Елена Кудрявцева — о том, что пришло в РАН с новым уставом

Российская академия наук начинает жить по новым правилам

Елена Кудрявцева

27 марта на общем собрании Российская академия наук абсолютным большинством голосов приняла новый устав. Это зафиксировало рождение новой научной структуры. Столь глобальных перемен в жизни Академии наук не было со времени ее основания.

Несмотря на то что в первых же строчках устава говорится о том, что новая академия является правопреемницей старой РАН, среди ученых популярно обратное мнение: старой академии больше нет, есть новая и пока непонятно, насколько она жизнеспособна. Новая структура, согласно принятому уставу, представляет собой три объединенные академии: Академию наук, медицинскую и сельскохозяйственную. При этом все они лишились своих научно-исследовательских институтов, а это несколько сотен организаций. Теперь институты находятся в ведении ФАНО — Федерального агентства научных организаций, которое в одно мгновение стало самым крупным научным учреждением в мире. Больше всего опасений вызывает то, что во главе агентства стоит не ученый, а чиновник.

Таким образом, впервые за 20 лет на общем собрании, принимавшем устав, не было представителей от академических институтов — теперь их участие не предусмотрено. В общем, ничего страшного в этом нет, тем более что многие ученые на эти собрания и не ходили, но сама возможность такого свободного общения специалистов разного уровня очень ценилась.

О пользе бесполезного

Основной смысл реформы, как это объясняли чиновники на разных уровнях, необходимость заменить устаревшие формы организации науки на новые — современные и эффективные.

— Эта реформа исходит из того, что ученые должны приносить пользу народному хозяйству,— говорит историк науки Сергей Хайтун, ведущий научный сотрудник Института истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН.— Но это может касаться только прикладных вещей, а не фундаментальных исследований, на которые, как я считаю, должна ориентироваться РАН. Оказывается, что наиболее полезны для человечества в своей совокупности исследования "бесполезные", выгоды от которых мы в обозримом будущем не видим. Например, великий ученый Майкл Фарадей, который жил в XIX веке, с точки зрения современников занимался полнейшей ерундой: какими-то магнитиками, проволочками, банками с жидкостями. Если бы его деятельность попробовали оценить с точки зрения эффективности, как предлагают делать у нас после реформы РАН, его бы уволили первого и мы бы до сих пор жили при свечах.

Впереди паровоза

Внешне устройство российской науки будет похоже на западные образцы. Часто в пример ставится то немецкое Общество Макса Планка, то Национальный центр научных исследований (CNRS) во Франции. Считается, что такая форма устройства поможет перейти России на новый уровень развития — постиндустриальный. При нем страны живут не за счет продажи ресурсов, а за счет высоких наукоемких технологий. Но чтобы это произошло, структурной реформы явно недостаточно.

— После Второй мировой войны в западном обществе произошли большие изменения,— говорит Сергей Хайтун.— Там построили новый тип экономики — кейнсианский (по имени ее теоретика Джона Кейнса.— "О"). Ее суть довольно проста: оказалось, что мне выгодно, когда мой сосед живет зажиточно, потому что он покупает мою продукцию. Принцип дружбы постепенно реализовался на уровне макроэкономики и оказал революционное воздействие на нравственный климат общества.

Новая модель экономики была построена к концу 1960-х годов и привела к возникновению постиндустриального общества, где на первом месте стоит наука. Так что для того, чтобы у нас работала западная схема организации науки, сначала нужно изменить устройство общества.

В 1970-е годы в Европе и США наука щедро финансировалась — авось хоть какие-то вложения окупятся. Отсюда бесчисленное количество фондов — как государственных, так и частных. В СССР же еще с 1917 года упор делался на финансирование того, что приносит видимую выгоду: изыскания в пользу оборонки и народного хозяйства.

— Интересно, что к 1986 году в СССР было в два раза больше ученых, чем в США,— говорит Сергей Хайтун,— но по количеству Нобелевских премий на 100 тысяч ученых, то есть по вкладу именно в фундаментальную науку, мы проигрывали в разы.

Оценить неоценимое

В новом законе о РАН сказано, что фундаментальные исследования будут финансироваться по грантовой системе, и все бы ничего, если бы в России не существовало всего три фонда и все они — государственные. При этом грантовая система никак не вписывается в существующее российское законодательство. По словам ведущего научного сотрудника Института прикладной физики Академии наук (ИПФАН) Вячеслава Вдовина, в Трудовом кодексе РФ вообще довольно плохо прописан статус гранта и грантополучателя. Дело в том, что с юридической точки зрения грант — это не зарплата, а некий дар, который фонд передает кому-то по своему усмотрению. То есть если ученый работает над темой, под которую дали грант, ему придется оформлять неоплачиваемый отпуск в НИИ, а по правилам практически все деньги гранта нужно тратить не на зарплату, а на покупку нового оборудования и проведение экспериментов.

Другой болезненный вопрос для ученых — оценка эффективности научной деятельности. Понятно, что любая оценка направлена в числе прочего на массовое сокращение штатов (со времени начала реформы, в сентябре прошлого года, аппарат Академии наук уже сократили на треть). Основной механизм определения эффективности — все тот же индекс цитирования, от которого в чистом виде на Западе уже отказались.

Поворот вперед

Так как же сделать нынешнюю науку эффективной? Исходя из тысячелетней истории науки ответ есть: надо предоставлять ученым свободу действия. В новом уставе РАН для этого оставлены некоторые лазейки. Например, там есть пункт, за который шла упорная борьба ученых с чиновниками. Согласно ему РАН помимо выполнения экспертной функции имеет право заниматься непосредственно наукой. Наличие этого пункта, по мнению аналитиков, во многом примирило с новым уставом академиков, проголосовавших за него большинством. Если бы он не был принят в марте, Академия бы получила устав из Министерства образования и науки, где возможности заниматься наукой уже не было бы. Правда, остается вопрос, как можно работать, если у тебя для этого нет лабораторий, институтов и научных центров? Тут ученым предоставляется полная свобода. Глава РАН, академик Фортов, обещал заняться этим вопросом после того, как Академия примет новый устав, так что время пошло.