Проект госполитики в культурной сфере способен разделить ее мастеров на разные части

Вчера президент России Владимир Путин встретился со своим советником Владимиром Толстым, который изложил "основы государственной политики в области культуры". Специальный корреспондент "Ъ" АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ считает, что господин Толстой предложил президенту концепцию, которая радикально отличается от проекта Министерства культуры России.

Владимир Толстой признался президенту, что работа по подготовке документа была "беспрецедентной и интереснейшей".

Любопытно, конечно, откуда взялись такие эпитеты: скорее, судя по тому, что и как уже обсуждалось, эта работа является скандальнейшей. Далеко не все деятели культуры и те, ради которых они трудятся, считают, что такой документ для начала вообще нужен.

В конце концов, культура — явление более широкое, чем основы ее государственной политики, и многие опасаются, что любой такого рода документ будет использован прежде всего как способ давления на свободных художников.

— Очень активно это обсуждается в обществе,— со странной мягкой полуулыбкой, которая не покидала его все время разговора с президентом, подтвердил Владимир Толстой.

Эта улыбка словно говорила: ну, мы то с вами понимаем, Владимир Владимирович, что все, о чем я сейчас говорю, можно пересмотреть в любую минуту, да только надо ли: в конце концов, не так уж все это серьезно.

— Хотя обсуждается не документ,— продолжил Владимир Толстой,— а предварительные материалы, которые из разных источников оказались в прессе и вызвали действительно колоссальное возбуждение в обществе.

Возбуждение, собственно говоря, было связано прежде всего с тем, что в прессе оказались действительно предварительные материалы, то есть не документы рабочей группы, а проект Министерства культуры России. Этот документ по идее должен был бы быть положен в основу итогового проекта. В минкультовском варианте речь идет о том, что Россия не Европа и что толерантность — не наш метод (очевидно, не последнюю роль в таком подходе сыграли признания некоторых европейских политиков, что мультикультурность в западных демократиях не смогла зарекомендовать себя достойным образом).

То есть чуткая российская общественность не зря почувствовала подвох: подход Министерства культуры дает множество поводов управлять культурой по своему усмотрению не просто между строк такого документа, а прямо по ним.

В результате проект доработан. Господин Толстой считает, что его "надо направить на широкое обсуждение на разных площадках, чтобы утвердить уже осенью".

Господин Путин поинтересовался, что главное в документе сейчас.

— Мне кажется,— отозвался господин Толстой с той же подкупающей полуулыбкой,— это то, что культуру надо воспринимать гораздо шире, чем сферу, подведомственную Министерству культуры...

То есть в ближайшее время общественности предстоит убедиться, что Россия — это все-таки Европа и что позиция Минкульта не нашла безоговорочного сочувствия в администрации президента.

Впрочем, тут же неожиданно выяснилось, что при этом Владимир Толстой считает культуру полноценным и даже незаменимым оружием во внешнеполитической борьбе России за ее права:

— Вам, наверное, рассказывали и Валерий Абисалович Гергиев, и Владимир Теодорович Спиваков, и многие наши другие деятели культуры, сколько провокаций бывает перед их концертами сейчас на Западе и как многотысячные залы встают и провожают овациями. Культура и есть та самая мягкая сила, которая должна стать одним из главнейших приоритетов в государстве. И это будет очень серьезный посыл и стране, и миру, что Россия — государство, которое славится великой культурой...

Таким образом, культура в ее новом формате, наоборот, инструмент внедрения в европейское общество с целью повлиять на него в нужном направлении и оказать по крайней мере пассивную помощь в реализации самых смелых, дерзких и даже на первый взгляд отчаянных новейших внешнеполитических доктрин.