В Центре Помпиду открылась выставка швейцарского архитектора Бернара Чуми

Выставкой в Центре Помпиду Бернар Чуми подтвердил свою давнюю идею: архитектура не следует функции. На самом деле она следует фикции.

Алексей Тарханов

В парижском Центре Помпиду открылась выставка швейцарского архитектора Бернара Чуми. Она проходит при поддержке часовой мануфактуры Vacheron Constantin и похожа скорее на материалы для философской конференции, чем на чисто дизайнерскую экспозицию.

"Во время конкурса мне сказали: "У вашего соперника нет концепции, но есть архитектура, у вас я вижу концепцию, но не вижу архитектуры"",— рассказывает Бернар Чуми. Швейцарец действительно очень силен в концепциях. Он ученый, теоретик — с этого начинал свою карьеру, с этого теперь начинает любой проект. Недаром центральную часть выставки занимают экраны, с которых он рассказывает о своем видении Нью-Йорка или Парижа, и вокруг кольцом, как его студенты на лекции, завороженно сидят зрители. Надеясь понять архитектуру в подробных теоретических схемах, таблицах и эскизах, которыми Чуми сопровождает все свои практические работы.

Дело в том, что для него форма — не главное. "Я никогда не начинаю здание с плана, ни тем более с фасада",— объясняет Чуми. Он рисует линии активностей, напряжения сил, потоков энергии, пытаясь понять, какому же пространству они могут соответствовать. Там, где грамотный архитектор скажет: "Не проектирую формы, а проектирую пространство",— Чуми добавит: "Я не проектирую пространство, я проектирую условия, при которых это пространство возникает". Его интересует то, что в этом пространстве происходит и обволакивается формой — подобно тому, как простыня укрывает влюбленную пару. Важна ли здесь простыня? Условия возникновения формы гораздо важнее.

В январе Бернару Чуми исполнилось 70 лет. Он родился в семье архитектора в швейцарской Лозанне, прославился в Париже в 1982 году, выиграв конкурс на проектирование парка Ла-Виллет. В 1976-м переехал в Нью-Йорк, а в 1988-м открыл там свою мастерскую. В беседах его легко принять за университетского профессора из тех, что царят на лекциях, но теряются за пределами аудитории. Но это не совсем так. Получив право построить Ла-Виллет, Чуми мгновенно превратился из известного теоретика в знаменитого практика.

Парк стал одной из главных архитектурных новостей 1980-х годов. В любой истории новой архитектуры вы найдете и его генеральный план, и красные павильончики, объединенные мостиками и аллеями. Чуми называет их folies, "капризами", как какую-нибудь королевскую ферму в Малом Трианоне, но его капризы явно родились не в гостиных Версаля, а в мастерских советского Вхутемаса. Дух конструктивизма в них был очевиден. Наши архитекторы тогда (многие из них тоже надеялись на победу) негодовали: как это швейцарец сделал то, что должны были бы сделать мы. И что это он себе вообразил — неужели наш великий конструктивизм стал парковым аттракционом?

Когда мы беседовали с ним в Москве, Чуми терпеливо объяснял: дело не в стилистическом заимствовании. Он не занимался художеством, он хотел создать "парк действия", пространства и павильоны которого объединяли бы людей. И вовсе не предполагал делать его нарочно в модернистском или классическом духе. Когда он это говорил, я думал, что нам надо было завидовать в два раза больше: в отличие от наших архитекторов, иронически обыгрывавших стилистику русского авангарда, Чуми был абсолютно серьезен, он взял у нас не формы, которые мы и сами легко воспроизводим, а метод, которым мы когда-то поразили мир, а теперь забыли, как им пользоваться.

Стиль Фрэнка Гери, например, всегда узнаваем, как и стиль Захи Хадид, а у Чуми результаты всегда разные

После заигрывания архитекторов-постмодернистов с историей, колоннами, капителями и портиками этот подход показался исключительно свежим, и Чуми выдвинули вперед в качестве одного из "деконструктивистов" — так называлась выставка о новом архитектурном течении в 1988 году в нью-йоркском Музее современного искусства. Кураторы имели в виду, что у нового поколения архитекторов, к которому они отнесли Бернара Чуми, Даниэля Либескинда, Заху Хадид и Фрэнка Гери, стиль — геометрический, как у конструктивистов, но эта геометрия нарушенная, изломанная, неэвклидовская.

С тех пор Чуми бесконечно спорит с этим ярлыком, потому что в день открытия выставки его раз и навсегда заперли в клетке определенного эстетического течения. Он же считает, что его метод куда более универсален. Стиль Фрэнка Гери, например, всегда узнаваем, как и стиль Захи Хадид, а у Чуми результаты всегда разные. Его музей Акрополя в Афинах у подножия скалы — воспроизведение самого знаменитого здания мира в виде стеклянного параллелепипеда — уже вещь вполне классическая. Даром что для объяснения ее структуры и ритма Чуми ссылается не только на метопы Парфенона, но и на раскадровку боя на Чудском озере из эйзенштейновского "Александра Невского".

Отличная работа — часовая мануфактура Vacheron Constantin в План-лез-Уат под Женевой. Одновременно и фабрика, и почти церковь с мальтийским крестом на высоком лбу. Здание, как будто бы выгнутое из одного блестящего стального листа с наборной деревянной подкладкой. Ничуть не хуже — концертный зал в Лиможе и круглый музей в Алезии на местах боевой славы римлян и галлов, архитектурные школы в Майами и во французском Марн-ла-Валле, актовый зал Колумбийского университета в Нью-Йорке и аудитории самой дорогой частной школы в мире — швейцарской "Ля Розе".

Такое разнообразие приемов в зависимости от места и задания выдает в Чуми настоящего архитектора, а не создателя иллюстраций к своим — кстати, весьма многочисленным и обильно представленным на выставке в центре Помпиду — статьям и книгам. Впрочем, выставка в целом — довольно честная история не только побед, но и поражений.

Заказы на Западе приходят к архитектору по конкурсам, которые надо выиграть. И здесь Чуми не раз представал перед жюри как человек, для которого путь важнее цели, который боится, двигаясь к итогу, растерять парадоксы и вопросы. Заметить проблему для него важнее, чем ее решить, а в стремящейся к конечному результату архитектуре такое не всегда проходит. Настает момент, когда надо перестать спрашивать себя и начать отвечать другим.

Почти каждому из конкурсных проектов Чуми задает вопрос, на который этот проект должен был ответить. "Можно ли довести программу до крайности — например, вытянув аэропорт — так, чтобы получить в итоге бесконечный линейный город?" — спрашивает он, проектируя аэропорт в японском Кансаи. Вопрос, конечно, интересный, но конкурс выигрывает не он, а Ренцо Пьяно. "Можно ли превратить библиотеку в продолжение беговой дорожки?" — вопрос Чуми к конкурсу на Большую парижскую библиотеку. Наверное, можно, но выигрывает и строит библиотеку блестящий практик Доминик Перро.

В западной, а особенно французской традиции архитектор обязан рассуждать, но для того, чтобы построить дачу, вам не нужны Деррида с Бодрийяром. Поверите ли вы врачу, который вслух мучается вопросом, дать ли вам слабительное или сердечное и что будет более правильным? Вы тут же отправитесь к Норману Фостеру или Жану Нувелю, у которых на все случаи есть готовые рецепты. Но потом вы, возможно, вспомните Бернара Чуми, который долго уточнял вопросы, перед тем как дать ответ, вместо того чтобы отвечать сразу, даже не дослушав вопроса.