Звезды Бенуа выступили в Большом

Гала балет

На исторической сцене Большого театра состоялся второй, благотворительный, концерт ежегодного мини-фестиваля Benois de la danse, на котором выступили лауреаты и дипломанты прошлых лет. Рассказывает ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.

Концерт в целом оказался неплох, и уж во всяком случае интеллигентен. Не было пошлых картинок-проекций на заднике, которыми организаторы гала обычно "украшают" номера из опасения, что публика заскучает без оформления. Не было и финального забубенного "танцуют все!" с массовым наворачиванием трюков на радость тем размножившимся в последнее время зрителям, которые повадились подхлопывать в такт на фуэте и больших пируэтах. Какие-то номера концерта были любопытны — как, например, слишком уж академично исполненный петербуржцами Екатериной Кондауровой и Александром Сергеевым дуэт из балета "Инфра" Макгрегора. Какие-то занятны — как па-де-де Бурнонвиля из "Фестиваля цветов в Дженцано", оторванное жизнерадостными датчанами Жем Крендел и Албаном Лендорфом во всеоружии фирменных приемов датской школы, столь непохожей на российскую. Какие-то явно неудачны — как самоотверженная попытка испанца Фернандо Ромеро станцевать "Весну священную" Стравинского в стиле фламенко: мощнейшая музыка перекрывала трепет выстукиваний сапатеадо, а непластичное тело немолодого танцовщика не могло заполнить бездонные бездны этого требовательного балета.

И можно было бы назвать этот гала вполне рядовым, если бы не два контрастных мини-балета, превратившие его в уникальное событие: наиклассичнейшие "Три прелюда" на музыку Рахманинова и авангардный "Фавн" на музыку Дебюсси и Соуни.

Рахманиновские прелюды в постановке Бена Стивенсона танцевали премьеры Баварского балета — Люсия Лакарра и Марлон Дино. Безвозрастная балерина с внешностью хрупкой печальной испанской девочки, поразительными ногами и гибким говорящим телом давно известна и любима в Москве, равно как и ее надежный красавец-партнер. Однако на сей раз эта пара превзошла самих себя благодаря удивительной в своей простоте и проникновенности хореографии Бена Стивенсона, сумевшего раскрыть все перипетии "служебного романа" с помощью движений классического экзерсиса. Первый прелюд — упражнения у станка: каждый синхронный арабеск артистов, разделенных балетной палкой, каждый их тур или "растяжка" навстречу друг другу звучали застенчиво-страстным признанием в любви. Второй прелюд — адажио на середине с партерными поддержками, говорящее о гармонии партнеров, будто сошло с пера вдохновенного Акима Волынского, воспевавшего пленительные разворачивания женских ног, "омываемых влагой растительного танца". Третий — дуэт с верхними поддержками, торжество разделенной любви — показался наиболее предсказуемым, но, несмотря на это, не менее прекрасным благодаря завораживающим линиям балерины и отточенному мастерству кавалера, в руках которого Люсия парила, точно в невесомости.

"Фавн", поставленный лауреатом Бенуа и одним из самых востребованных хореографов Европы Сиди Ларби Шеркауи к столетию дягилевских "сезонов", возможно, самый радикальный (во всяком случае, самый близкий к первоисточнику) из всех, которые увидели свет после знаковой постановки Нижинского, ознаменовавшей начало новой балетной эры. 102 года назад тот "Послеполуденный отдых фавна" шокировал публику своим открытым эротизмом. Сейчас зрителей трудно не то что шокировать, но хотя бы удивить. Однако по-звериному невинная откровенность постановки Шеркауи так точно легла на томную сексуальность музыки обоих композиторов, что впору восхищаться той смелостью и изобретательностью, с какими хореограф добился полной телесной свободы своих персонажей.

Лидировал бесподобный Фавн — Джеймс О`Хара, чье плотное, гиперпластичное тело каждой мышцей, каждым малозаметным рефлексом рассказывало о потаенных и явных желаниях его обладателя. Это полуживотное с истовым самозабвением обнюхивало, облизывало, сминало, скручивало в немыслимые узлы свою Нимфу (увы, Оливия Анкона оказалась слишком топорной и бытовой для этого мифического сатира). Получив желаемое, Фавн отвернулся от своей жертвы в царственной позе баланчинского Аполлона. Получил желаемое и зал, разразившись овацией, самой бурной за долгий вечер.