Андрей Архангельский увидел в фильме «Скорый Москва—Россия» спасительный непрофессионализм

17 апреля в прокат выходит фильм Игоря Волошина "Скорый Москва — Россия". Обозреватель "Огонька" констатирует, что русское кино в его современном виде добралось до последней станции

Андрей Архангельский

Работы в жанре "адский трэш" весьма популярны среди русских зрителей. Условный зритель понимает, что это "не совсем кино", и сделано людьми несерьезными — коллективным "Комеди Клабом тире КВНом". Однако зритель все-таки отличает это от другого "адского трэша" — классической кинокомедии с Куценко, Орбакайте или Безруковым, глубоко вторичной по отношению к Голливуду или советскому кино. Трэш-кино зрителю милее именно тем, что оно сознательно "ненастоящее" и "не претендует"; попутно оно еще и высмеивает природу "официального кинематографа". Принцип, который декларирует трэш-кино — сознательный отказ от всяческой эстетической ответственности,— тоже соответствует тайному желанию самого зрителя.

Все это присуще и фильму "Скорый Москва — Россия", новость разве что в том, что на этот раз "бардак" возглавил настоящий режиссер — Игорь Волошин ("Нирвана"). У Волошина, по крайней мере, отличное чутье на лишнее: то, что плохой русский режиссер пытался бы рассказать, Волошин даже не пытается — просто проматывает все это на сверхзвуковой скорости. Из-за чего фильм смотреть, по меньшей мере, не тошно.

Критик Антон Долин заметил у себя в блоге, сразу после премьеры, что, хотя фильм и ужасный, но он неожиданно точно объясняет сегодня всему миру, почему Россия и русские "такие". То есть, этот трэш, как ни странно,— единственный адекватный способ объяснения того, что случилось с русскими, в том числе и в течение последних полутора месяцев. Причем, заметим, фильм снимался задолго до Крыма и массового помешательства на теме "русского мира". Значит, что-то такое уже заранее было видно прозорливому художнику — то, что теперь стало трендом. Я ходил на премьеру вместе со знакомой француженкой, и после фильма она, естественно, спросила, в чем его смысл. При ином раскладе я бы и сам затруднился с ответом, но, поскольку мы упрощаем, когда что-то объясняем иностранцам, неожиданно для себя быстро сформулировал. Как, собственно, и вообще почти все наши фильмы, он о том, что мы, русские,— самые загадочные, удивительные и прекрасные люди на земле.

Такое кино действительно редко встретишь. Трудно представить себе французский или американский фильм о том, что французы или американцы — лучшие люди на земле, для нас же это в порядке вещей. Это такой дрейф, который незаметно и давно уже совершил наш кинематограф: на историческом материале или на материале экзистенциальной драмы мы на самом деле снимаем один и тот же фильм — о том, как мы прекрасны, даже если ужасны.

Нам нравится пугать собой других. Вот сидит тихоня (Ольга Сутулова) в платочке, в купе поезда Москва — Владивосток, но чуть дошло до драки — она вдруг распрямляется, расцветает, поигрывая ножичком, и авторы замирают от сладкого ужаса и восхищения перед красотой такою. Или безобидная старушка-торговка опять-таки в мгновение ока превращается в криминальную фурию с "розочкой" в руке и сообщает мужикам, что таких "давила еще в первую ходку". Вообще, символ ужасно-прекрасной России для Волошина именно женщины — мужчины на их фоне так себе, одно баловство. Но именно этим — непосредственностью зла — режиссер Волошин и предлагает нам любоваться, по тому же странному принципу, по которому группа его детства "Ноль" любила родину, потому что кроме нее "любить-то и нечего".

По сценарию и по месседжу фильм идеально патриотический и "проходной", такие заявки в Минкульте сейчас проходят на ура. Едет простой манагер Серега по России, мечтает собрать миллион лайков, с ним в купе американка, они проходят через ряд испытаний, многое понимая о стране и друг о друге. Попутно там еще большой эпизод с кавказцем — это уже обязательный момент "интернационализма и дружбы народов". То есть на уровне сценария все чики-пики: и вкусно, и полезно, но на деле выходит пародия на саму попытку снять нечто патриотическое. Советский режиссер в застойные годы всячески боролся за то, чтобы сделать фильм более сложным, глубоким и парадоксальным, чем требовала идеология, а также норовил протащить какую-нибудь крамолу. Современный режиссер ничего такого уже не хочет протащить: у него уже ничего "такого", собственно, и нет. Зато режиссер может снять по ура-патриотическому сценарию пародию на этот сценарий и заодно на весь патриотизм вместе взятый.

Причем тут еще и какие-то неконтролируемые моменты возникают. Вот вы, допустим, хотите снять фильм о том, как прекрасна и велика Россия. Но как это показать?.. С помощью чего, если все механизмы в кадре, в повседневной жизни, от утюга до рефрижератора, явно заграничного производства, если вся одежда, обувь и гаджеты тоже иностранные? И даже сленг, на котором говорят герои. Словом, все, что имеет отношение к цивилизованной жизни, явно иностранного происхождения, а все русское ездит и летает только с той целью, чтобы сломаться, заглохнуть, запутать сюжет и завести не туда. Что тут русского остается, кроме темперамента? Правильно, только nature. Леса и поля. И горы. Дикое животное или дикий человек.

Зато сама русскость проявляется не в конкретном, а в абстрактном. Собственно, русскость в этом фильме — это концентрация немотивированной злобы: будь то у тихой проводницы-убийцы (Ингеборга Дапкунайте) или у машиниста поезда со "стратегической ветки", который хочет вас задавить именно по инструкции (Юрий Стоянов).

Есть в фильме особо ударная сцена, где герои временно оказываются в пространстве сказки — такой русской сказки из анекдота; пруд как пруд, Аленушка как Аленушка, только в пруду плавают не русалки, а русалы — мужики с хвостами. И они охотятся только на мужчин соответственно. Раньше их много было, говорит Аленушка, но в последние годы москвичи-то почти всех повыловили на магнитики и увезли с собой. Мужики с рыбьими хвостами (и накрашенными губами и бровями) в пруду являются не столько пародией на представителей нетрадиционной ориентации, сколько пародией на коллективный страх русских перед всем нетрадиционным. Условно говоря, это пруд из страшного сна депутатов Мизулиной или Милонова. Картинный ужас, с которым герой отбивается от русалов с помощью весла под песню "Любэ" "Не губите мужики, не губите",— это на самом деле борьба с порождениями собственной фантазии, с фантомами.

Сергей Светлаков (в главной роли манагера Сереги) — это вообще спасение для нашего кино. Сейчас невозможно играть в русском кино, там можно только "не играть", не иметь вообще ничего общего с актерской школой. Только что Светлаков снялся в "Горько", с камео, и опять это все крайне живительно было вопреки всему. Сегодня, вероятно, наше кино может спасти только непрофессионализм. Это какой-то, конечно, миг откровения для русского кино: оно, так сказать, изовралось до такой степени, что натуральнее всех выглядит тот, кто врать еще не научился. И мы ему за это готовы многое простить.

Что особенно интересно, фильм во многом сделан так, как делались комедии в перестройку, где героями были наш и американка. Такое сегодня редко увидишь, когда американцы в кино — не враги, а трудные партнеры. Сейчас, конечно, такой фильм уже никто не снимет. Теперь, конечно, опять полезут сплошные шпионы и растлители на экране, и долго мы еще не увидим этой белозубой американской улыбки, наивности и напора (Маргарита Левиева). Так что, историческое кино, как ни крути.