Президент Ингушетии о кадровых переменах на Северном Кавказе, антикавказских настроениях и современном кино

Президент Ингушетии ЮНУС-БЕК ЕВКУРОВ рассказал корреспонденту “Ъ” ОЛЬГЕ АЛЛЕНОВОЙ о том, сколько стоит строительство ингушской столицы, что повлияло на снижение активности бандподполья в республике, зачем ингуши едут на юго-восток Украины.

«Никакого наращивания нет»

— Что вы думаете о кадровых перестановках в Северо-Кавказском федеральном округе? Генерал Меликов становится полпредом, создается отдельное министерство по Кавказу, которое возглавляет бывший губернатор Красноярского края. Эксперты говорят, что это не к добру: силовики становятся сильнее, а замена Александра Хлопонина на этом посту означает, что особых успехов у него на Кавказе не было.

— Неправильно говорят. Нет никаких предпосылок для увеличения силовой составляющей. Наоборот, в округе становится спокойнее. Никакого наращивания нет. Назначение Сергея Алимовича (Меликова.— “Ъ”) не связано с этим вопросом. Мне кажется, весь вопрос сейчас в том, чтобы усилить отдельные направления полпредства, выделить эти направления, чтобы эффективнее бороться с коррупцией, повышать нравственно-патриотическое воспитание молодежи, контролировать ситуацию по межнациональным отношениям. Смотрите, сколько острых точек на Кавказе: осетино-ингушское направление, нерешенность вопроса о границе между Ингушетией и Чечней, кабардино-балкарский вопрос (межселенные земли), Дагестан с его пастбищами в Ставропольском крае, казаки, вопросы, почему Ставрополь включили в округ,— целый клубок вопросов. И неудивительно, что все они выделены в отдельное направление. Сергей Алимович не просто военный, он очень грамотный политик.

А то, что экономический блок вытянули в отдельное министерство, говорит о заслугах Александра Геннадиевича (Хлопонина.— “Ъ”). Благодаря Александру Геннадиевичу и его команде, нам удалось выкарабкаться. И не только нам — всему Кавказу удалось поднять свой имидж. Пик кампании «Хватит кормить Кавказ» прошел во многом благодаря именно ему. И то, что Министерство по делам Северного Кавказа возглавил Лев Владимирович Кузнецов, очень хорошо. Человек, который возглавлял большой регион, имеет серьезный опыт.

— А как же знание местных особенностей, ментальности?

— Мне все равно, откуда приехал человек — из Сибири или с Чукотки. Я как работал, так и буду работать. И разговоры о менталитете — это ерунда. Есть работа, и есть люди, которые хотят работать. Это главное.

— В горах Джейрахского района Ингушетии строится курорт, который был включен в проект создания рекреационной зоны холдинга «Курорты Северного Кавказа». Он уже готов?

— Мы пока не получили финансовой поддержки от «Курортов Северного Кавказа».

— А на что его строили?

— На внебюджетные средства. Курорт Армхи — это средства инвестора Ахмета Паланкоева. А кроме этого, мы там, в горах, развиваем дорожную инфраструктуру — и за счет собственных средств, и за счет средств, выделенных федеральным бюджетом по паводковой ситуации 2012 года. И получается очень хорошо и качественно. 14 июня мы там провели Кубок Северо-Кавказского округа по плаванию и прыжкам в воду. Там два бассейна, крытый и сезонный, их смотрели специалисты Федерации плавания России. Готова гостиница на 42 места, то есть вся сборная может туда зайти. Прекрасный оздоровительный комплекс. Концертная площадка. Есть трассы для велобайка. Строим аэродром для малой авиации.

— Так что с «Курортами Северного Кавказа»? Они будут брать под свое крыло этот курорт?

— Переговоры идут. Мы с самого начала так договаривались, что мы будем строить, а они потом выкупят у нас.

— А то, что там погранзона, не помешает туристам? Ведь туда нужен пропуск?

— Сейчас российские туристы могут спокойно проезжать по паспорту. Пропуска отменили. Для иностранных туристов такие же правила, как для любых иностранцев, посещающих Россию.

— А с безопасностью там как?

— В Джейрахском ущелье, как и во всей Ингушетии, все спокойно. И очень красиво, проверьте.

— Вообще, за последний год, кажется, никаких громких боестолкновений в Ингушетии не было. За исключением задержания Гетагажева…

— Его уничтожили. А то, что в республике стало спокойно,— результат работы органов правопорядка, и здесь идет работа совместно с обществом. Конечно, есть еще попытки влиять на ситуацию, в том числе руками членов бандподполья, но это подполье уже не так идеологизировано, как раньше. Сейчас это обычные бандиты и вымогатели. Это не подполье, а организованные преступные группировки, которые хотят на что-то влиять, например на строительный бизнес. Или где-то сводят счеты с оппонентами. Так что здесь особого напряжения я не вижу. Ну кто-то еще прячется по лесам, их уговаривают сдаться, и кто-то сдается. А тех, кто не сдается, уничтожают, как это было с бандой Гетагажева.

— Но после убийства Гетагажева его друзья пытались захватить морг.

— Нет, ничего они не пытались. Когда они узнали, что труп его им не вернут, они просто обстреляли морг и убежали. Есть уже подозреваемые, органы наши работают.

— А подрыв воинской колонны?

— Подрыв был. Прошли ливневые дожди, водитель первой машины заметил мину старой закладки. Первая машина передала по рации, вторая проехала, а третья взорвалась. Обошлось без жертв. Потом, когда собрались вокруг места подрыва, пошли по старым проводам, не дожидаясь саперов. А там заросли, и кто-то наступил на растяжку.

— То есть вы отмечаете снижение террористической активности?

— Не только мы отмечаем, все отмечают, и ваши коллеги-журналисты тоже.

— А с чем это связано? Устали от войны? Решили строить, а не воевать?

— То, что республика строится, на людей очень хорошо влияет. Успокаивает. Они же видят разницу — что было и что сейчас. Я недавно был в школе в Пседахе, и родители мне жалуются: «Вот ЕГЭ очень сложный, зачем все эти камеры нужны, вы же можете их отменить». Ну, понятно, говорят о своем, наболевшем. А школа новая, построена по линии «Роснефти», мы просили Игоря Ивановича Сечина, и он пошел нам навстречу, огромное ему спасибо. И я у людей спрашиваю: «Пять лет назад вы мне здесь что говорили? Прекратите убийства. Постройте нам школу. Решены вопросы?» Они мне: «Да, слава богу, мы даже траур сняли, ходим в праздничных платьях. И за школу спасибо. Но мы к этому уже привыкли». Так что это нормально: люди привыкли к хорошему, хотят чего-то еще. Конечно, есть у нас и ошибки, и даже преступления есть, и недоработки есть, и коррупция, но сдвиг колоссальный.

«Уголовные дела открыты, многие люди арестованы»

— По ЕГЭ в прошлом году были факты коррупции?

— Ни одного факта не выявили.

— Как же, а говорят, что в прошлом году были очень высокие оценки по всему Кавказу. Это не из-за коррупции?

— Я вам так скажу: это не из-за больших денег, которые кто-то кому-то заплатил, а из-за родственных связей. Все друг друга знают, просят, уговаривают, даже ко мне родственники обращались: «Ну что тебе жалко, что ли, это же твой племянник». Объясняешь — бесполезно. И вот эти родственные отношения побеждают чувство долга у чиновников. А в итоге смотрите, к чему все это приводит: по русскому языку вы становитесь первыми в стране, где даже в регионах с коренным русским населением нет таких отметок. И поэтому я в прошлом году уволил министра образования и ряд чиновников министерства. А сегодня ситуация другая. И новый министр наш — без всех этих «родственных тараканов». И сейчас я прошу прокуратуру и МВД: если есть факты коррупции, кумовства, найдите, накажите. Я на этом настаиваю. Но пока фактов таких нет. А то, что на уровне разговоров… Вот я спрашиваю женщин: «Вы что, платите?» Они говорят: «Некому дать. Все отказываются». И сам механизм сдачи экзаменов сейчас уже довольно сложный: видеонаблюдение, наблюдатели из регионов.

— А еще кого вы уволили за коррупцию?

— Министра имущества за то, что земельный участок серьезный кому-то доверил, а участок «ушел». Чиновников увольняли, уголовные дела возбуждали — например, по материнскому капиталу. В Пенсионном фонде многих женщин обманули. Людям выдавали 50% материнского капитала при условии, что 50% — откат. Там в этой афере участвовали все вместе: и Пенсионный фонд, и загс, и нотариус, и родильные дома. Сейчас уголовные дела открыты, многие люди арестованы, глава Пенсионного фонда под подпиской о невыезде, кто-то уволен. Есть еще уголовное дело по бывшему главе республиканского МЧС — сертификаты жилищные до людей не доходили. Афера была большая. Сертификаты эти регистрировали в Ростове, Москве — стоимость одного сертификата доходила до 17 млн руб. И не без участия представителей из Москвы все это делалось. Огромная сумма денег похищена. Но при этом люди, которые здесь подписались под этой аферой, получили 20 тыс., 40 тыс. руб. Был тут у нас руководитель Россельхозбанка, который выдавал невозвратные кредиты, сейчас он в розыске. Таких случаев много, это наша ежедневная работа, это жизнь, куда денешься. Воспитываем людей потихоньку.

— Я читала недавно в газетах, что Генпрокуратура выявила в Ингушетии нарушения, допущенные при реализации федерального целевого плана (ФЦП).

— Я уже написал письмо в Генпрокуратуру по этому поводу. Журналисты, которые написали эту статью, очень исказили факты. Во-первых, стекольный завод не относится к ФЦП, это инвестиционный проект, и инвестор ждал, что инвестфонд выделит ему средства. Второй вопрос — стекольный завод не прошел через госгарантии. А человек, реализуя деньги инвестфонда, рассчитывал на госгарантии. Поэтому проект и тормозится. Но это не имеет никакого отношения к ФЦП — это частный инвестор. И зачем это на нас вешать, непонятно. Дальше — онкодиспансер. По ФЦП нам выделили деньги на онкодиспансер, но без оборудования. Есть нецелевое расходование средств ФЦП, а есть неэффективное. Так вот, здесь неэффективное, потому что здание стоит, прекрасное, ни к чему не придерешься, а оборудования нет. Но мы ведем сейчас переговоры с Минздравом России, с Минэкономики, я обратился к председателю правительства России, чтобы деньги на оборудование в онкодиспансер нам выделили. Следующий пункт — общежитие школы-интерната. Здание построено, сдано в эксплуатацию, там прекрасные условия, сейчас мы там поселили наблюдателей из регионов, которые приехали по линии ЕГЭ.

Если эта статья написана в федеральной газете, мне кажется, что органы правопорядка должны срочно проверить и дать опровержение. Или же возбудить дело. Не я должен, а они. Потому что, если кто-то приехал и выявил у меня коррупцию, за это не только я отвечаю, но и правоохранительные органы. А те, кто сочиняет статьи о коррупции, пытаясь порочить власть, должны понимать, что в первую очередь они обвиняют органы правопорядка в недееспособности.

— А зачем журналистам вас порочить? Кому это нужно?

— Хороший есть фильм про Алешу Попович и Змея Горыныча. Там в одном эпизоде на вопрос, кто на кого напал, герой отвечает: «Темные силы». Я представитель федеральной власти, и я должен работать, а не бороться с ветряными мельницами. Поэтому я обратился, куда надо, чтобы меня как федеральную власть защитили. Пусть приедут, разберутся. А если это правда? Если я виноват — пусть меня накажут. А если неправы те, кто это пишет,— накажите их.

«Они, возможно, убивали»

— На Украине воюют ингуши?

— У нас есть такая информация. И было бы странно, если бы не воевали.

— Почему?

— Потому что идет война. Потому что дикие гуси куда хотят, туда и летят. Вот вам пример — Иностранный легион во Франции. Я когда служил, наши ребята туда уезжали служить и потом письма писали. Я спрашивал: «Зачем вы туда поехали?» Они мне говорили: «Драйва не хватает». И Украина не исключение. Кто-то едет за драйвом и приключениями. А большинство идет туда из-за патриотических чувств. Потому что для любого нормального человека обидно такое отношение к истории.

— И обида за историю толкает людей брать в руки автомат?

— Многие идут туда защищать людей, местных жителей. Но при этом там же есть и те, кто на стороне «Правого сектора» воюет. И в этом тоже ничего удивительного нет. Люди разные. Один считает так, другой иначе.

— А сколько ингушей там, вы знаете?

— Есть разные цифры, в том числе и о потерях. Но те, кто туда едет, должны задуматься о последствиях.

— Не надо ехать туда воевать?

— Как вариант. Но то, что надо поддерживать тех, кто сегодня отстаивает свои земли от фашистов,— это факт. Я надеюсь, Россия и Украина помирятся. А без этого нельзя. Я не политолог, не историк, но я знаю, что Украина никогда не выживет самостоятельною. Люди, кричащие «Слава Украине — героям слава!», Украину и продали. Большая надежда на нового президента Украины, что он все это прекратит.

— Недавно, кажется, секретарь Совбеза Ингушетии предложил снисходительно подойти к тем ингушам, которые воевали в Сирии. Это правда?

— Уже четырех человек, которые находились в Сирии, мы провели через адаптационную комиссию. Но мы предлагаем так подходить не только к тем, кто воевал в Сирии. У нас хорошие адаптационные комиссии — как республиканская, так и районные. Мы никого не освобождаем от ответственности — каждый получает то, что заслужил. И у нас хорошие результаты. Из 67 человек, которых мы вывели из леса за последние годы, только один ушел обратно. Люди возвращаются в свои дома, живут, работают. А те, кто получил срок, отбывают наказание.

— А в чем тогда их интерес, если они знают, что получат срок?

— Многие из них понимали: если их поймают, они получат пожизненное, если не поймают, то уничтожат, а если они сами сдадутся и подпишут досудебное соглашение, то получат 10–14 лет. Через 14 лет можно завести семью, воспитать детей. Я им говорю так: ты сам свой путь выбрал. Ты же убивал? Убивал. Ты детей сиротами оставлял? Оставлял. А как ты хочешь откупиться? Тебе сегодня дали шанс откупиться, вымолить грехи перед Всевышним. Ну, посидишь 14 лет в тюрьме, будешь молиться, и то не факт, что откупишься. Ну а если тебя завтра уничтожат в лесу, и что? Ты придешь к Всевышнему и что ему скажешь? Он тебя спросит: за что ты убивал людей? Почему ты поверил какому-то проходимцу из Саудовской Аравии, который выписал тебе фетву? А Всевышний тебе давал такой приказ? Не давал. Вот и все. Конечно, они прислушиваются к таким словам.

— А много таких, кто вышел из леса и не попал в тюрьму?

— Большинство.

— Значит, они не убивали?

— Они, возможно, убивали. Но если нет доказательств, их не трогают. Но я сразу предупреждаю их самих и родителей: если завтра в результате какой-то операции появятся данные, что этот парень участвовал в преступлении, его будут судить. Если следствие докажет, что он виновен, его арестуют. Мы двоих так арестовали. Они вышли, жили дома. Потом во время спецоперации оперативники взяли схрон, нашли видеоматериалы. Это неопровержимые доказательства. Теперь сидят. Остальные просто живут, работают. Один недавно даже плакал: говорит, что не знал, куда ему идти.

— То есть эта адаптационная комиссия оправдывает себя?

— Да, оправдывает.

— А вот в Дагестане ее практически свернули.

— А мы переняли этот опыт из Дагестана, и я всегда говорю им за это спасибо.

— В Дагестане силовики считают, что если парень ушел в лес, то должны отвечать его родственники. А вы как считаете?

— Тут мнения очень разные. Я тоже раньше думал, что это самый верный путь. Но я вижу, что в лес человек уходит не с согласия родителей, а вопреки их воле. Давайте посмотрим на него не как на боевика, а как на наркомана. Наркоман зависим, он продает все, что имеет, разрушает семью, идет против родных. Или давайте возьмем бандитские группировки 1990-х — солнцевскую, измайловскую. Они же жестоко убивали людей. Вот представьте, что мы их матерей, детей и жен привлекаем к ответственности. Это как? Они же не с согласия детей и родителей это делали? Конечно, и вина родителей тут есть, но общество больше виновато. Другие ценности у людей появились, разрушились ценности традиционные, и человек взял в руки оружие.

— А вас не обвиняют, что вы боевиков спасаете?

— Бывает. И когда так говорят, я отвечаю, что спасаю не боевика, а тех людей, которых этот боевик мог бы убить, но теперь не убьет. Он дома сидит, и я знаю, что он никого не убивает. И это для меня важнее.

— В леса сейчас меньше людей уходит?

— Сейчас уже никто не уходит.

— Раньше такие уходы были связаны с тем, что правоохранительные органы нарушали права задержанных…

— Я не соглашусь, это сказки. Есть там такие моменты, но это, может, 0,01%. А почему уходили? Они все были связаны. Вот живет парень, он кому-то помог что-то донести в лес, спрятать. Потом понял, что завтра его подцепят. Вот когда мы арестовывали кого-то из бандитов, тут же пропадало по 20 парней. Им нарисовали страшные пытки в застенках, они и убегали.

— Пыток нет?

— Сказать, что нет пыток, не могу. Есть целенаправленный допрос, и были разные моменты. И были случаи, когда мы вмешивались. Один такой случай довели до уголовного дела в отношении тех, кто пытал. В один день мы уволили семь человек, замеченных в превышении полномочий. Я никогда не оправдываю тех, кто пытал. Мне жалко тех, кого пытали. Но мне еще жальче тех, кого эти запытанные убивали. Тем не менее мы правовое общество и не должны допускать такие методы.

«Человеку что надо? Бесплатную землю»

— За 20 лет на пустом месте, в степи, вырос целый город — столица Ингушетии Магас. Говорят, что бюджетных средств тут не очень много. А какой процент?

— Бюджетных ассигнований из республиканского бюджета и федерального примерно 20%. Остальное — частные инвестиции.

— И как вы привлекали инвесторов?

— Мы просто посмотрели, какие есть возможности и какие у людей настроения. Человеку что надо? Бесплатную землю. И мы дали ему бесплатную землю. Но при этом он выполняет ряд социальных обязательств перед республикой. Таким подходом мы минимизируем коррупцию и решаем социальные проблемы. Бизнесмен получает участок земли и строит там, например, многоквартирный дом. А первые этажи отдает под те объекты, которые нужны городу или поселку. Это может быть детский садик, многофункциональный центр, спортзал, бассейн. И эти объекты инвестор передает городу. В Магасе все, кто получил бесплатно землю, строят за свой счет набережную длиной примерно 2 км. А на этой набережной они смогут свои кафе поставить, магазины. Или еще такой есть вариант: мы договариваемся, что инвестор строит дом, где часть жилья будет коммерческой, часть — эконом-жилье и часть — под аренду. У нас огромная очередь на землю — мы предлагаем людям воспользоваться льготными ценами на жилье.

— А если у человека нет денег?

— Но он стоит в очереди на землю, ему все равно на что-то надо будет строить. Так, может быть, ему проще купить готовое жилье. И очередь уменьшится, и люди решат свои проблемы. Кроме этого, мы за счет инвестора решаем и проблемы аварийного фонда. Аварийные дома в два—четыре этажа сносим, людям подрядчик снимает жилье. За год на месте старого строится 12-этажный дом. Люди из аварийного дома получают в нем бесплатное жилье. Остальное подрядчик продает. Получается, что 60% — коммерческое жилье, остальное — бюджетное. Великолепная схема.

— Разве можно строить высотки в сейсмоопасной зоне?

— Вы же видели нашу башню-монолит, видели 18-этажные дома. Можно строить. У меня работает комиссия по высотным домам. Проекты разрабатываются в Петербурге, в Москве. Строят турки, специалисты высочайшего уровня, у нас таких специалистов нет. Мы великолепные строители частного или малоэтажного жилья, но высотное жилье не наш профиль.

— И когда закончите строить Магас?

— Трудно сказать. Осилить строительство столицы сложно. Хорошо, что мы находим понимание с инвесторами. Получая землю и строя жилье, они расширяют инфраструктуру города.

— Федеральные деньги в строительстве города есть?

— В 1997 году президентом Ельциным был подписан указ о строительстве города Магаса, в нем фигурировали по сегодняшним меркам около 7 млрд руб., но деньги так и не были выделены. Так вышло, что Магас получил инфраструктуру только в виде федеральных министерств и ведомств. И по федеральной целевой программе по югу России сейчас здесь строят инженерные коммуникации. А социальную инфраструктуру, жилье мы сами строим.

— В Ингушетии реализуется федеральная целевая программа, срок — до 2016 года. Что в нее входит?

— Давайте я вам предысторию расскажу. Ингушетия резко отличается от субъектов РФ: когда республика создавалась, здесь не было даже гостиницы. Не было ничего ровным счетом. Сегодня в Ингушетии нет ни одного центрального стадиона, дворца культуры. Объектов спорта у нас 17 — уже с учетом того, что мы сейчас строим. А в соседних республиках — около 150. Вот такой разрыв. Еще до того, как я возглавил Ингушетию, разрабатывалась программа социально-экономического развития Ингушетии. Программа была на 79 млрд .руб. Ее заморозили. И мы эту программу подняли, изучили, решили реанимировать. Мы понимали, что те страшные вещи, которые тогда творились в Ингушетии, отчасти связаны были и с тем, что люди чувствовали несправедливость, отсталость социально-экономическую от остальных регионов.

Из-за мирового финансового кризиса программу разделили на два этапа. Первый этап рассчитан на 32 млрд руб.: 29 млрд — из федерального бюджета и 3 млрд — из республиканского. Было решено, что после реализации первого этапа программы мы перейдем к следующему, если будут такие возможности.

В республике в то время не было гемодиализного центра — люди каждый день ездили в соседние республики. Не было томографа. Представьте, что человека с тяжелой травмой везут в Осетию или в Нальчик на томограф. Люди по дороге умирали. А сейчас таких центров — один в Малгобеке, один в Назрани. Не было детской больницы — сейчас завершаются строительные работы. Детская поликлиника была в заброшенном помещении — сейчас это новое хорошее здание. Туберкулезная больница располагалась в вагончиках — сейчас в новом здании. Всего 6% детей могли ходить в садики. Сегодня — уже 13%. Все это не проблема сегодняшней Ингушетии. Это проблема того советского периода, когда мы не получали то, что должны были получать. Я считаю, что мы сейчас уже выкарабкались и идем вперед. Мы уже за счет собственных средств строим детсады, дороги, школы. Выросла собираемость налогов — мы в десятке лидеров страны по собираемости налогов. И если даже в будущем ФЦП не будет продлена, мы уже сможем сами строить, пусть не в таких больших масштабах. И очень хорошо, что идут частные инвестиции.

Мы уже построили картонажную фабрику, карьероуправление — благодаря ему мы 80% стройматериалов производим сами, а раньше завозили. Строим перерабатывающие предприятия. Начали строительство завода по производству энергосберегающих ламп, комбината детского питания.

Ну и, конечно, для нас важно, что мы немного снизили дотационность: если в 2009 году это было 96%, то сегодня — 82,7%. Она, может быть, пока не будет падать, потому что мы много чего построили, нам надо содержать социальные объекты, но это реальное развитие республики. В советское время тут было мало промышленных объектов, не было рабочих мест, но тогда выручали сезонные работы, заработки, промышленность Северной Осетии, Грозного. И нефтегазовый сектор очень выручал тогда. Но после развала все рухнуло, и поднять не смогли.

«Мы никогда не воевали против России»

— Совсем недавно в Магасе построили роскошный Мемориал славы, посвященный российско-ингушским отношениям. Он и про участие ингушей в Великой Отечественной, и про защиту ингушами Брестской крепости, и про вхождение в Россию. Вас не спрашивают, зачем такие дорогие мемориалы строить, когда в республике не хватает детсадов и школ?

— Этот же вопрос мне задают некоторые оппозиционеры. Мемориал памяти, летний амфитеатр, другие объекты патриотического назначения являются самым серьезным шагом к стабилизации обстановки, к воспитанию молодых людей. Если бы не было Мемориала памяти, мы должны были бы вам на пальцах объяснять, что мы не враги народа. И вы бы кивали головой, исходя из своей порядочности, а сами бы думали, что мы враги народа и что не зря нас депортировали.

Мемориал славы нам нужен был один, и я его построил за восемь месяцев. А детских садиков нам нужно 250. Ни я, ни тот, кто будет после меня, все 250 не построит. Это процесс на долгие годы. Так мне что важнее? Построить Мемориал славы и хотя бы кого-то на нем воспитывать или ждать, пока мы построим все детские сады? Вот возьмем тот же летний амфитеатр. У нас не было помещения, где можно собрать 300 человек. Ни дворца культуры, ни дворца спорта. Приближался юбилей республики, 20-летие, и мы решили, что нам необходима такая площадка. И поверьте, там много чего сделано за счет внебюджетных источников. В Мемориале славы значительная часть внебюджетных средств. Он еще не закончен. Там еще будет памятник воинам-афганцам. И там посажены деревья, вы видели? В память о каждом сотруднике полиции, погибшем в борьбе с терроризмом. Вот это важно. Средства на эту акцию собирают сами сотрудники полиции. И если бы вы сказали, что он вас не впечатлил, я бы вам не поверил.

— Меня впечатлил, особенно в свете отношений России и Ингушетии.

— А мы этот мемориал для того и делали. Кто бы что ни говорил, мы всегда были с Россией. Мы никогда не воевали против России. Кто-то нас порой упрекает в том, что мы в русско-кавказскую войну не воевали, так мы и не воевали, да, и мы этим гордимся, это наш путь и наша история. Кто воевал — у него свой путь, и своя история, он этим гордится. А мы не воевали. Мы были союзниками России. И воевали за Россию с ее врагами. И вот это объясняем людям не на словах или пальцах, а наглядно, картинкой, которую вы видели.

— Вы говорите, что многие проекты делаете на внебюджетные средства. Но Мемориал славы вполне можно было строить и на федеральные средства, раз уж он укрепляет здесь авторитет России.

— Тут я с вами не соглашусь. Если федеральный центр будет укреплять свой авторитет такими действиями, тогда, значит, мы плохо работаем. Федеральные средства должны идти на поддержку имиджа России за рубежом. Вот во Франции великолепное мероприятие провели в память о казачьем походе в защиту Франции, и мы гордимся, что мы, ингуши, в нем участвовали. Вот в такие мероприятия надо вкладывать средства. Надо вкладывать деньги в Иерусалим, чтобы люди видели, какая там русская история, какой там русский дух. В Китай надо вкладывать, чтобы российский флаг держался. А мы здесь, в регионах, должны сами работать.

— Вот вы здесь открываете Мемориал славы, говорите о преданности ингушей России, а совсем недавно в российских городах люди выходили на акции с требованием «Хватит кормить Кавказ». Вам, Герою России, не обидно?

— Совершенно не обидно. Это издержки общественной жизни, работы государства на всех уровнях. Издержки в воспитании подрастающего поколения — как с той стороны, так и с этой. Поверьте, нам очень неприятно, когда наши молодые люди ведут себя не очень красиво. Но нам также неприятно, когда каждый кому не лень цепляет нашего молодого человека, еще больше его провоцируя. Конечно, мы понимаем, что есть пятая колонна, что это управляемый процесс. И мы понимаем, что хотят довести до Майдана и что многие так называемые патриоты России готовы с криками «Слава России!» также сдать Россию, как Украину ее «патриоты» сдали американцам. Конечно, мы проводим работу среди молодежи, среди взрослого населения. Просим, уговариваем, требуем, чтобы люди вели себя воспитанно и порядочно. Но при этом там, где есть реальная несправедливость, а такие случаи тоже бывали, мы защищаем своих ребят. Если он виноват только в том, что он нерусский, мы его защитим. И такие факты были, и хорошо, что прокуратура и органы следствия с пониманием к этому относятся. Но там, где наш парень виноват, мы требуем, чтобы его наказали со всей строгостью закона. И только так мы можем создать нормальное здоровое общество. Россия — это многонациональный и многоконфессиональный народ.

Я всегда говорю здесь людям, что каждый проживающий на территории России должен гордиться принадлежностью к России. Но при этом не забывать свою малую родину. Что плохого в том, что я дома, в Ингушетии, живу так, как здесь принято? Было бы плохо, если бы я этим не гордился. Но если я выехал в Москву, на меня уже смотрят не как на ингуша, а как на кавказца, и я это тоже понимаю. И я уже весь большой Кавказ там представляю. А если я выехал за пределы России, я должен вести себя как русский — не по национальности, а по духу. Потому что на меня смотрят там как на российского гражданина. Мне кажется, так надо подходить к этому вопросу.

Ну и еще, конечно, нужно какую-то грамотную национальную политику проводить. Вот смотрите, ингуши воевали в Великую Отечественную войну, как и другие народы, но из-за депортации об этом не принято было говорить. Это все делалось тогда намеренно. Но и сегодня в художественных фильмах не хотят говорить об этом. Почему — непонятно. Весь советский народ воевал. БАМ кто строил? Все народы СССР. Целину кто осваивал? Все вместе. А где все эти народы в сегодняшнем кино? В лучшем случае покажут какого-то клоуна, который говорит на ломаном русском — покажут для колорита. А мне обидно за того парнишку, который умирал, защищая Брестскую крепость, Сталинград, Москву, Ленинград. Почему его не вспомнят? А был и Афганистан, были другие горячие точки. Покажите меня, какими мы были, как друг друга вытаскивали, рискуя жизнью. Если меня это задевает, то что говорить о молодых парнях? Кино очень серьезно влияет на молодежь. Вот здесь мы недорабатываем как государство. Нет хороших консультантов на государственном уровне, которые продумали бы такие вопросы.