Актер Михаил Ефремов рассказал о личном Ольге Ципенюк

Рубрику ведет Ольга Ципенюк

Про корни

В основном меня воспитывали с папиной стороны дедушка, Николай Иванович, и бабушка Анна Дмитриевна. У них была огромная комната в коммунальной квартире, на углу Староконюшенного и Гагаринского. Бабушка рано умерла, мне было лет десять. Помню ее пирожки с капустой и с мясом, помню, как на кухне тесто поднималось и я его тырил. Кто из детей не любит есть сырое тесто — это ж естественная вещь! Два бабушкиных брата ушли с Белой армией в Китай, потом оказались в Австралии. Я никогда этих корней австралийских не искал. Кто-то приезжал из них, но жизнь так сложилась, что я в это время всегда был в другом месте. А через интернет искать — я не компьютерный человек, отсталый в этом смысле.

Дед, Николай Иванович, был добрейшей души человек. Он родился в городе Бузулуке. Там даже есть дом, который принадлежал нашим родственникам по ефремовской линии. Купцы третьей гильдии, скобяными изделиями, что ли, торговали. Мне недавно говорили — но это такая, неподтвержденная информация,— что дед был троцкист. Может, это кто-то со злобы про него написал. Потому что он как-то то ли проинтуичил, то ли испугался, но году в 34-35-м уехал бухгалтером на Север, считать, сколько леса нарубили на стройках коммунизма. И войну они там пересидели, и террор, вернулись в Москву в 1944-м.

Бабушка и дедушка с маминой стороны, Борис Александрович Покровский и Анна Алексеевна Некрасова, прожили долгую жизнь: дед почти 100 лет, бабушка — 90. Главное, что я о них помню, какие они были работяги. Дед — режиссер Большого, бабушка — режиссер Центрального детского театра. Меня брали маленького в Большой театр, на елки и просто на оперы.

Я в целом папин сын, но не такой спокойный, как он. Папа всегда говорил: "Не спеши" — я же все время спешу. По психотипу я скорее к маме ближе — она более эмоциональный человек, более нервный, скажем так. Папа был сама мудрость, авторитет в семье абсолютный — что для меня, что для сестры Насти. Сколько раз мы придумывали, что бы такое спросить, чтобы он — раз! и не нашелся. А он всегда отвечал то, чего мы не ожидали, и всегда это был лучший ответ в мире.

Про детство

Помню себя где-то лет с четырех. Отец на работе был всегда, и когда я с ним проводил время — это запоминалось. Однажды он меня взял в таксопарк, машину чинить, папа же был главный таксист Советского Союза, после "Трех тополей на Плющихе" они его очень уважали. Там он повел меня в столовую — пообедать же надо ребенку — и купил компот и язык слоеный, засахаренный. Вот это был обед! Не суп, не второе, а вот такая фигня.

Первые четыре года я учился в 60-й школе, в Собиновском переулке. Со мной в первом классе училась Нима Блайден, дочка посла республики Сьерра-Леоне, и Джозеф, сын шофера посла Сьерра-Леоне. И вот нас пригласили в это посольство... Класс! Да, я бывал в домах, ну, не членов Политбюро, но вторых секретарей горкома партии. Но такого роскошества не видел — и кока-кола, и жвачка, и все такое... Они меня часто подвозили после школы, и я как-то говорю: "А пошли теперь ко мне домой!" Мы заехали во двор — машина черная, не знаю, "форд", короче, какая-то иностранная. Поднялись, бабушка открывает и так: "Ах!" Стою я и два маленьких негритенка. Тогда же не было такого количества, ну... чернокожих в России. Бабушка — на кухню, и маме моей говорит страшным шепотом: "Алла, Миша привел домой негров!" Это был ни в коем случае не расизм, а изумление.

Про учение

Я учился сначала в школе у Никитских ворот, потом меня выгнали оттуда и из пионеров, я учился в 31-й, а потом в школе рабочей молодежи. А про профессию я все понял в 13 лет, после съемок "Когда я стану великаном". Это происходило само собой, было органично и естественно и, как мне казалось, изнутри. По поводу съемок "Когда я стану великаном" есть такая история. Лия Меджидовна Ахеджакова увидела, как мы, дети, на съемках живем и что там вообще происходит. Позвонила моей маме и говорит: "Аллочка, мы с вами не знакомы, я Лия Ахеджакова. Здесь снимается ваш сын Миша. Так вот... В общем... Вы приезжайте сюда". Мама, конечно, сорвалась и приехала. Зашли они с Лией Меджидовной ко мне в номер, я читаю учебник. Пай-мальчик такой: "Здравствуйте", "Как вы поживаете". Ахеджакова и говорит: "Да, это великий артист!".

В армии я служил в Вышнем Волочке, в огромной авиационной учебке. Я специалист третьего разряда по электротехническому оборудованию. Написал заявление в Афганистан — все писали и я тоже. Меня не забрали, но если бы забрали — поехал бы. Когда ты с ребятами в роте, во взводе, как не поехать, ну что ты! Но приехала мама, привезла с концертом Ию Саввину — и меня отмазали.

После полугода службы нас повезли на картошку. Мы спали в сарае, три часа на одном боку, потом по команде старшины одновременно на другой бок, чтобы теплее было. И вот там, на картошке, я не хотел домой, не хотел демобилизоваться, я думал, хрен с ней, с Москвой, хорошо бы просто вернуться в часть. (Смеется.) Армия научила меня двум важным вещам: что человек ко всему может привыкнуть и что такое подчинение.

Про дружбу

У меня много друзей, я надеюсь. Ближний круг — это Женя Митта, Никита Высоцкий, Миша Горевой, Андрей Витальевич Васильев, Сережа Шеховцов, Гарик Сукачев, Ваня Охлобыстин. Случалось, что меня предавали, но я не люблю об этом думать. Был тяжелый период, когда делался "Современник-2",— уходила группа людей, они свой театр создавали... Там были человеческие сложности, конечно. Но я легко прощаю, хотя могу выпендриваться и делать вид, что нет. На самом деле долго обижаться глупо, я зла не коплю. Зачем? Чтобы потом ка-а-ак дать?! В этом смысле? Конечно, если со мной что-то случится, друзья прибегут. Кто-то сам приедет, кто-то кого-то пошлет. Но у меня все-таки жена есть, дети — для экстренных случаев.

Про любовь

Я человек влюбчивый. Раньше в артисток был влюбчивый, но вот повезло влюбиться в звукорежиссера, и слава богу. А до этого было три... ну, четыре, хотя Лена Гальянова — это фиктивный брак был, для прописки, мы друг другу помогали, мы же однокурсники. Потом была Ася, потом Женя, потом Ксюша. Потом — и сейчас — Соня. Я вот сейчас задумался, они все разные. Хотя нет, есть общее — мне нравятся маленькие женщины. У меня жена компактненькая и экономненькая.

До 30 я влюблялся наотмашь — когда добиваешься, становишься душой тусовки, выпендриваешься со страшной силой, стихи сочиняешь. А вот Соня совершенно не озабочена тусовкой, не хочет знать театрально-киношных заморочек: этот — режиссер того фильма, а тот — этого, здесь на роль взяли ту актрису, а почему-то не эту... Более того, она считает мою профессию не очень-то и тяжелой: ты с утра отрепетировал, потом сыграл спектакль — что, вечером трудно сходить с детьми погулять, что ли? И этим она пафос с меня сбивает, конечно. Соня строгая и очень правильная. Мы совсем разные люди, она не курит и не пьет, она православный человек, ездит в церковь каждое воскресенье. Как нужно себя вести — так она себя и ведет. Мы все об этом читали в книжках, но нам силы воли не хватает. Зато я способен это оценить. Надеюсь, что, прожив с ней 11 лет, я стал лучше. Сам вижу, что меньше делаю неправильностей.

Про успех

Мне тяжело оценочно к своему успеху относиться. Конечно, узнают на улицах. Иногда это приятно, потому что могут пропустить где-то вне очереди, а иногда не то что назойливо, но... когда куда-нибудь спешишь, не успеваешь сфотографироваться с человеком, ему трудно это объяснить. Хотя чаще всего я не отказываюсь дать автограф. Я почувствовал приход успеха в смысле изменения статуса, когда стал много сниматься в кино. Один раз на "Кинотавре" было 12 фильмов с моим участием. Двенадцать, представляешь! Я сам не ожидал. (Хохочет.) Но вообще я, конечно, воспитан театром, а не кино. Я и в кино играю более... театрально. Мне говорят: "Что ты нервничаешь? Чего орешь-то?" Иногда переигрываю, иногда много меня. Но в целом нет страданий "я хотел бы сыграть то-то". Есть предложения, которые меня очень устраивают. Сейчас рано говорить, но театральная работа мне предстоит интересная. А если кончатся предложения — ну, внуков буду воспитывать, когда появятся. Наверное, я бы нашел пьесу и стал ее делать с теми людьми, которых знаю. Я же поставил в своей жизни 15 спектаклей, мне интересно создавать миры, да это любому интересно.

Про свободу

Свобода в последние годы занимает всех. Это потому что мы получаем все больше средств информации, разных гаджетов. Сам я на митинг ходил один раз, к Навальному, читал стихотворение. Почему пошел? Потому что позвонили и позвали. Мы же тоже звонили ему, говорили: "Леш, приходи к нам на передачу" — он пришел, не кинул. Хотя были люди, которые кидали и не приходили. А тут что ж, я буду кичиться, ах, я такой аполитичный, не приду к тебе на митинг? Я ведь поддерживаю вполне его взгляды. Тоже считаю, что воруют до хрена и это надо как-то снижать. Вот сейчас выпускать стали, так нужно, когда всех выпустят, на эти места посадить тех, кто ворует. Я рассказывал тебе нашу идею про Таганку? Когда на Таганке были скандалы, мне Андрей Витальевич Васильев сказал: "Иди, поговори с Золотухиным, чтобы нас назначили туда главными". И у меня сразу возник обалденный проект. Выдавливаем Губенко, сносим все на х..., оставляем одну старую сцену, а на этом месте строим по последнему слову техники огромную, клевую, первую частную тюрьму в России. Бренд "Таганка. Все ночи, полные огня". Частная тюрьма и надзиратели-воспитатели. Представь — народный артист Бортник надзиратель-воспитатель. Самодеятельность тюремная, само собой. Что, не пойдут люди посмотреть "Мертвые души" или "Ревизора" в исполнении осужденных? Пойдут! Садятся в эту тюрьму те, которые коррупционеры. Но поскольку у них деньги какие-то остаются, они платят за содержание, чтобы сидеть в лучших условиях, ну, там, еда в пластмассе, можно из ресторана заказать, Высоцкий все время звучит... Я так представлял. И мы выпускаем спектакли — силами заключенных. Потом, представь, проходит года три, собираются Министерство культуры, руководство ФСИН и мы, руководители частной тюрьмы. Мы такие: "Ну, ФСИН, что у вас?" Сколько там, процентов 78 у них возвращается обратно? А у нас, посмотрите, какая отсидка: четыре человека пусть в мимансе, зато в Большом; три человека во МХАТе; двое в "Современнике". (Смеется.) Распределение после тюрьмы. Это, конечно, прикол, но мы так увлеклись!

Про Бога

Я верующий, но не воцерковленный. Грешник. Крестился в 24 года, когда "Современник-2" начался. В этот момент я что-то такое почувствовал... Жить стало не то что легче, но уверенней. Тогда уверенней, а сейчас, не знаю. Но если это уже 2 тысячи лет как-то происходит, глупо все отрицать. Я молюсь периодически, Иисусову молитву знаю, она простая: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного". Повторяю про себя — и хорошо. Мне даже Олег Николаевич как-то говорил, что если 40 раз повторить "Господи, помилуй", то... Но мы не знаем, помилует или нет, и вообще не знаем, что там — мы же не Данте.

Про страх

Банально боюсь, что близким будет хреново. Боюсь на сцену выходить — но это нормально. Боюсь, конечно, милиционеров. Ну, не боюсь, но так... Это, наверное, во всем российском народе есть: мы не то что боимся, просто понимаем, что от них хорошего будет меньше, чем плохого.

Про деньги

Всегда есть что-то, чего я хотел, но не мог себе позволить. Квартиру хотел, чтобы с лифтом, а не на третий этаж пешком... Квартира большая нужна, потому что нас много. В принципе, мне грешно жаловаться, спасибо Дмитрию Львовичу Быкову и Андрею Витальевичу Васильеву за "Гражданина поэта". Я в кино снимался — тоже какие-то деньги, но этот проект оказался коммерчески очень выгодным. Что буду делать, если на меня огромное богатство свалится? Ну, какой-нибудь дом со сценой куплю. Да, чтобы сцена была и зал. Даже точно знаю, какой — дом Станиславского, на Садовом, там мужской клуб сейчас. Я туда заходил, из него можно что-то такое интересное построить. И самому жить там — Таиров же жил рядом с театром! Правда, потом его проклял.

Про детей

Никита, Николай, Анна-Мария, Вера, Надя, Боря... Никите будет 26, а Боре скоро 4, разброс прямо гигантский. Я скорее отец-зануда, нотации могу читать, а по-другому не умею воспитывать. Конечно, будет обидно, если ребенок мне стакан воды не подаст. Но один не подаст — так другой подаст, их же много. (Смеется.) Три мальчика, три девочки, а девочки совершенно иначе к папе относятся. Вообще они другие. У Анны-Марии тяжелый возраст — 13 лет, иногда она — абсолютный ребенок, а иногда такая независимая... С Веркой у нас какие-то секретики небольшие есть. Надька на меня кричит уже лет с двух: "Выйди отсюда! Я голая". У Бори — голос, как у Гарика Сукачева, хриплый, потому что он орет все время. Они разные все. Хорошо, чтобы они, когда вырастут, другим помогали. Тем другим, которые совсем ничего не могут.

Про главное

Главное — я бы не хотел, чтобы мои дети завидовали кому-то. Это чувство очень меня бесит. Оно непродуктивное, совсем ненужное, но, к сожалению, не животное, а очень человеческое, потому что сознательное.

Три слова о себе

Я безалаберный, иногда бессмысленный. Талантливый? На мой взгляд, нет. Я же преодолеваю себя, когда работаю артистом, нормальные-то люди должны быть стеснительными, я об этом помню. Еще я везучий. Смотри сама — в какой семье я родился. Какие родственники у меня! Прапрадед — основатель чувашской письменности Яковлев, чувашский Ломоносов практически. В 13 лет я в кино снялся. Институт окончил. Театр-студию сделал. Правда, черт, когда делал, отказался от роли в фильме "Гардемарины". (Смеется.) Жалею только, что нет музыкального образования и что не знаю английский хорошо. Но это все лень — я ленивый. Ленивый, безалаберный и везучий, прости меня господи.