Ольга Ципенюк поговорила о личном с Зурабом Церетели

Рубрику ведет Ольга Ципенюк

Про корни

Дядя, мамин брат, был художник. Интересный такой мужчина, атлет, можно сказать — красавец по фактуре. Когда он шел по улице,— а он очень энергично ходил,— я бегал за ним, видел, как останавливались женщины, смотрели на него. И думал: если начну рисовать, буду такой же интересный, как он. Но не получилось. Художником стал, а красавцем — не получилось...

Отец мой очень строгий был, он немножко замечаний давал, чтобы я перестроился на его профессию, стал инженером. Потом, когда я уже окончил академию, просил не вспоминать, как он был против того, чтобы я рисовал. Говорил: "Это не повторяй больше". И я не повторял. (Смеется.)

Бабушку-дедушку с папиной стороны я не помню. Они рано ушли из жизни. Папин род был старинный, княжеский. Мамин тоже княжеский. Имеретинцы все — и с той, и с другой стороны. Дедушку по маминой линии в 37-м расстреляли. Я его помню знаете как? Как он пил молоко. Пиджак, белая рубашка, белые волосы, сам высокий такой... и белое молоко в стакане.

Про детство

Летом меня маленького отправляли к бабушке, в Имеретию. Она рассказывала мне историю грузинскую, чтобы я правильно все знал. Как турки были господами в Грузии 300 лет. Как наши цари на лошади три месяца ехали к Екатерине, а она не могла понять — что хотят, зачем приехали. Грузины объясняли — за помощью, потому что 300 лет владеют турки, завоевали все, не вошли только в Имеретию, Сванетию, в Рача не вошли. Екатерина помогла, выгнала турок. Вот такие исторические факты рассказывала бабушка. Ее мудрость в меня перешла. Помню, она яблоко чистит, мне дает и тихо так говорит: "Зураб, когда дадут пощечину, подставь вторую щеку". Я не мог ничего ответить — мне же яблоко дали, я его кушаю. Бабушка специально заняла мне рот — не хотела, чтобы был спор. Так что я слушал, и это осталось у меня. Поэтому всегда подставляю вторую щеку.

У бабушки был большой сад, виноград, мед свой. Помню, как она дает мне ложечкой мед, попробовать. В саду работал китаец, Лу Фу звали, он и занимался пчеловодством. У него такая длинная шея была! Я думал, он очень высокий, а оказывается, не высокий — просто шея. (Смеется.) Потом детей этого Лу Фу мой отец устроил винодельцами в Кахетию. Они поженились с грузинками — такая смесь получилась! Когда отец ушел из жизни, они пришли на похороны, с детьми, и я прямо обалдел, какие все красавцы.

Про учение

Дедушка в Тбилиси в доме на улице Крылова построил три комнаты — одну для тети, вторую для моей мамы, третью для дяди. Чтобы фактически все вместе жили. Дядя меня учил технике, ставил руку, композицию, что-то объяснял. Но они тогда не на социалистических рельсах стояли, они старались развивать индивидуальное отношение, чтобы я не был похожим, а свое делал. У дяди собирались известные художники — Иосиф Шарлемань, Борис Шебуев, Василий Шухаев, вот такие. И очень тихо говорили между собой. Мне Шухаев тихо говорил: надо встать на рельсы искусства. Я удивлялся: радио кричит "искусство для народа", а они говорят: "искусство для искусства". Потом, когда немножко вырос, понял.

Шухаев стал моим педагогом... уникальный человек был. Он из Франции переехал в Москву. Сангиной рисовал: и природу, и женщин — одетых, голеньких, всех сангиной. Я черной сангиной, например, рисую, а он коричневой. Руководство посмотрело и сказало, что таких женщин у нас нет. (Смеется.) Такие примитивные моменты были. И его отправили в ссылку. А когда вернулся, запретили жить в Москве, отправили на Кавказ. В Тбилиси он тоже не имел права жительства — столица. Но наши известные художники пошли к министру КГБ, к Инаури, и он решил этот вопрос. Очень достойный человек был, любил интеллигенцию.

И Шухаев, и Шарлемань преподавали в Тифлисской академии — поэтому в СССР она самая сильная была. Это стало счастьем для меня. Тогда была, знаете, проблема — светотень. А наши гиганты, художники говорили, что самое важное — предмет. Сперва надо форму создавать, а светотень потом падает. Вот такие споры они вели. Так что я получил хорошую школу.

Про дружбу

Без друзей не представляю свою жизнь, у меня их много. Самые такие... с которыми от детского сада шли. Например, очень хороший художник был, Тенгиз Мирзашвили, его Чубчиком называли. Мы вместе окончили школу. И так получилось, что в академии на одно место вдвоем должны были идти — конкурс. "Чубчик, я тебе уступлю" — "Нет, я тебе уступлю". Вот такое... нечастое у нас друг к другу было отношение. В результате нас двоих приняли — комиссии понравилось, они взяли и добавили одно место. Жаль, он рано ушел из жизни.

Мои друзья — те, кто любит своего бога и своего ближнего. Такой у меня ценз. Не имеет значения — человек православный или чем-то другим занимается.

Про любовь

Мы с Инессой поженились в 1958-м, а в 1998-м она ушла из жизни. Очень хорошо помню, как познакомились. Я вышел из академии поздно, грязные кисти завернул, иду домой. Вижу — две девочки прошли, у одной бантик так... болтается. Никогда сзади не смотрел ни на кого, а здесь — посмотрел. Через несколько дней меня один друг приглашает в гости — день рождения мамы или еще что-то. Прихожу, вижу: эта девочка — с бантиком — стоит на стуле, стихи читает. Пошел провожать ее, так началось знакомство. Мне 18 лет было, а поженились мы через 6 лет только. Вместе, конечно, не жили — время тогда в этом смысле было жесткое. Инесса без родителей жила, с сестрой. Их воспитывал Анатолий Смиранин, известный актер — играл в фильме "Человек-амфибия". Он на меня немножко с подозрением смотрел... Мышление же пока еще детское было у нас.

У Инессы тоже была княжеская кровь и воспитание... просто удивительное. Хотя полюбил я ее по фактуре: она красивая была, больше ничего. Конечно, потом, когда близко подошли, я все качества увидел — характер, доброту, мудрость. Любила литературу очень, такие стихи читала — Пастернака, Цветаеву... Тогда же нельзя было, вам понятно это? А главное было для нее — любить второго человека. Знаете, вот просто любить. Мне трудно описать такое качество. Ну вот... поженились, родили дочку, Лику. Лика очень на нее похожа. Инесса много занималась ее воспитанием.

Еще про нее хочу сказать — слишком порядочная она была, знаете. Слишком... Людей очень чувствовала — можно этого человека пустить в дом или нет. Такой мудрости ни у кого не было. Опять скажу, воспитание было такое... высокий класс. Никогда свои переживания не показывала. Добрая очень была, легенды ходят о ее доброте. Многие сейчас вспоминают, а я даже не знал, скольким людям она помогала.

Про успех

Я не считаю себя успешным — я ищущий. Потому что искусство это такое... сложное дело. Без труда, без исканий невозможно. Вот мы на природу смотрим — каждое мгновение все меняется: колорит, цвет. И это же надо выработать — чтобы, когда пишешь, первое впечатление передать. Иногда говорят: "Ой, как у вас много работы..." Много работы! Знаете, я ненавижу, когда художник говорит: "Сегодня у меня нет настроения рисовать". Если ты профессионал, как можно отдыхать?

Успех... Я не оглядываюсь на то, что сделал. Есть потребность у меня — работать, мастер-классы вести, чтобы что-то поколению отдавать и оставлять. А то, что про мое творчество очень много противоречий... Поймите одну вещь. При Петре, в екатерининскую эпоху Россия шагала через искусство. Во времена СССР еще добавилось внимания для творческих людей. Были производственные базы в Москве, завод в Мытищах, 43 объекта для художников — счастье! Потому что была художественная линия фронта между творческими организациями и государством. Бюджетные деньги, начисления, которые от работ приходили, были грандиозные возможности развивать школу. А где сейчас это все? Нету. И вот я как президент академии переживаю, ищу, чем поддержать молодых художников. Сейчас академия отдельно, институты отдельно, какая-то реорганизация... Губят, губят они школу. Не могут понять, что школы как таковой ни в Европе, ни в Америке нету. Меня умоляют их лидеры — и французские общества, и Академия Бессмертных — открыть филиалы. Я этого не делаю — не хочу, чтобы наша школа вошла туда. В Америке нет той концепции, которая в России существует. И надо сохранять школу, которая здесь есть. Тогда рождаются настоящие художники — чтобы не для покупателя жить, а создавать музейную ценность. В Америке же на продажу работают, чтобы сохранить себя, поэтому так много галерей, того-сего. Как так можно, это же трагедия!

Про свободу

Считаю себя свободным, а как же. Сейчас все, особенно творчество, в России свободно. Только если школа потеряется, тогда слово "свобода" не подходит (смеется). Свобода — она тогда, когда ты хорошую школу получил, хорошо можешь петь, играть, рисовать и оставлять ценности — для музея, для общества и так далее.

Я в 1989 году был в Америке, устанавливал памятник. Обедал в семье Кеннеди. Очень хорошая семья, уважительная — пока мама к столу не выходила, никто есть не начинал. И вот сосед по столу, американец, мне говорит — скоро Советского Союза не будет. Я, когда вернулся, рассказал это одному члену Политбюро, он посмеялся. А в 90-м году — раз! — и все кончилось. Конечно, это был американский проект — там же целый институт есть, где сидели бывшие наши люди и думали над тем, как здесь все развалить. И Украина — тоже американский проект. Конечно, Крыму надо быть с Россией. И Грузии надо быть с Россией, хотя бы на промышленном уровне — вино производить, цементные заводы восстанавливать.

Но я не хочу через политику портить свои отношения, я через искусство шагаю. Вот Петр I создал Российскую академию художеств и науки, понимаете? Он тоже так шагал. Потому в его время такие гигантские художники существовали, и поэзия, и театр, и все-все-все. Надо это немножко анализировать.

Сейчас в обществе ничего плохого не существует — вам это любой скажет, кто искусство знает. А кто искусства не знает — те хотят общество испортить, поэтому идет такое... недоразумение. Те, кого волнует образование, кто может продолжать традицию творческую, такие люди должны руководить. Поняли? Говорю конкретно про искусство. Я был главным художником Олимпиады в 1980 году. Я и для этой Олимпиады, в Сочи, создал 23-метровых аргонавтов. Это была идея президента Путина. Он мне сказал: в Имеретинской долине, по-моему, остановились аргонавты, ты посмотри, изучи. Я изучил этнографию, археологию — я архивы очень люблю — и создал. Потом поручение было: Христос в Сочи. Вот сейчас закончил, 33-метровый Христос. Лежит пока у меня в мастерской.

Все хорошие произведения можно рассматривать как элемент исторический, а можно смотреть как на "искусство для искусства". Кто ругал моего Петра, тех нет уже в живых. Бог видит все. И я всех прощаю, безусловно. Эйфелеву башню знаете? Какие гиганты были против — Золя, Мопассан, Дюма! И народ был против. А сейчас Париж без нее невозможно представить.

Про Бога

Посмотрите мои работы — как появилась вода, как небо, как земля, как шло крещение Христа и так далее, я сделал 64 библейских сюжета. Если вы тоже Библию будете хорошо знать, тогда не будете задавать вопросы про веру. Если не веришь, то не можешь создать такие сюжеты — когда только с Богом разговариваешь. С Богом! И от него получаешь вдохновение.

Мы хотели строить детский "Парк чудес" в Мневниках, чтобы там все святыни были в миниатюре. Уникальнейшая концепция! Американцы до сегодняшнего дня умоляют, чтобы я построил там копию "Диснейленда". И предлагают назвать "Зураленд". Но я не могу себя пересилить, вот не могу. Я-то вижу это только для России! И там каждый квадратный метр доход давать может — так китайцы посчитали. Но с кем разговаривать? Землю отняли, ничего не хотят... А можно было создать для детей, для поколений, чтобы они могли развиваться, чтобы все эти... научные моменты были. Но я не хочу кого-нибудь просить. Я не из тех. Всегда меня просят. Вот попросили итальянцы — поставил скульптуру. 126 метров!

Про страх

Боюсь, честно сказать, землетрясений. Есть же IV, VII, XII века, от которых уникальнейшие вещи остались. Боюсь, чтобы это все не исчезло, такой у меня главный страх. Я почти закончил уже летопись Грузии: как появились первые буквы, вся история письменности. Если что-то случится, на бумагах все исчезнет — а я это все на бронзе. Допустим, царица Тамара 35-метровая, и надпись: "Тысяча такой-то год". И так далее. Болезни, старость — нет у меня такого страха. Это будет, как Бог хочет. А сам я его об одном прошу: чтобы не произошло землетрясения, от которого в России, в Грузии — вообще везде — погибнет история.

Про деньги

Моя бабушка всегда говорила: деньги — грязь. А я люблю, когда своим трудом зарабатываю. Например, мастер-классы провожу для детей. У меня там и больные, и здоровые есть. Вот, допустим, девочка — руки нету, она ногами рисует. Обалдеть можно, как прекрасно рисует. И вот я на свои заработанные гонорары стараюсь — покупаю для них кисти, краски, мольберты, холсты, все-все условия хочу создавать детям. Это счастье для меня, знаете. Одна мама приводит маленького ребенка: "Можно к вам? Вы примете?" — "Ради бога. Пожалуйста. Сейчас же". Она такая: "А где надо оформить, сколько надо платить?" Я сказал: "Вы что! Не оскорбляйте, пожалуйста".

Про детей

У меня дочка Лика, три внука, пять правнуков. На Пасху все пришли ко мне — я такое удовольствие получил! Орут, бегают... ну дети же. На меня все прыгнули, целовали, задавали вопросы: "Это ты когда нарисовал?..", "Это ты как сделал?..". Удивительное поколение, да. Надо хороший пример показывать детям. Вот я рисую — дети смотрят, я объясняю. Почему у меня большие холсты? Чтобы была свободная пластика, чтобы можно было не перерисовывать, а что-то добавлять.

Три слова о себе

Ну какой я? Я — творческий. Еще, конечно, трудоголик, работаю все время. Добрый. Иногда слишком добрый бываю. Доверчивый, верю людям. Как могу не верить, когда Библию люблю? Безотказный я. И у меня нет врагов. Что в себе не нравится? Хотел бы очень высоким быть, в баскетбол играть. Но не получилось, так что играл в футбол.