Алена Солнцева расспросила режиссера Валерию Гай Германику о ее новом фильме «Да и да»

Одна из самых ожидаемых премьер начавшегося на прошлой неделе 36-го Московского кинофестиваля — фильм "Да и да" Валерии Гай Германики. "Огонек" посмотрел фильм и поговорил с режиссером накануне конкурсного показа

— Фильм давно снят?

--Наверное, года два назад.

— Все это время вы над ним работали. Вам что-то не нравилось или продюсеры настаивали на изменениях?

— Нет, я просто делала графику, потом переделывала звук, потом, через год примерно, сцену вырезала... А теперь продюсеры захотели его отдать на ММКФ.

— Не страшно вам?

— А чего страшного-то? Пусть смотрят, мне все равно, если честно.

— То есть похвалят или обругают — все равно?

— Да мне уже по фигу. Раньше я реагировала, в молодости.

— У вас такой ранний успех — с коротким метром сразу попали в Канн. Потом сняли первый полный метр — и опять в Канн. Потом вас Эрнст позвал сериалы снимать на "Первый канал". Трудно придумать старт быстрее и успешнее...

— Я попала в мир больших мужчин, успеха и благополучия.

— При этом сами вы не гламурны — живете уединенно, с дочерью...

— Ну да, еще мама мне помогает с Октавией.

— Кстати, а как вы дочку дома зовете?

— Тава. Такая лошадь уже выросла, шесть лет.

— На вас похожа?

— Наверное. У нее сложный характер. Вот мне родственники и говорят, что от осины не родятся апельсины.

— Как раз 6 лет назад, в 2008-м, в Канне был показан "Все умрут, а я останусь". Потом был не слишком удачный "День рождения инфанты". И теперь третий — "Да и да".

— Это вообще скромное кино, для друзей снято, для пяти человек.

— А откуда взялась история?

— Сценарий был у Сандрика (Александр Родионов, драматург и сценарист.— "О").

— Разве вы ее не сами придумали?

— Нет, я не могла бы такое придумать. Мой там только сон героини, с волками и с машиной. Сандрик очень "попал" в меня и по настроению, и по сюжету. И как он почувствовал?.. Мы сидели в кафе, и с нами там был один человек, он отошел, а Сандрик вдруг сказал, что лицо этого человека напоминает ему историю, ну и рассказал эту историю. Я сразу решила: это надо снимать. И он мне прислал готовый сценарий. Потом мы долго и мучительно его запускали, помог Федя (Федор Бондарчук.— "О").

— А какой у него был интерес? Чего он хотел?

— Не знаю, он, наверное, поддерживает захудалых кинематографистов вроде меня. Я правда не знаю.

— А что вам в этой истории оказалось близким? Девушка встречает художника... Он, кстати, по-вашему, талантлив?

— Это вам решать. Мы делали из него талантливого. Но он еще маленький, тусуется с прикольными взрослыми художниками, и они его признают, они говорят: "Антонин, ты — молодость мира".

— А эти художники, они реальные?

— Мы старались делать не какую-то реальную тусовку художников, а создать вымышленную среду, чтобы эта история могла бы происходить в любой точке мира, была бы универсальной. Не знаю, получилось ли?

— Получилось, может быть, даже слишком концентрированно, брутально так.

— Так это же кино!

— А кино должно сильно воздействовать — ужасать, поражать?

— Не знаю, на кого-то воздействует, некоторым нравится, даже очень. Это же романтичное кино. Я вообще-то хотела снять мелодраму вроде "Амели", про первую любовь.

— Про любовь, которая побуждает к творчеству?

— Ну да, она влюбилась и стала смотреть на мир его глазами, превратилась в него.

— И стала лучше, чем он? Ее картины покупают, потому что она сама стала художником? Или, напротив, потому что он — художник, а она — лишь подражатель?

— Нет, ее муза посетила, как Рембо. А потом все превратилось в кошмары. Это любовь пролетариата и богемы. Она думала, что осилит это, но не смогла.

— Скажите, а вы зачем сделали его радикальным авангардистом? Ведь для большинства нашей публики художник — это красота, поэзия, музейный образ. А у вас — ужасные, в общем-то, люди, голые, пьяные, страшные...

— Да это про любовь в новых формах. Про кошмары этой любви.

— А любовь — это страшно?

— Да нет, конечно, нет, тут есть подмена. В глобальном смысле это и не любовь вовсе, потому что настоящая любовь — она милосердствует, долго терпит, все покрывает, а это то, что принято называть любовью: страдания, драмы. И девушка не выдерживает, уходит.

— Ну так любовь-страсть никто не выдерживает, это же зависимость адская...

— Ну да, и она уходит и не может рисовать больше. Как Рембо, которого муза покинула в 19 лет. Он же любил Верлена и писал стихи с 16 до 19 лет, и Верлен же стрелял в него...

— А ваш герой, он ее любит?

— Нет.

— А зачем вам при такой романтической истории весь этот физиологизм изображения — члены, голые зады, моча в стакане?

— Ну... такое современное искусство.

— И с этим вы выходите на Московский фестиваль?

— Не я выхожу, меня ведут. Я что, отвечаю за это?

— А кто отвечает? Продюсеры? Федор Бондарчук?

— Мое мнение — этому фильму место на артхаусном фестивале, но раз они захотели так, я что могу?.. Я не специалист по ММКФ, для меня это все клиенты "Золотого орла", но вроде бы у них какие-то такие в этом году тенденции, артхаусная программа. Хотят трэша — пожалуйста! Попадем в парадоксальный контекст, тоже нормально. Главное, я не отношусь к этому патетично, захотелось снять такое — сняла.

— А сейчас вы снимаете совсем другое кино, я слышала, про Оле-Лукойе? Для детей?

— Еще не снимаю, начнем в сентябре. Ну это черная сказка, вы вообще-то знаете, что она плохо кончается, мальчика уносит смерть на коне? Так что это скорее для взрослых. Оле-Лукойе у меня — рок-звезда. Я вдохновлялась образом моего любимого исполнителя Мэрилина Мэнсона, мне он казался именно таким, пугающим. В общем, он приходит в кожаном плаще, в высоких сапогах, а вместо зонтика — микрофон...

— Это фильм про страхи?

— Нет, про мировое зло. Я хочу его снять как бы глазами шестилетнего ребенка, который еще не умеет отличать зло от добра. Я хочу поменять масштабность предметов, ведь ребенку может показаться со сна, что кровать или шкаф — размером со спичечный коробок, а катушка от ниток — большая-большая, на всю комнату. Хочу попробовать показать реальность, как видит ребенок, его сны.

— Фильм так и будет называться — "Оле-Лукойе"?

— Может быть. Или "Дримгад" — так называется рок-группа по имени певца.

— А уже известно, кто будет сниматься у вас?

— Да, Александр Усердин, Арина Маракулина...

— А кто сценарист?

— Сандрик написал, я его просила. Это для него необычный сценарий, я бы сказала, очень крутой. Было бы бабло, мы бы, конечно, сняли совсем крутой блокбастер, прямо голливудскую историю. Но раз у нас не любят давать приличные деньги на кино, будем снимать, как всегда.

— А вам сколько дали?

— Ну не столько, сколько я хотела. Около миллиона долларов. Да все, как всегда, вообще это шараш-монтаж. Конечно, про Оле-Лукойе нельзя снять на эти деньги. Но мы уже подписались на эту историю, будем как-то выкручиваться. Нельзя же все время только сериалы снимать, нужно что-то для себя, тренировка какая-то. Вот скажите, ведь не видно, что у "Да и да" маленький бюджет? А там что-то около 300 тысяч...

— Ну да, фильм небогатый, но все, что касается изображения, там отлично. А вот история меня озадачила.

— Вы так серьезно... Кино — это же развлечение.

— Ну раз уж мы с вами тратим на это жизнь... Разве есть что-то более интересное, чем извлечение смысла из всего, что происходит? И мне интересно, на что тратите природный дар.

— Ну я что... Снимаю вот про Оле-Лукойе. Я понемногу ухожу в сказочность, уже в "Да и да" есть элементы сказки.

— Там скорее черты наивного искусства, примитивизм, в котором всегда много эмоций.

— Это про любовь, я тогда так ее воспринимала. Я пыталась снимать фильм так, как видит мир Антонин, художник, в его цвете. Там есть сцена с паспортом, где чиновница втягивает героиню обратно в реальную жизнь, и там цвета совершенно обычные, нормальные. Ну и в финале, где она сдается, уходит, там тоже мы видим мир ее глазами.

— У вас не только цвет, но и все, что происходит, утрированно.

— Да, это субъективная камера. Мне сейчас хочется экспериментировать с изображением. Вообще, в артхаус приходят одни романтики. Потом чары рассеиваются, и ты теряешь эту романтику, ну знаете: легкое дыхание, темные аллеи, и люди начинают тупо снимать сериалы. Я еще пытаюсь их художественно снимать, но надо эту мышцу внутреннюю тренировать все же на кинокартинах.

— А как вы с актерами работаете, кто вас этому учил?

— У меня своя система, каждый делает сам свой образ. Актеры меня вдохновляют, они сами все придумывают, ради них и хочется снимать. Увидишь иногда актера и думаешь: все, придется придумать для него кино. Мои актеры — с очень большим диапазоном, и мне интересно его еще больше расшатывать.

— А вы снимаете всегда с одними и теми же людьми?

— Да, предпочитаю со своими, даже снимаю друзей, которые не имеют отношения к кино, чтобы не скучно было.

— А снимать сериалы скучно?

— Нет, это весело, у меня такие веселые сериалы, вы вообще-то их видели?

— Ну да, "Школу" и "Краткий курс счастливой жизни".

— Так вот, представляете, как их было снимать весело?

— А вы новый сериал уже сняли, он о чем?

— Да это неважно, о трех бабах, как всегда, четырехсерийка, "Майские ленты", но я хотела там тоже поэкспериментировать, снять статичной камерой, в рапиде. История не важна, должна цеплять форма. Я хотела снять его по принципу аниме. Мы же придумали новую форму, когда "Школу" снимали, и мне рассказывали, что на многих площадках так прямо и говорят: "Теперь будем снимать, как у Германики, камера трясется". (Смеется.) Но, во-первых, камера не трясется. Она двигается. А теперь я придумала новую для себя форму. Про Оле-Лукойе будет такая медленная, созерцательная драма, медитативная. Я оператора, кстати, поменяла: мне стало интересно создавать цветовые палитры, позвала Эдика Мошковича, он же специалист, а у него был вторым оператором Витя Бормотов, так вот теперь мы с ним снимаем все фильмы. Я разучилась сама снимать, теперь только с помощью оператора, это очень помогает.

— А что важней для вас — истории или технология?

— Для меня, пожалуй, цвет сейчас самое интересное, я на "Майских лентах" тренировалась для "Оле-Лукойе", всякое там белое на белом, черное на белом, мне хотелось попробовать, как это будет работать. А история там — ну обычные отношения. Мне, конечно, было интересно поработать с рекламными операторами... Было сложно, но потом привыкла. Впрочем, сейчас я буду снимать новый сериал, там мне понравился сценарий, очень крутой, редкий случай, когда так нравится история. А когда не торкает содержание, приходится изобретать форму.

— У вас же нет специального образования?

— Я тяжело поддаюсь обучению, но во время работы учиться гораздо проще, и я все время учусь. Хочется пробовать новое, мы вот изобретаем, как снимать без денег, хочется чего-то прикольного и зрительского, зрелищного. "Майские ленты" когда снимали, я опиралась на Такэси Китано, на его "Куклы", мы раскрашивали кино в яркие цвета.

— Вам не хочется убеждать людей в чем-то, учить их морали?

— А что такое мораль? Перед тем, как усадить ребенка перед смертью на коня, Оле спрашивает, хорошие ли оценки за поведение. (Смеется.) Я не люблю рассуждать публично про мораль, мне хорошо было два года: сидела, никаких интервью, занималась собой. И сейчас сложно из этого выходить, меня вот спрашивают про разные там стороны бытия, просят прокомментировать, когда там кто-то в школе кого-то перестрелял... А я не эксперт, это не ко мне. Я занимаюсь искусством.

— Ну в каком-то смысле это и есть дело художника, решать чужие проблемы, занимаясь своими...

— А я вообще не понимаю, почему мои проблемы интересны другим.

— Вы бы снимали кино, если бы его никому не показывали?

— Ну да, тогда бы это называлось творчество.

— А так?

— Работа!.. Ну да, это когда я рисую картины, пишу стихи, музыку.

— У вас счастливый период, когда ваши возможности более или менее совпадают с потребностями?

— Ну, наверное, так, хотя, конечно, хочется большего, хочется "Титаник" снять! Я бы очень хотела, я мечтаю снять дорогое эпическое кино, но пока идеи, которые я выдвигаю, очень дорогостоящие, а люди не хотят вкладывать много денег.

— Ваша цель, мечта, чего вы бы хотели?

— Историческую драму, костюмный фильм, и даже есть у меня одна книга, по которой я хочу снять кино, но я не буду ее называть, там все есть — судьба России, смена эпох, любовь. Я, в принципе, ради этого, может быть, и остаюсь в кино.

Беседовала Алена Солнцева