Добру не нужен обратный адрес

Русфонд продолжает публикации о людях, которые жертвуют деньги на благотворительность, а иногда и что-то большее, чем деньги. Мы стараемся ответить на два вопроса: почему сильный помогает слабым и почему так поступают не все? Сегодня наш специальный корреспондент ИГОРЬ СВИНАРЕНКО рассказывает о том, что некоторые люди помогают даже в безнадежных ситуациях. И человек, которого спасают, не узнает, даже случайно, кто его благодетель. Ни награды, ни благодарности, ни доброго слова — полная анонимность. А заслуги твои припишут кому-то другому. Но люди идут на это. Это, пожалуй, высший пилотаж благотворительности.

Можно вообразить место печальнее психбольницы. Да, это реально — но выбор будет не очень богатый.

И вот как-то меня занесло, как говорится, в дурку. Врачи не любят, когда так называют серьезные медицинские учреждения, но тем не менее. И тут, может, больше не пофигизма, не цинизма, не предосудительного презрения к убогим, но черного юмора, который иногда осветляет слишком мрачные картинки и дает кому-то силы, чтоб не свалиться в совсем уж плохую депрессию.

Занесло меня не всерьез, не как пациента, а как в песне — «на братана да на психов посмотреть». Я навещал близкого человека. Впрочем, каждый раз такие вещи невольно примеряешь на себя. Кто ж застрахован! Да никто. В том-то и беда, в том-то и ужас. Вот бегал человек куда-то, беспокоился из-за, допустим, денег. Карьеры. Жалел себя, что так и не удосужился слетать в Новую Зеландию. Какие-то книжки лихорадочно листал, чтоб где-то блеснуть цитатой и сойти за сильно умного. Вдруг — ррраз! — и все эти его проблемы, из-за которых он не спал ночами и переживал, в момент решаются. И уж их нету, нету ни одной. И не помер, а вот он, вроде такой же, как был, а все разговоры закончены. Этакий оборотень перед тобой или, может, зомби, ну, короче, что-то из фильма ужасов, когда волосы встают дыбом. Он! Вроде он. Не, не он… А чего от него ждать? Да чего угодно. Он уже ушел от нас. Но так ушел, что одна нога тут, а другая уже там.

Неприятно думать, что от любого может остаться всего лишь его как бы чучело, которое может ходить и разговаривать, а настоящей разумной жизни в теле уже нет. Это как Марс. Есть ли на нем жизнь? Бактерии какие-то могут найтись. Но разумных марсиан вряд ли мы встретим. Жизнь, может, и есть — но разве это жизнь?

Короче, ужас-ужас. Не того мы боимся, эх!

И вот у запертой железной двери — мало ли чего ждать! — стоял я в ожидании, пока отопрут. Надо ждать. Может, у них там перерыв на обед. А может, аврал какой. Восстание, к примеру. Восстановление справедливости в этом мире. Или их Наполеон решил сжечь город… Всяко у них там бывает! Ждать там неутомительно — напротив, оттягиваешь даже момент входа. По любому же это психотравма.

У двери стояли еще двое. Один — парень около тридцати, явно пациент, сразу видно, хотя ни пижамы на нем, ни халата больничного, они там щас в штатском ходят, не в казенном. А может, все же посетитель? Нет. Но выдавали его не шлепанцы даже затрапезные, и даже не глаза, в которых как-то уж слишком мало было контроля над мясной стороной человеческой натуры. Выдавало его другое: жадность и торопливость, с которой он поедал сосиски, доставая их одну за другой из прозрачного пакета. Как будто боялся, что отнимут. Ну натурально — не будет посетитель вот так давиться сосисками, не голодомор на дворе, в самом деле.

Рядом с ним стояла дама — то ли свежая пенсионерка, то ли только еще пока мечтающая уйти от дел. Дешевая кофта, старые туфли, но и несколько щегольской цветной платок на шее, навевающий мысли о стюардессах Air France –—ну, вполне возможно, учительница. Библиотекарша. Она смотрела на едока сосисок с печалью и даже с набегающей на глаза слезой, ну чего ж тут веселого. Навскидку это были мать с сыном, хотя, впрочем, мало ли какие у них могли быть связи и отношения.

Я все ждал, глядя на них краем глаза.

Парень после четвертой сосиски решил передохнуть и стал говорить:

— Мама, спасибо, что ты пришла.

— Ага! — подумал я.— Объяснение самое простое… Вот они кто друг другу.

— Спасибо, не забываешь! — сказал он и кинул жадный взгляд на кошелку, которая висела у нее на сгибе руки. Там еще предполагалось съестное.— Мама, не думай, я все отработаю! Я тебя не забуду! Вот выйду отсюда, разбогатею…

Он не стал объяснять как — ничего про работу или бизнес. Про выигрыш в лотерею. В дурке про это не надо, подробности только все портят. Должны быть простые схемы.

Она отвечала ему что-то, утешала, но вяло — не всерьез же комментировать бред. Про сказочное богатство ни с того ни с сего. Это, впрочем, часть русской матрицы; кто такой, собственно, Иванушка-дурачок? Тогда просто не было психбольниц, и он жил на воле.

Дама вздыхала, кивала, смахивала слезу. Потом дверь открыли с той стороны и забрали парня внутрь.

Она наконец посмотрела на меня:

— Он думает, что я его мать…

— Да? А на самом деле как?

— Мать его умерла. А я соседка. Знала, что сын ее тут, я его помню, еще он младенец был. Ну и пришла ему как-то с передачей, тут же известно, как кормят. А он мне сразу: мама, мама… Я ему объясняла, а он не понимает. Ну вот и хожу к нему иногда.

Вот. Удивительный пример самого чистого гуманизма. Совершенно абстрактного. Когда и человек, которому помогаешь, тебе чужой. И ты ему мало того, что никто, так он тебя в упор не видит и испытывает благодарность не к тебе, это ему и в голову не приходит, а совершенно к другому человеку. Которого вообще уже нет на свете. И никто ничего не заметит. Вот я узнал правду, но и от этого никакого толка: ни имен, ни адресов.

Все зря. Все зря?

Нас при прошлом режиме учили, что абстрактный гуманизм — это плохо. Но не все верили казенной пропаганде. Многие люди жили и живут так, будто никогда не читали официоза. И им казалось — хотя они и слов таких не знали, что не так уж он и плох, гуманизм этот абстрактный. А не всему надо верить, что в газетах пишут.