Кто в Вашингтоне разбирается в России

Александр Габуев

Кризис в отношениях США и России вызван не только столкновением интересов на Украине, но и непониманием логики и намерений противоположной стороны. "Власть" изучила, как устроена американская система принятия решений в отношении России и на какой экспертный ресурс опирается Вашингтон.

"Нам есть за что поблагодарить Кремль"

Все проблемы начались из-за неправильно выбранного глагола. В мае 2012 года американский Конгресс утверждал бюджет на финансовый год, который заканчивался 30 сентября 2013 года. Среди расходов Госдепа США с 1983 года существовала статья на изучение стран Восточной Европы и бывшего СССР. В 2012 году (услуги дипломатов в тот год обошлись казне в $43,3 млрд) в ней было изменено всего одно слово: вместо глагола "должен" (shall) появилось "может" (may). Отныне Госдеп не был законодательно обязан финансировать изучение постсоветского пространства. "Произошла классическая бюрократическая история. Раз деньги "можно", а не "должно" потратить на развитие русистики, которая даст результат неизвестно когда, то можно их вложить во что-то быстрое и понятное. Например, в какой-нибудь маленький проект в Африке",— рассказывает "Власти" источник, знакомый с ходом обсуждения. В результате с 2013 года Госдеп полностью свернул финансирование программы, подготовившей не одно поколение американских специалистов по России.

Закон о финансировании исследований стран Варшавского договора и подготовке специалистов-советологов был принят при администрации Рональда Рейгана в 1983 году — тогда же, когда президент произнес определения "империя зла" и "стратегическая оборонная инициатива". Хотя "восьмая статья" (Title VIII) , как назвали программу, обходилась бюджету всего в $5 млн в год, ее стратегическое значение было не меньшим, чем у знаменитого проекта "Звездные войны". "Основанное на фактах и достоверное знание о странах Восточной Европы и бывшего СССР имеет огромное значение для национальной безопасности США",— говорится в законе. Подготовка специалистов, которые "могли бы работать на правительство и за его пределами", объявляется одним из ключевых национальных интересов. Две важнейшие составляющие "восьмой статьи" — разыгрываемые по открытому конкурсу гранты на проведение исследований по постсоветским странам и языковые стажировки. Среди выпускников программы — бывшие госсекретари Мадлен Олбрайт и Кондолиза Райс, бывший посол в Москве Майкл Макфол, тысячи американских дипломатов, военных и ученых. "Значение Title VIII невозможно переоценить. Это был один из факторов, привлекавших студентов и аспирантов в русистику,— ты всегда знал, что есть источник средств на твое исследование",— говорит старший научный сотрудник Международного института стратегических исследований (IISS) Сэм Чарап. Специалисты по России выступили против закрытия программы, несколько отставных послов написали письмо госсекретарю Джону Керри. Но руководство Госдепа осенью 2013 года было непреклонно — деньги на изучение страны, свернувшей "перезагрузку" и укрывшей Эдварда Сноудена, решили не давать.

Развал СССР, который не предсказал почти никто из американских советологов, нанес по отрасли мощнейший удар

О программе вспомнили лишь в разгар украинского кризиса. Накануне референдума в Крыму The New York Times написала о плачевном состоянии русистики и отсутствии в США достаточного количества специалистов, которые могли бы понять логику действий Кремля и придумать эффективную стратегию. Припомнили Госдепу и срезанное финансирование на Title VIII. "Теперь финансирование расходов на русистику наверняка будет восстановлено, а может быть, и увеличено. Изучение России — приоритет администрации и вопрос национальной безопасности, теперь в этом ни у кого не осталось сомнений,— говорит высокопоставленный источник "Власти" в Белом доме.— Нам теперь есть за что поблагодарить Кремль".

"Как врач изучает неблагоразумного пациента"

Основоположником американской русистики можно считать шестого президента США Джона Куинси Адамса, который в 1809-1814 годах был первым послом Соединенных Штатов в Российской Империи, официально принятым при дворе и поддерживавшим приятельские отношения с Александром I. Однако системное изучение России началось почти полтора века спустя благодаря профессиональному русисту Джорджу Кеннану. 22 февраля 1946 года Кеннан, в то время заместитель американского посла в Москве, отправил в Вашингтон телеграмму N501. В ней дипломат описал логику действий СССР на международной арене, а также изложил основы стратегии, которую США могли бы применить для борьбы с советским влиянием в мире. Этот анализ произвел столь глубокое впечатление на Белый дом, что копии его "длинной телеграммы" были разосланы всем членам кабинета министров и всем американским послам, а сам Кеннан стал одним из архитекторов стратегии Запада в годы холодной войны.

Рекомендации "длинной телеграммы" Кеннана начинаются с тезиса, что СССР необходимо "изучить с такой же решимостью, беспристрастностью, объективностью и эмоциональной грамотностью, с какими врач изучает непослушного и неблагоразумного пациента". "Мы должны быть уверены, что наш народ проинформирован относительно реального положения дел в России. Нельзя переоценить важность этого факта,— писал Кеннан.— СМИ не могут сделать это в одиночку. Этим должно заниматься главным образом правительство. Ничто не является настолько опасным или пугающим, как неведение". И Вашингтон выполнил эту рекомендацию, создав самую мощную в истории систему изучения СССР и отдельную науку — советологию.

"Инфраструктура для изучения Советского Союза была основана сразу после Второй мировой. Это был мегапроект правительства, поскольку мы пришли к заключению, что очень мало знаем о России",— говорит управляющий директор Kissinger Associates Томас Грэм, работавший старшим директором по России в Совете национальной безопасности (СНБ) США при Джордже Буше-младшем. В 1946 году при Колумбийском университете на деньги семьи Рокфеллеров был создан Русский институт, ставший первым центром изучения стран Варшавского договора (с 1982 года переименован в честь магната и координатора ленд-лиза Уильяма Гарримана, оставившего большое пожертвование). В 1948 году в Гарварде появился Центр русских исследований (сейчас Центр имени Дэвиса) — деньги дала Carnegie Corporation. В 1940-1950-е годы при американских университетах была создана мощная сеть из советологических центров (из 17 наиболее сильных некоторые находились даже в такой глубинке, как Канзас или Огайо). Ежегодно университеты выпускали сотни бакалавров, десятки магистров и докторов советологии. В США активно учили русский, каждый год выходили сотни научных статей и десятки книг. Почти все высокопоставленные сотрудники Белого дома, Пентагона и Госдепа имели опыт работы с СССР, потому что советский фактор приходилось учитывать по всему миру.

Развал СССР, который не предсказал почти никто из американских советологов, нанес по отрасли мощнейший удар, вспоминает директор программы по изучению России и Евразии в Центре стратегических международных исследований (CSIS) Эндрю Качинс: "В 1991 году рынок труда для русистов резко схлопнулся как в правительстве, так и в исследовательских структурах. Как минимум треть моих коллег тогда вообще оставили русистику". "Мы в США закрыли много программ по изучению России, закрыли курсы по изучению русского языка, уменьшили все связанные с постсоветским пространством бюджеты",— говорит вице-президент Фонда Карнеги Эндрю Вайс. В качестве примеров он приводит судьбу управлявшейся Госдепом Title VIII и аналогичной программы Министерства образования Title VI. "Тренд был задан довольно четкий. Исследовательские программы по Китаю или Ближнему Востоку открывались в "мозговых центрах" каждый год, а найти денег на Россию было сложно,— согласен Сэм Чарап.— Но надо учесть, что это ситуация до Крыма".

В каком же состоянии подошла американская русистика к украинскому кризису?

"Русистика перестала быть хлебным занятием"

Американское сообщество, изучающее Россию и влияющее на политику в отношении Москвы, можно разделить на пять сегментов в зависимости от работодателя: академические ученые, сотрудники "мозговых центров" (think tanks), аналитики бизнес-структур, чиновники Белого дома, Пентагона и Госдепа, а также представители разведсообщества. Карьера многих русистов проходит через "вращающуюся дверь": человек может начать карьеру чиновником, затем перейти в "мозговой центр", а потом вернуться обратно на госслужбу — на более высокую позицию, иногда в другое ведомство. Смена места работы обычно связана с политическими предпочтениями эксперта. "Когда у власти демократы, в "мозговые центры" подтягиваются ушедшие из администрации республиканцы, и наоборот",— говорит Генри Хейл, профессор Школы международных отношений имени Эллиотта при Университете Джорджа Вашингтона. Как правило, миграции происходят между "мозговыми центрами", госслужбой и бизнесом, реже род деятельности меняют ученые и разведчики.

Многие проблемы у русистов общие вне зависимости от того, где они работают. Чаще всего в числе главных проблем отрасли опрошенные "Властью" эксперты называют сокращение фондов. Вслед за закрытием Title VIII и Title VI правительство сокращает гранты на проекты по России — на сайте grants.gov в финансовом году, который закончится 30 сентября 2014-го, можно обнаружить всего восемь госконтрактов, как-либо связанных с Россией. Частные фонды вроде McArthur Foundation или Carnegie Corporation of New York поддерживают отдельные проекты вроде Программы новых подходов к исследованиям и безопасности в Евразии (PONARS Eurasia) — сети, которая объединяет несколько десятков ученых, чьи исследования по России и постсоветскому пространству можно использовать для формулирования политики. Корпорации спонсируют точечные исследования по русистике, но предпочитают опираться на свою экспертизу и услуги специальных компаний, рассказывает Клифф Капчен, возглавляющий евразийскую практику в Eurasia Group. Отсутствие большого корпоративного интереса к русистике эксперты объясняют низким товарооборотом: даже после вступления в ВТО в 2012-м году он составил менее $40 млрд, около 1% американского торгового баланса (РФ для США — 20-й торговый партнер). "В Российско-американском деловом совете около 700 компаний. Вроде и много. Но сколько в США компаний? Сколько из них работают в Китае? Интерес несопоставим",— говорит Том Грэм.

Один из редких примеров — проект "Русский баланс" (Russia Balance Sheet), который в 2009 году сделал в CSIS Эндрю Качинс. Он собрал группу экспертов и выпустил небольшую книгу, прочитав которую руководитель крупной компании или президент США мог бы быстро понять основные проблемы современной России. "В начале нулевых у CSIS уже был популярный проект про Китай, так что мы запустили аналогичный по России. У нас было восемь спонсоров: AIG, BP, Caterpillar, Chevron, Coca-Cola, ExxonMobil, Microsoft и Pepsi",— рассказывает "Власти" Качинс. Правда, у проекта China Balance Sheet корпоративных спонсоров было в несколько раз больше. Затем в 2012 году в рамках этого проекта уже на деньги Alcoa проходили встречи с экспертами, выступали бывший вице-премьер Алексей Кудрин, экс-глава Центра стратегических разработок Михаил Дмитриев, глава "Левада-центра" Лев Гудков, оппозиционер Владимир Милов, экс-ректор Российской экономической школы Сергей Гуриев, глава Совета по внешней и оборонной политике Федор Лукьянов. Наконец, на корпоративные средства Качинс организовывал званые ужины для экспертов по России и видных политиков. "Но примерно с 2011 года и у бизнеса интерес стал падать, когда стало понятно, что период роста экономики заканчивается, а другие члены БРИКС окажутся более динамичными",— вздыхает Качинс.

Снижение финансирования по государственной линии объясняется тем, что в 1990-е американцы перестали считать Россию важной страной, признают опрошенные "Властью" эксперты. "Интерес спадал, потому что Россия перестала быть вызовом номер один",— говорит Эндрю Вайс, работавший директором по России в СНБ при Билле Клинтоне. "Русистика перестала быть хлебным занятием",— резюмирует директор Московского центра Карнеги Дмитрий Тренин.

Люди, которые занимаются Россией, сейчас воспринимаются как маргиналы, любители экзотики

Экономическая ситуация отразилось и на количестве исследователей. Тот факт, что связанных с Россией должностей стало меньше и в исследовательских структурах, и в правительстве, признают абсолютно все. Система образования также фиксирует эту трансформацию. По данным Министерства образования США, в 1971 году научные степени магистров и докторов по направлению "русистика" получили 715 человек, в 2011-м — всего 340. В отдельные годы количество выпускаемых вызов падало ниже 300 человек — до 279 (2006 год). Тем не менее рабочие места для русистов есть: свои программы по России имеют все ведущие вашингтонские "мозговые центры" (самая большая концентрация экспертизы — в Brookings Institution, Фонде Карнеги и CSIS), а также университеты по всей стране. Старые советологические центры ужали штатное расписание и бюджеты, но сохранились.

Вместе с сокращением ставок в русистике появилась новая проблема — разрыв поколений. "Сложно назвать экспертов, которые еще не старики вроде меня. Представителей молодежи, которым еще нет 40, или людей среднего возраста до 50 можно пересчитать по пальцам",— вздыхает Грэм. Причем "восходящих" звезд можно пересчитать по пальцам одной руки. Собеседники "Власти" в госорганах США и неправительственных исследовательских структурах называют три главных имени: Сэм Чарап из IISS, заместитель Качинса в CSIS Джеффри Манкофф, директор Института имени Кеннана Мэтью Рожански. Именно эти трое имеют наилучшие шансы через несколько лет стать ключевыми игроками по России и постсоветскому пространству при будущих администрациях. Среди ученых, работающих в университетах, но имеющих связи в политических кругах, из молодых экспертов называют профессора Школы международной службы Американского университета в Вашингтоне Кита Дардена (один из ведущих специалистов в США по современной Украине), а также профессора Школы имени Эллиотта Кори Уэлта (он плотно занимается Центральной Азией).

С разрывом поколений связано и падающее качество самих исследователей, убеждены американские эксперты старшего поколения. Находящиеся в большинстве советологи за 50 убеждены, что из-за сокращения финансирования и низкой престижности изучения России лучшие молодые мозги ушли в арабистику и китаистику. "Самые яркие мозги молодого поколения, все, кто в университете начал изучать международные отношения после терактов 11 сентября, выбрали арабский мир или Китай. Люди, которые занимаются Россией, сейчас воспринимаются как маргиналы, любители экзотики",— сетует Эндрю Вайс.

Сами молодые специалисты не согласны с тем, что качество их подготовки и экспертизы сильно уступает уровню советологов старой закалки. "Судя по моим студентам, изучать Россию хотят люди мотивированные, интересующиеся, а не гонящиеся за конъюнктурой",— отмечает Генри Хэйл. "В академической науке снижение бюджетов точно привело к повышению качества, поскольку обострилась конкуренция,— рассказывает Кит Дарден.— К тому же люди старшего поколения не имели таких возможностей по проведению полевых исследований, какие есть сейчас". "Разговоры о смерти русистики сейчас — это ерунда,— говорит Чарап.— Мое поколение и поколение чуть старше имели массу возможностей проводить время в России, учиться, исследовать, спокойно заводить самые разные контакты. Во времена СССР такого не было". С этим согласен Качинс: "Долгое проживание в среде, причем вне стен посольства — это уникальный опыт, с которым не могут сравниться никакие наезды в командировки, даже частые. Проработав в Москве почти три года как директор Центра Карнеги, я многое в России увидел глубже". По словам Джеффри Манкоффа, возраст исследователей отражается на их приоритетах. Например, среди молодых экспертов никто не занимается проблемами нераспространения или контролем над вооружениями. "Эта тема, которая была ключевой в годы холодной войны, перестала быть главной. В этой сугубо технической области много своего жаргона, свои жрецы, свои сакральные тексты — вот молодежь туда и не идет",— говорит он.

Возможность выбирать приоритеты исследований привела к тому, что знание о России перестало быть комплексным — какие-то области начали сильно провисать. По словам опрошенных "Властью" экспертов и чиновников, лучше всего США представляют себе развитие ядерного оружия и все, что связано с обороной, неплохо развито понимание экономики, контактов Москвы с зарубежными партнерами. "Мы мало знаем про законодательство, потому что никто не воспринимает российскую систему законов всерьез",— говорит Манкофф. Самой проблемной областью знаний о России, где у США меньше всего объективных знаний, собеседники "Власти" называют расклад внутри российской элиты. "В нулевые доминировала точка зрения, что российская политика — это Путин. За более глубинными объяснениями лезли немногие",— говорит Сэм Чарап. Одна из главных проблем — отсутствие надежных источников среди самой элиты, представители которой не слишком охотно идут на контакт.

Основная проблема Госдепа — это постоянная ротация сотрудников. В среднем каждые три года карьерные дипломаты должны переезжать в новую страну

Качество источников — еще одна важнейшая проблема, определяющая состояние экспертного поля по России. "Состояние базы контактов — это важнейший вопрос. Можно обходить 5-10 тех же самых людей, а можно работать над расширением круга общения. Для тех, кто хорошо говорит по-русски, это не вопрос, но многие говорят плохо и общаются с англоязычными людьми, кто жил на Западе и у кого прозападные взгляды, а это искажает картину",— говорит Манкофф. "Я очень уважаю американских коллег, но что нового они скажут? Так что стараюсь общаться с русскими, от них можно услышать самое интересное,— говорит Клифф Капчин. — Но нужно стараться общаться со всеми, иначе твоими источниками окажутся приятные тебе люди". Круг контактов эксперта зависит от того, работал ли он в России, на какой позиции и в какой период. Кстати, с подобной проблемой сталкиваются не только эксперты из "мозговых центров" и ученые, но и американские чиновники. Многие в Вашингтоне пересказывают друг другу историю, как на прощальную вечеринку уезжавшего в США посла Майкла Макфола пришла разношерстная толпа, но крупных бизнесменов или влиятельных чиновников не было ни одного — самым известным был лидер "Яблока" Сергей Митрохин. "Это объясняет все относительно уровня контактов посольства при Макфоле",— смеется один из собеседников. Макфол оставил вопросы "Власти" без ответа.

"Москва уже не требует особой специализации"

Состояние экспертизы по России определяется не только количеством и качеством независимых экспертов, но и уровнем знаний в госаппарате. Здесь ключевыми игроками являются Госдеп, Пентагон и спецслужбы. В отличие от ученых и экспертов, чиновники в зависимости от уровня доступа могут работать с различными секретными материалами, так что объем доступной информации у них значительно больше — университеты и "мозговые центры" практически всю продукцию выкладывают в открытый доступ. "Если судить по последним десяти годам, то уровень знаний о России внутри правительственных структур выше, чем в академическом сообществе. Но количество компетентных русистов тоже сокращается",— признает Эндрю Вайс. Правда, доступ к закрытым материалам улучшает качество экспертизы далеко не всегда. "На самом деле у аналитика есть всего 5-10% проблем, где нужно знать наверняка. Тут качество информации имеет определяющую роль: если не знаешь фактуры, не поможет никакая светлая голова,— делится с "Властью" источник, близкий к одной из американских спецслужб.— Зато в остальных 90% случаев важны мозги, а они у многих публичных аналитиков ничем не хуже, чем в спецслужбах".

Формально главным центром экспертизы по России среди гражданских ведомств является Госдеп. Именно ему подчиняется посольство, в котором трудятся десятки аналитиков. В отличие от текстов ученых и экспертов, независимо оценить уровень аналитики посольских работников до недавнего времени не представлялось возможным. Впрочем, составить представление теперь можно по документам WikiLeaks. Хотя на ресурсе были размещены телеграммы московской дипмиссии лишь с нижним уровнем секретности (гриф "конфиденциально"), из этих текстов складывается вполне ясная картина. Уровень знаний о России для человека, читающего эти документы, соответствует взглядам представителя российского среднего класса с широким кругозором и опытом выезда в регионы РФ (помимо посольства в Москве у США есть консульства в Санкт-Петербурге, Екатеринбурге и Владивостоке). Тематика телеграмм разнообразна — от внешней политики и реформы здравоохранения до гендерных проблем и особенностей бракосочетания в Дагестане.

Основная проблема Госдепа — это постоянная ротация сотрудников. В среднем каждые три года карьерные дипломаты должны переезжать в новую страну. "Москва уже не требует особой специализации. Здесь много умненьких молодых ребят, но у них на то, чтобы вникнуть и подучить язык,— три-четыре года. А дальше будет Афганистан, Китай или Европа, куда пошлют",— делится высокопоставленный сотрудник посольства в Москве. "Среди американских дипломатов все меньше специалистов по России, которые всю карьеру сделали на советском, российском направлении. Которые если где-то и бывали, то, может быть, в Болгарии или Польше. Все меньше дипломатов, которые бы хорошо владели русским языком",— говорит Дмитрий Тренин. Проблема ротации характерна не только для посольства, но и для российского отдела (Russia Desk) в центральном аппарате Госдепа. Старшие позиции занимают русисты, а вот на средних должностях уровень экспертизы существенно ниже, рассказывает сотрудник ведомства. Тем не менее курируют направления по-прежнему довольно опытные специалисты по постсоветскому пространству вроде помощника госсекретаря по Евразии Виктории Нуланд ("Власть" писала о ней в статье "Евроремонтники" в N8 от 3 марта) или ее заместителя Эрика Рубина, который был заместителем посла в Москве в 2008-2011 годах.

Схожим образом дела обстоят и в Пентагоне. Ведущую роль в анализе России играет офис министра обороны, а в нем — заместитель помощника министра по вопросам России, Украины и Евразии Эвелин Фаркас. Фаркас не говорит по-русски (ее основные языки — немецкий и венгерский). "Надо понимать, что каждое ведомство рассматривает Россию через призму тех инструментов, которые у него есть. Например, если общаться с Пентагоном, то вопросы, которые интересуют людей там,— отправка войск, оказание военной помощи, учения. С ними бесполезно говорить о гражданском примирении на Украине или этническом урегулировании в Грузии",— говорит Сэм Чарап.

Особняком среди всех государственных структур стоят спецслужбы. В США их 16 штук, координирует их работу директор национальной разведки, и комментировать их деятельность не принято. "Политика Министерства обороны запрещает нам публично обсуждать сюжеты, связанные с разведкой. Если вы будете работать над статьями, не связанными с разведкой, свяжитесь с нами — мы будем рады помочь",— написал в ответ на запрос "Власти" представитель Пентагона подполковник Роберт Фирман. Впрочем, некоторые собеседники "Власти" согласились анонимно обсудить качество работы разведсообщества в отношении России.

По отзывам большинства чиновников и экспертов, спецслужбы — одно из немногих мест в госаппарате, где сохранилась высококлассная экспертиза по России. "Они работают очень хорошо. Качество их информации, беспристрастность и лаконичность анализа — на высшем уровне. Все специалисты там — настоящие профессионалы, что не всегда можно сказать о всех частях правительства",— говорит высокопоставленный источник "Власти" в Белом доме. Того же мнения придерживается и эксперт, знакомый с работой политических спецслужб в отношении России: "У вас обычно склонны демонизировать спецслужбы во главе с ЦРУ. Но это от незнания. На самом деле там сидят очень прагматичные и образованные люди, которые вовсе не ненавидят Россию. Они к ней никак не относятся — или как ученый к предмету анализа".

Работающие по России спецслужбы различаются по уровню открытости. Максимально закрытые — все военные разведки, Центральное разведывательное управление (ЦРУ) и Агентство национальной безопасности (АНБ). Чуть более открыта спецслужба Госдепа — Бюро по разведке и исследованиям (INR), которое курирует помощник госсекретаря Филип Голдберг. Сотрудники INR живут в режиме меньших ограничений, чем их коллеги. Например, отставным сотрудникам проще общаться с журналистами и экспертами. Им не обязательно получать разрешение вышестоящего начальства на встречу с иностранными гражданами, если это не официальные лица. "Хотя спецслужбы обычно враждуют, есть и моменты сотрудничества",— рассказывает собеседник "Власти", знакомый с организацией работы INR. Например, когда в Вашингтон приезжает кто-то из российских экспертов и выступает в одном из "мозговых центров", сотрудники Лэнгли могут попросить коллег из бюро задать русскому гостю интересующие их вопросы — сами они не имеют права даже приехать в Вашингтон из Виргинии без санкции. INR — одно из немногих подразделений Госдепа, где нет ротации. Это касается и аналитиков по России, которых в бюро около 20 человек. Все они хорошо образованы (некоторые имеют степени докторов от лучших университетов США), многие работают больше десяти лет. "То, чем занимаются разведчики, они знают досконально в деталях. Единственный их недостаток — многие не имеют права поехать в Россию. А это накладывает свой отпечаток",— говорит один из экспертов.

Хотя спецслужбы обычно враждуют, есть и моменты сотрудничества

Важная особенность спецслужб — они не имеют права делать рекомендации. "Между теми, кто принимает решения, и разведкой законодательно установлена китайская стена,— объясняет Сэм Чарап.— Задача спецслужб — анализировать информацию и только. Предлагать решения они не могут, как бы ни хотелось". Это подтверждает и бывший чиновник СНБ: "На совещаниях, где я присутствовал, как только начиналась дискуссия о возможных действиях в отношении России, представители спецслужб замолкали и не открывали рот, пока их не попросят".

"Политика плохая не потому, что у людей нет информации"

В целом собеседники "Власти" сходятся, что экспертный ресурс по России, которым располагает Вашингтон, вовсе не так плох, как принято думать и как пытаются представить некоторые русисты. Тем не менее нынешней политикой Белого дома в отношении России недовольны почти все эксперты и даже некоторые высокопоставленные чиновники. В чем же дело?

"Политика объективно плоха. Раз есть кризис в отношениях, причем шаг за шагом он усугубляется, а мы не можем добиться своих целей, мы что-то делаем не так,— говорит Мэтью Рожански.— Но это не значит, что эксперты плохие. Хорошая экспертиза не обязательно трансформируется в хорошую политику. Просто наша система принятия решений разболталась, стала хуже".

Система принятия любых решений в США действует в условиях многочисленных сдержек и противовесов. И политика в отношении России ничем не отличается от дискуссии по потолку бюджетного дефицита, из-за которой в 2013 году правительство США приостанавливало свою работу. "Политика плохая не потому, что у людей нет информации. Нужно понимать те ограничения, в которых работают политики. Эксперт может руководствоваться идеями того, как идеально решить проблему. Если ты сидишь в Белом доме и принимаешь решения, то масса опций сразу отваливаются по разным причинам — из-за обязательств перед союзниками, твоих прежних действий, мнения Конгресса, позиции прессы,— объясняет Чарап.— Так что когда они принимали санкции против России, я примерно представлял, что их реакция будет примерно такой".

Саму цепочку собеседники "Власти" описывают так. Все принципиальные решения принимает лично президент Барак Обама после совещания с членами своего кабинета. В случае с Россией это госсекретарь Джон Керри, шеф Пентагона Чак Хейгел, помощник президента по национальной безопасности Сьюзан Райс и ее влиятельный заместитель Бен Родс (давний соратник Обамы и его спичрайтер), а также некоторые другие министры. "Важная проблема состоит в том, что все наши политики такого уровня давно не занимались конкретно Россией. Она всплывала в контексте Ливии и Сирии, но экспертами по этой стране никто не является",— говорит высокопоставленный сотрудник Белого дома. На уровне заместителей министров единственным русистом, который готовит решения для президента, является замгоссекретаря Уильям Бернс, говорит Эндрю Вайс, "и хотя бы это — счастье".

Единственный участник дискуссий, который является профессиональным русистом,— это Селест Уолландер, сменившая Майкла Макфола в качестве старшего директора по России в СНБ после его отъезда в Москву. Уолландер — ключевой русист в администрации, именно она занимается процессом межведомственной координации перед дискуссиями в Белом доме, контролирует входящую информацию и проводит брифинги для президента, объясняя ему российские реалии. Свое влияние, по словам собеседников "Власти", сохраняет и Макфол, но оно значительно меньше — в том числе из-за того, что он вернулся в Калифорнию, а не остался в Вашингтоне. Уолландер работала в Пентагоне, а до того была ученым — работала в CSIS, преподавала в Гарварде и Американском университете, стала создателем PONARS и до сих пор очень ценит экспертов этой сети. "Если говорить о влиянии экспертов на принятие решений, то это во многом вопрос личных связей. В Вашингтоне важно не только что ты знаешь, но и кого ты знаешь",— говорит Сэм Чарап (он работал у Уолландер помощником по исследованиям в CSIS, поэтому их связывают прекрасные отношения). "Влиятельны те эксперты, у кого есть отношения с политиками. В данный момент это те, к чьему мнению прислушивается Селест, кружок людей, которым она может позвонить и посоветоваться или кого она может привести к президенту",— объясняет Том Грэм. По словам собеседника "Власти" в Белом доме, хотя Уолландер дружит со всеми видными фигурами в русистике, ее уважением пользуются Генри Хейл, Майкл Макфол, Сэм Чарап, Стивен Пфайфер из Brookings, Юджин Румор из Фонда Карнеги, Алекс Кули и Тим Фрай из Колумбийского университета, Тим Колтон из Гарварда, возглавляющий ассоциацию американских славистов Стивен Хэнсон, Тимоти Снайдер из Йеля и Стивен Сестанович из Совета по международным делам.

По словам высокопоставленного сотрудника Белого дома, проблема еще и в том, что события развиваются крайне быстро — и приходится реагировать на текущее развитие ситуации на Украине, не имея возможности выстроить долгосрочную стратегию. "Уолландер вынуждена и заниматься тактикой, и думать о стратегии. На второе у нее наверняка нет времени. Подумать вдолгую могут ученые из "мозговых центров", но у них тоже есть свои ограничения. Какие-то вещи можно сказать только на закрытой встрече с президентом, но их сейчас нет — потому что надо действовать, а думать особо некогда",— говорит он. "Какие-то вещи нельзя ни сказать, ни написать. Например, многим нравится высказанная Россией идея федерализации Украины — почему мы в США, образце федерализма, должны быть против? Но раз это озвучил Лавров, теперь публично поддержать эту мысль нельзя, пока не зайдем совсем в тупик — иначе можно прослыть городским сумасшедшим или, чего доброго, агентом влияния "Газпрома"",— говорит один из экспертов.

В итоге в условиях жесткого давления со стороны СМИ, а также своих однопартийцев из штатов, где сильна украинская диаспора (например, сенатор Крис Мерфи из Коннектикута), Барак Обама вынужден принимать все более ситуативные решения, последствия которых далеко не всегда тщательно просчитаны.