После присоединения Крыма и введения санкций против России отечественная промышленность столкнулась с серьезными рисками остаться без западных технологий. О том, сможет ли Россия сохранить сотрудничество с иностранными инвесторами, за счет чего государство может поддерживать проблемные отрасли промышленности и как скажутся на российском здравоохранении ограничения на закупку импортной медтехники, "Ъ" рассказал министр промышленности и торговли РФ ДЕНИС МАНТУРОВ.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
— Сейчас у многих возникли резонные опасения, что при дальнейшем обострении внешнеполитической ситуации Украина может ограничить поставки России продукции машиностроения (например, авиадвигателей и судостроительных узлов). По вашим оценкам, насколько это будет критично? Какие есть варианты по импортозамещению?
— Наверное, я слукавлю, если скажу, что мы не боимся ни волка, ни совы. Это не так. Не могу сказать, что мы уверены на 100% в своих партнерах с Украины, скорее я выскажу надежду на их надежность. Пока каких-либо действий со стороны украинских коллег по ограничению поставок не происходило. Все мы должны понимать, что это дорога с двусторонним движением. Мы каждый год подписываем соглашения, в рамках которых обеспечивается поставка комплектующих как из России на Украину, так и с Украины в Россию. Поэтому будет нелогично со стороны Украины объявлять ограничения на поставку их продукции нам, ведь они не смогут ее де-факто произвести без нашего участия. Если честно, у меня нет опасений, что трезвомыслящие производители на это пойдут — это будет нарушение всего производственного цикла.
Отдельного внимания заслуживает вопрос, кто сможет финансово компенсировать их риски при реализации такого сценария. При этом у нас на сегодня достаточно механизмов и вариантов, для того чтобы найти альтернативные возможности выхода из ситуации, в случае если поставки все же ограничат.
— А что касается ЕС, есть ли понимание по так называемой третьей волне санкций, в рамках которой может быть ограничено машиностроительное и производственное партнерство с Россией?
— А вы задавали этот вопрос европейским компаниям? Какие у них мысли относительно действий политиков и руководителей их стран?
— Думаю, вы сами знаете, что они прямо на такие вопросы никогда не отвечают.
— Так и мы не простачки! Но исходим мы из того, что пока не было слышно ни одного политического заявления относительно конкретных мер ограничительного характера в экономической сфере. Что касается наших партнеров — руководителей европейских предприятий, я предметно говорил со многими из них, каких-то реальных сигналов никто не получал. Более того, для меня было очень важно проведение нашей индустриальной конференции, она состоялась в марте. Практически все зарубежные предприятия из числа наших партнеров приехали. Прибыли японцы, корейцы, были представители почти всех стран Ближнего Востока, Франции, Германии, Италии, Польши, Нидерландов, если кого-то не упомянул, пусть не обижаются. Я общался с основными спикерами, которые участвовали в нашей панельной дискуссии, и они все говорят, что мы рассматриваем бизнес с точки зрения бизнеса, а политика пусть живет своей жизнью.
Понятно, что через экономические рычаги можно надавить,— это ведь не украинская экономика, которая сегодня не имеет каких-то финансовых резервов, а у Европы они, конечно, есть. Но это будет достаточно странно. Подчеркну: санкции — это двусторонняя мера, она коснется и предприятий с иностранным капиталом, которые находятся на территории нашей страны, и предприятий, которые находятся на территории европейского пространства, и проектов кооперационных поставок. Проще говоря, наша страна сегодня — очень важный рынок для западных компаний, чтобы прекращать или даже просто ограничивать сотрудничество с российскими партнерами.
В этом кардинальное отличие нынешней ситуации от времен холодной войны, когда Россия не была частью глобальных рынков. Уже много раз говорилось о том, что теперь экономические интересы разных стран тесно переплетены, мировая экономика — это единый организм, вы не можете отключить один орган так, чтобы не пострадали другие. К тому же необходимо учитывать, что США и Европа больше не обладают возможностью изолировать кого-либо, поскольку появились новые крупные экономики, особенно в Азии.
— Недавно вы заявили, что Минпромторг предлагает создать фонд поддержки отечественной промышленности. Что конкретно имеется в виду?
— Создание фонда — это одна из мер, которые были предложены нами в части реализации закона о промполитике. Это позволит российским предприятиям получать кредиты максимум под 5% годовых. Сегодня эффективная банковская ставка для российских предприятий превышает 11,5% годовых, в то время как в США она составляет 2,5-3%, в еврозоне — 3-4%. Надо ли говорить, что такое положение дел неприемлемо, российская промышленность изначально поставлена в невыгодное положение? Ситуацию давно пора менять.
Сначала мы предполагали создание фонда как отдельного юрлица, но в определенный момент пришли к выводу, что это достаточно сложный, длительный процесс согласования, который обусловлен сроками создания такой организации. В итоге появился компромиссный вариант — использовать существующий институт развития Внешэкономбанк, в рамках которого будет отдельно вестись учет проектов, которые будут финансироваться на особых условиях, без создания юрлица.
Что касается наполнения фонда, то сейчас в правительстве ведутся консультации по определению соответствующего источника. В любом случае предполагается, что это будет капитализация ВЭБа за счет дополнительных бюджетных источников. Это наиболее оптимальное решение на первом этапе. Особенно пока будут формироваться перечни перспективных проектов, а к моменту выдачи кредитов появятся и другие формы наполнения этого фонда. Подчеркну, что речь идет о возвратном финансировании. Наше государство обладает громадными финансовыми ресурсами, лишь небольшая часть которых сегодня используется для развития промышленности. А эти средства могут позволить России совершить индустриальный рывок, создать современную высокотехнологичную промышленность. Этот шанс, которым нельзя не воспользоваться.
— Сколько времени может занять сам процесс создания фонда и какой первичный объем капитала планируется туда привлечь для начала?
— Мы рассчитываем на первоначальный капитал в объеме 30-50 млрд руб.— в зависимости от договоренности с Минфином и Минэкономики. Затем, думаю, мы ежегодно должны направлять в этот фонд не менее 5-10 млрд руб. в год. С одной стороны, кто-то сегодня говорит, что этих денег недостаточно. Да, согласен, недостаточно для всех предприятий и всех проектов, которые будут рассматриваться, но с чего-то нужно начинать. Если мы покажем эффективность этого механизма, неужели руководство страны не обратит на это внимания и не поддержит это направление? 50 млрд руб.— это как минимум 50 сильных промышленных проектов. Нельзя забывать и о мультипликативном эффекте: средства, вложенные в промышленность, создадут цепочки поставщиков, в том числе с участием малого и среднего бизнеса, а это дополнительные рабочие места, увеличение налоговой базы.
Необходимость масштабных инвестиций в промышленность особенно очевидна сегодня, когда выяснилось, что некоторые наши партнеры, мыслящие категориями холодной войны, готовы всерьез рассматривать вопрос о запрете поставок в Россию тех или иных видов высокотехнологичной продукции. Значит, нужно развивать собственное производство, инвестировать в промышленные проекты, которые гарантируют экономическую независимость нашей страны.
— Минпромторг давно говорит о необходимости внедрения механизма возвратного финансирования промышленных проектов. Как будет работать этот механизм?
— Конечно, мы не можем сегодня очень быстро перестроить систему, но через два-три года экономике необходимо постепенно переходить к возвратности госинвестиций в промышленность. В прошлом году мы внедрили новый инструмент: в обмен на предоставление госсубсидий инвестор или конкурсант должен будет обеспечить определенный объем выпуска инновационной продукции. При неисполнении своих обязательств он будет обязан вернуть в бюджет те средства, которые мы софинансируем на выполнение исследовательской работы. Это определенный посыл бизнесу, что нужно постепенно перестраиваться по отношению к бюджетному финансированию.
Это не ужесточение, а принципиально больший уровень ответственности перед государством. Полноценное бюджетное возвратное финансирование впоследствии тоже возможно. Те лимиты финансирования, которые сегодня заложены на перспективу до 2025 года, в том числе по ряду госпрограмм, мы будем перенаправлять в фонд развития, чтобы предприятия рассчитывали, понимали и уже сегодня закладывали в отраслевых стратегиях, что это будет не просто финансирование по принципу "отдал и забыл", а софинансирование, которое нужно будет в перспективе вернуть. Для промышленных компаний преимущества предлагаемой нами модели состоят в том, что они получат доступ к большим объемам кредитов, в том числе благодаря фонду поддержки на базе ВЭБа.
— Сейчас один из наиболее проблемных вопросов в промышленности — это Объединенная судостроительная корпорация (ОСК) и возможная смена ее президента. Скоро ли сменится руководство?
— Говорить о том, что такое решение уже принято, было бы преждевременно.
— Но выстроить управляемость крайне сложно, учитывая разношерстную команду.
— Я убежден, что действующему руководителю (ОСК возглавляет Владимир Шмаков.— "Ъ") необходимо поменять свои принципы мягких балансов, перейти на жесткую централизацию решений, связанных единой целью. Я помню этого человека, когда он был первым замом на УВЗ, а я возглавлял совет директоров, тогда он достаточно часто присутствовал на наших заседаниях. У нас неоднократно случались дискуссии, и я помню его совершенно иным человеком. Он был стержнем всей работы, мог управлять сложными процессами и решать комплексные вопросы в масштабах крупной военно-промышленной корпорации. Возможно, потом что-то произошло, что-то изменилось, но, если честно, я не понимаю что.
— Как вы относитесь к идее превращения ОСК в чисто военную корпорацию с передачей ключевых гражданских активов частным инвесторам?
— Это дискуссионный вопрос. С одной стороны, большинство западных судостроительных концернов пошли именно по этому пути. С другой, у ряда наших экспертов есть опасения, что разделение единой структуры ОСК, в значительной мере повторяющей структуру советского Минсудпрома, на чисто военную и гражданскую части в неблагоприятные циклы существенного падения спроса на гражданскую продукцию может привести к банкротству и ликвидации гражданских предприятий с вытекающими отсюда негативными социально-экономическими последствиями.
— Насколько глубока будет кооперация с иностранными верфями, особенно с теми, которые уже принадлежат ОСК?
— К сожалению, сейчас отечественная промышленность не готова в полной мере реализовать потребности российских заказчиков в крупнотоннажных судах высоких ледовых категорий и ледостойких морских платформах. Поэтому рассматривается кооперация с зарубежными компаниями, у которых есть нужные нам технологии. Но проблема не только в технологиях: у российских предприятий после кризиса 1990-х годов сохраняется проблема с кадрами. Не хватает и построечных мест. Так что проблема комплексная. Но тут многое будет зависеть от тенденций развития рынков судостроительной продукции в ближайшие годы. Однако точно могу сказать: традиционный партнер отечественных судостроителей — входящая в ОСК и специализирующаяся на ледоколах финская Arctech Helsinki Shipyard — присутствует в любом из возможных сценариев кооперации с иностранцами.
— В свете заявлений о введении санкций как Минпромторг видит кооперацию с иностранными партнерами по проектам SSJ-100 и МС-21? Когда действительно можно ожидать существенного импортозамещения в этих самолетах?
— Еще раз подчеркну: введение экономических санкций — сложный процесс. Ему должен предшествовать расчет потенциальных финансовых потерь. А если учитывать объем поддержки, оказываемый другими государствами своим авиапроизводителям (в первую очередь Boeing и Airbus), очевидно, что отказываться от бизнеса в России будет очень болезненно обеим сторонам, такое решение может привести к существенным потерям. Тем более опасно для них ненароком освободить рынок для конкурента. Теоретически самый большой риск — сертификационный, EASA (Европейское агентство авиационной безопасности) и FAA (Федеральное управление гражданской авиации США) как международные организации более политически ангажированы, нежели наши бизнес-партнеры.
В любом случае мы планово работаем над импортозамещением. Несмотря на то что уже давно любой самолет — это продукт глубокой кооперации и отказаться полностью от налаженной цепи поставок запчастей и комплектующих не всегда возможно, к 2017 году для МС-21 будет сертифицирован российский двигатель ПД-14. А в целом весомую часть импортных агрегатов можно было бы заменить в течение трех-четырех лет, это касается и SSJ-100. Определенную сложность могут составить иностранные наработки в области композитных материалов, хотя и здесь в течение приблизительно такого же срока можно ожидать существенного замещения. Чтобы снизить риски, в том числе независимо от того, будут приняты санкции или нет, по ряду материалов и комплектующих уже ведется работа по дублирующим производителям — в основном из России и стран Юго-Восточной Азии и Китая. Но есть важный момент: по авиастроению сейчас ни один из иностранных поставщиков не заявил даже об изучении вопроса изменения условий поставок в связи с политическими декларациями.
— В последнее время Минпромторг часто обвиняют в лоббировании непопулярного закона о запрете и ограничении преференций для зарубежного медицинского оборудования. Можете пояснить, для чего вводятся эти ограничения?
— Скажу главное — изменения, заложенные в проекте этого документа, ни в коем случае не повлекут ухудшения качества медицинского обслуживания пациентов. Здоровье россиян — это незыблемый приоритет наших действий и инициатив. А теперь давайте определимся с понятиями. Работа над постановлением, в том числе над списком медицинской продукции, на госзакупку которой вводятся ограничения, продолжается. Учитывается позиция всех заинтересованных сторон, в том числе медицинского сообщества. Запрет не касается медтехники, которая не производится в России или же выпускается всего одним производителем. Практически все перечисленные в нем медицинские изделия имеют двух и более российских производителей. Причем по этой продукции они уже имеют долю более 30% (плюс-минус по всем наименованиям).
Запрет по отношению к зарубежным поставщикам является устойчивым стимулом для организации производства на территории РФ и локализации технологий. Обращаю внимание на то, что в России более 85% всего медоборудования закупается по госзаказу. В фармацевтике этот процент меньше: госзаказ составляет 40%. В рамках нового закона мы предлагаем крупным поставщикам долгосрочные контракты на поставку на четыре-пять лет, если они будут осуществлять локализацию производства на территории РФ. То есть новые правила, скорее, избавят российский рынок от посредников и дилеров, которые делали серьезные накрутки на продукцию, что снижало эффективность госпрограмм по закупке медтехники.
В наших интересах создавать СП с иностранными производителями медтехники в тех областях, где у России есть технологическое отставание. Важно заинтересовать производителей современной медтехники трансфертом технологий в нашу страну. Иными словами, будет осуществляться локализация производства в России самой современной медтехники, происходить передача технологий, и благодаря предлагаемым мерам удастся обеспечить устойчивое развитие российской медицинской промышленности в долгосрочной перспективе. Еще раз подчеркну: с учетом того, что в основном в этом вопросе речь идет именно о госзакупках, которые осуществляются на бюджетные деньги. Нет никакого смысла поддерживать посредников и дистрибуторов, которые ввозят в страну иностранную медтехнику. Нам необходимо создавать свою мощную индустрию. И у нас есть все возможности и средства для того, чтобы наши предприятия создавали высокого уровня технику и выводили ее на рынок.