Рассел Кроу в библейской притче "Ной"

Премьера кино

"Ной" (Noah) — один из самых амбициозных по эпическому размаху голливудских проектов — использует библейский сюжет, до сих пор на удивление мало и робко освещенный кинематографом. Вероятно, в том числе и потому, что не находилось людей настолько смелых, как режиссер Даррен Аронофски, для которого героическая миссия Ноя стала поводом высказать собственные мысли, не совсем ортодоксально-христианские, но в общем близкие ЛИДИИ МАСЛОВОЙ.

Даррен Аронофски совсем не очевидный выбор для высокобюджетной продукции, к тому же связанной со скользкой религиозной тематикой. Вероятно, на выбор продюсеров могло повлиять то, что Даррен Аронофски — режиссер философствующий, мыслитель от кинорежиссуры, не просто рассказывающий интересные истории и показывающий веселые картинки, а разгадывающий "тайны бытия", ищущий к ним ключи и отмычки. Еще в своем дебюте "Пи" он пытался приспособить популярную математическую константу к упорядочиванию хаоса, в том числе на финансовых рынках, и настаивал на том, что повсюду в природе существуют системы, во всем должна быть логика, закономерность, универсальный принцип, какая-то все объясняющая формула. В случае с Ноем ключевую формулировку разглядеть нетрудно — это общеизвестный принцип "каждой твари по паре", и как только он нарушается, назревает дисфункция. Так, по крайней мере, получается в сценарии Даррена Аронофски и его давнего соавтора Ари Хэндела, закрутивших конфликт очень простым способом — создав дефицит женщин в Ноевом окружении. По библейской легенде, каждому из троих сыновей Ноя была выделена жена для дальнейшего размножения, но такой удобный и гармоничный расклад сделал бы апокалиптический круиз по мировому океану чересчур безмятежным и скучным. А так средний сын Хам (Логан Лерман) терзается завистью к старшему Симу (Дуглас Бут), который успешно ухаживает за приемной дочкой Ноя (Эмма Уотсон), и все больше предъявляет претензий разочаровавшемуся в человечестве отцу (Рассел Кроу).

Но главная беда не в том, что Хаму не с кем "стать мужчиной" — в конечном итоге он становится им, в более серьезном смысле, с главным антагонистом, предводителем гнусного каинового племени Тувалкаином (Рей Уинстон), ставящего мальчика перед мучительным выбором между отцом-фанатиком и приятным осознанием себя венцом творения, которому принадлежит весь мир (в лишенной иллюзий интерпретации Даррена Аронофски человеческое превосходство сводится к возможности жрать своих соседей по планете). Проблема отцов и детей в "Ное" раскрывается глобально, поскольку речь идет об Отце небесном, общение с которым — череда дискомфортных, мягко говоря, выборов, выворачивающих душу наизнанку. Бог не Тимошка, не любит простых задач с однозначными решениями, и главное, совсем не старается четко сформулировать условия задачи — богобоязненный праведник вроде Ноя, старающийся угодить Создателю, вынужден долго глядеть в затянутое тучами небо, догадываясь, чего же от него на самом деле хотят, и часто догадывается неправильно, а если даже и угадал, то Бог, у которого поменялось настроение и концепция, легко может все переиграть и дать понять, что он совсем не это имел в виду, а готовил своему рабу хитрое испытание.

Вслед за старым брюзгой Тувалкаином, жалующимся, что Бог сам создал человека по своему образу и подобию, а теперь и разговаривать с ним не хочет, можно потребовать от того Бога, который управляет происходящим в "Ное", большей предсказуемости и логичности. Например, если Всевышнему захотелось заново переделать неполучившееся человечество, но было жалко уничтожать ни в чем не повинных зверей (или лень создавать всю фауну заново, "под ключ"), то можно было бы найти праведника, не обремененного семьей с сыновьями такого возраста, когда хочешь не хочешь, а займешься размножением, сколько бы папа ни втолковывал, что такому порочному существу, как человек, вообще не место в новом Эдеме, каким должна стать после очистительного потопа Земля. Однако если б поведение Бога было более объяснимо и прямолинейно, куда скучнее жилось бы и зрителям, и Ною, приятно сочетающему в себе черты бесстрашного бойца-гладиатора в дизайнерских лохмотьях (вот кого первым делом хочется номинировать на "Оскар", так это художников по костюмам с их элегантной рваниной) и энвайронменталиста, который учит сыновей не рвать цветы без надобности и предает огненному погребению животное, раненное проголодавшимися людишками, но умершее на руках у Ноя, легко раскидывающего троих охотников.

"Ной", безусловно, радость мизантропа, и лейтмотивом первого получаса становится адресованный домочадцам крик героя: "Люди! Прячьтесь!" Последний порядочный человек на Земле старается свести к минимуму контакты с двуногими прямоходящими, также называемыми каиновым племенем. Сам-то Ной происходит от другой ветви потомков первого человека Адама — праведного праотца Сифа, но в эти допотопные генеалогические тонкости фильм не слишком вникает, как и в теологические и философские нюансы. Кажется, Даррена Аронофски по-прежнему больше всего интересует состояние паранойи, которое он так или иначе исследует почти во всех своих фильмах, и на "Ное" тоже лежит тень предапокалиптической паранойи, с которой герой находит порок во всех своих близких, даже в младшеньком Яфете — обвинение в его адрес ("он живет для того, чтобы всем угождать") выглядит особенно высосанным из пальца. Гораздо легче вычитать из "Ноя" если не обвинение, то бессильный упрек в адрес Бога (если автор такого фильма вообще в него верит), предстающего жестоким, хоть и не лишенным мрачного юмора, эксцентричным шарманщиком, Карабасом-Барабасом, который, утопив в канализации старых испорченных кукол, втыкает на их место новых и заново заводит навязшую в зубах мелодию.