идеям права очень быстро изменили, и снова зазвучали имперские, мессианские призывы, причем как раз среди тех интеллектуалов, которых родила оттепель. Не поэтому ли она закончилась, "заморозилась"?

— Если вы говорите о Солженицыне, то он, конечно, не вполне "оттепельное" явление, это фигура такого масштаба, как протопоп Аввакум или Лев Толстой, которая проявит себя при любой погоде. Но международное значение и особый резонанс его словам действительно обеспечил политический момент. Ответственность интеллектуалов, а тем более гениев за развитие общества для меня очевидна. Безответственный немецкий гений повинен в том, что национал-социализм возник и распространился. Гениальное явление нашей литературы — проза деревенщиков, изменившее себе и склонившееся к черносотенству, ответственно за многие опасные тенденции в сегодняшних общественных настроениях. В этом смысле и Солженицына можно назвать безответственным гением. Но это не отменяет всех заслуг этих авторов и писателей перед страной, их заслуги в "оттепельное" время. Тогда они помогли "человеку культуры" одержать победу над невежеством, над слабым и загнанным человеком бескультурья.

— И все-таки, почему оттепель "заморозилась"?

— Если бы она продолжилась, советский режим кончился бы еще раньше. Это была его логика — логика самосохранения. С другой стороны, она вполне соответствовала общественным настроениям: люди не хотели потрясений, они переходили от мобилизации к расслабленности, и их можно понять. Но ведь "заморозка" была неполной. Процессы, запущенные в 50-х, дали себя знать при Горбачеве. Оттепель породила нового человека в номенклатуре. Вы спросите: почему она сразу не дала результата? Почему сразу не было перестройки? У меня есть ответ: смены режимов происходят только после того, как несколько поколений граждан той или иной страны успевают пожить в спокойствии. Это очень давно замеченная историческая и, если хотите, психологическая закономерность. Еще Ключевский писал: на Куликово поле вышло поколение людей, за плечами которых было еще несколько поколений, не знавших татаро-монгольских набегов, не имевших суеверного ужаса перед степняком, и они одержали победу. Точно так же говорили, что на Сенатскую площадь вышло поколение непоротых дворян, хоть здесь все и закончилось провалом. Революция 1905 года — тоже плод долгих лет спокойствия, равно как и перестройка. Общество должно пожить, собраться с силами, чтобы не просто оттаять, а разогреться, потребовать свобод. Сила нового "человека оттепели" впервые была явлена советскому режиму в 1980 году, на похоронах Высоцкого. Тогда вопреки верховной власти на улицы вышло миллион человек, и стало понятно: общество созрело настолько, что посмело иметь собственных, только им чтимых лидеров.

— Вы упомянули нового "человека оттепели". Видимо, он породил перестройку, отвечал за развитие внешней политики страны, требовал консенсуса во внутренней жизни. Не заканчивается ли сейчас его время?

— В основе "оттепельного типа" человека лежит русская культура, и люди такого типа, конечно, всегда были и будут в стране. Они и при Сталине встречались. Но, что тоже справедливо, такие люди почти никогда не правили. Я, конечно, верю, что раз у нас есть "Капитанская дочка", страна не может до конца озвереть, она может впасть в тоталитарное безумие, заболеть собственными комплексами, но нечто человеческое в ней останется навсегда. Однако понятно и то, что "люди оттепели" сегодня отходят на второй план, возобладала другая тенденция — охранительная и изоляторская. Приходится признать, что руководители, которые не допустили третьей мировой войны, пережили Вторую мировую и понимали, о чем идет речь. Сегодняшние политики — как российские, так и западные — это послевоенное поколение, которое таким знанием не обладает: локальные конфликты не в счет, они только распаляют аппетит. И это действительно опасно и тревожно. Параллели возникают не с 50-ми годами ХХ века, а с 20-30-ми, когда советские граждане, разочарованные несправедливой, как многим казалось, политикой нэпа, захотели твердой руки. Как тогда, так и сейчас они не видят гибельных последствий своих желаний, и благородное, но часто безнадежное дело интеллектуалов — попытаться их предупредить. Повторюсь: предопределенности в истории нет, есть закономерности и тенденции. Иногда России удавалось их преодолеть.

Беседовала Ольга Филина