Целого мира много
Социолог Алексей Левинсон — о том, почему россияне не боятся оказаться за железным занавесом
Эскалация напряженности в отношениях России с Западом стала устойчивым трендом последних месяцев, если не лет. С каждым новым витком международных осложнений, вызванных украинским кризисом, и с каждым новым пакетом санкций, введенным против нашей страны, углубляется разлад в контактах с внешним миром, а ожесточение забивает желание вступать в диалог. И все чаще на разных уровнях поминают железный занавес и как историческую параллель, и как политическую перспективу. Перемены в общественных настроениях и опыт минувшего изучал "Огонек"
Берлинская стена была зримым воплощением железного занавеса
Фото: AFP
Железный занавес, по сути своей, политическая стратегия. Противостояние страны всему миру — не российское изобретение, оно случалось и случается во многих национальных образованиях, чаще всего в тех, где для правящей группировки почему-то становится трудно заручаться поддержкой населения в, так сказать, нормальных условиях. Требуются условия искусственные — изоляция, милитаризация и прочее. Поэтому первое, что важно заметить: железный занавес не возникает сам собой во вполне благополучной стране. Он опускается, когда дела и так уже плохи. Санкции, международная напряженность, естественно, наслаиваются на неблагополучную внутриполитическую и (или) экономическую ситуацию, и потом уже не разберешь, что больше всего портит населению жизнь.
Второе важное уточнение, которое помогает понять в том числе и происходящее сегодня в России, это то, что изоляция бывает двух типов. Она может устанавливаться изнутри, когда внешний мир более или менее равнодушен к тому, кто и зачем возводит очередную стену и закрывает границы. Другой вариант — когда стену возводят в обстановке резкого конфликта с внешним окружением, а значит, возводят одновременно с двух сторон — и снаружи, и изнутри. Занавес получается двойной. В случае с СССР, как мне кажется, он был скорее однослойный.
А теперь о текущей ситуации.
Ясно, что за очень короткое время Россия прошла большой путь, с чем ее, несомненно, можно было бы поздравить, если бы не вектор движения. Мы продвинулись от нулевой фазы, когда занавеса никакого не было, ко второй фазе, когда появились идеи о враждебности окружения с зачатками административных барьеров на пути свободного перемещения граждан, финансов и информации. И вот уже устроили себе третью, когда санкциями выстраивают забор с внешней стороны. Все действительно происходит очень быстро и будто по инструкции.
О действиях конкретных руководителей я судить не берусь — не моя компетенция, но что касается общественного мнения, то оно тоже меняется очень быстро и существенно. У нас была и остается определенная доля россиян, которые хотели бы жить в открытом мире: часть из них пользуется открытостью, чтобы выезжать из страны, часть нет, но должное положение дел считает таковым. И есть другая, куда более значительная часть населения, которая воображает себя в мире изолированном, в кольце врагов.
Когда мы задаем вопрос о том, какие страны россияне считают дружественными своей стране, а какие нет, то выясняется, что общее количество ответов о недружественных странах существенно превышает количество ответов о дружественных. Последний опрос, опубликованный в августе, показал, что мы дружим только с Белоруссией, Казахстаном и Китаем. Таковы плоды нашей геополитики с позиции социологии. С Белоруссией и Казахстаном в целом понятно, они у нас традиционные партнеры. А резкое возвышение Китая в рядах друзей — это, конечно, реакция на провозглашенный с телеэкранов поворот: отказавшись от несговорчивой Европы, Россия пойдет на Восток. Заметим при этом, что привязанность россиян к Китаю довольно зыбкая вещь, еще недавно большой долей населения восточный сосед воспринимался как источник угроз и потенциальный захватчик Дальнего Востока. Сейчас об этом забыто, как и о том, что за последние 20 лет Россия если и уступала кому-то земли, так только Китаю. Не принимается пока во внимание и тот факт, что отношения Россия — Европа и отношения Россия — Китай совершенно несимметричны. Россия в Европе, какая бы она ни была, значимый игрок и давний партнер. Мы своими трубами даже умудрялись шантажировать Европу, нередко с большой выгодой. А для Китая Россия не только не друг, но даже толком не партнер, потому что при любом раскладе объектом шантажа в двусторонних отношениях будет выступать как раз наша страна. Восточный сосед способен найти альтернативу и нам, и нашим углеводородам, а когда население России это поймет, друзей у нашей страны окажется еще меньше.
Итак, мы живем в кольце врагов. Как относятся к этому россияне? Ситуация не сказать чтобы небывалая, но, в общем, для нынешних поколений экстраординарная. Поддержка президента в России носит глубоко символический характер — это показатель сплоченности общества вокруг некоего центра. Как правило, она колеблется на уровне 60-65 процентов, такой уровень интеграции, по замечанию многих социологов, для нас обычен. Однако сейчас рейтинг президента уже под 90 процентов, почти такой же, каким был в сентябре 2008 года, когда случилась грузинская кампания. То есть мы, отталкиваясь от внешних врагов, сильнее прилепляемся к внутреннему центру. Добавочные градусы народной любви распространяются и на Госдуму, которая еще недавно была многим смешна, и на правительство, которое на днях лишило россиян пенсионных накоплений. Настрой архиоптимистический.
С учетом этого настроя санкции из-за рубежа и международная изоляция, которая в головах уже состоялась, представляются делом неопасным, таким, которое можно пока не замечать. Мы спрашиваем респондентов: беспокоит ли вас международная изоляция России в связи с позицией, занятой руководством страны по отношению к Украине? И получаем ответ: 38 процентов обеспокоены, 58 процентов — ничуть не бывало. Беспокоят ли санкции? Опять-таки 38 процентов беспокоят, а 60 — ничуть. То есть существенно больше половины россиян предпочитают жить, будто ничего не произошло. Самая беззаботная категория — это молодежь, так что не стоит думать, будто она, начнись сейчас силовая операция, выйдет на улицу с антивоенными плакатами. Только 23 процента молодых людей боятся изоляции, 73 процента уверены, что ее переживут.
Интересно, кстати, кого все-таки беспокоит перспектива занавеса. Оказывается, тех же чиновников и руководителей разных рангов: 56 процентов из них волнуются и только 43 относительно спокойны. Видимо, понимают, к чему дело идет.
Лишиться возможности выезда за рубеж — это страшит чуть менее трети россиян (среди москвичей, опасающихся такого развития событий,— 44 процента).
Следует ли из всего этого, что наше общество в целом спокойное, сплоченное и не видит неприятностей? Вынужден сказать, что нет. Во-первых, мы боимся кое-чего пострашнее занавесов — третьей мировой войны. 52 процента россиян беспокоятся, как бы участие российских добровольцев в конфликте на Украине не привело к глобальной катастрофе. Внешняя угроза кажется нашему населению вполне реальной, и страх перед ней опять-таки заставляет плотнее жаться к центру. Эпоха, когда преобладали антимилитаристские настроения, прошла, сейчас многие снова хотят стрелять и демонстрировать мускулы. Отношение к применению оружия меняется и в России, и во всем мире. Мы перестали так не доверять своей армии, как в начале 1990-х, даже интеллигентные люди с улыбкой говорят о "вежливых людях". Все удивительно легко поддались соблазну. Пожалуй, 20 с лишним лет борьбы с мифами об особом предназначении России, ее силе и славе пошли не впрок. Все ожило. 80 процентов россиян ясно сказали: вернув Крым, мы вернули себе статус великой державы. Величие, как из этого следует, определяется тем, что страна может сделать с другими странами своей силой и мощью — не путем переговоров или экономического торга, а именно путем прямой подавляющей силы. Но мы при этом боимся войны, так как до этого признали, что она возможна — раз все решает сила. И это вряд ли говорит о спокойствии общества.
Во-вторых, реального сознания той опасности, в которой оказалась Россия сейчас, у большинства населения нет, и опросы этот факт отражают. Беседы в фокус-группах и другие, более тонкие социологические замеры показывают, что "коллективное подсознание" бдит. Оно хранит представления о прошлом, о суровом советском опыте, железном занавесе и норовит провести параллели с сегодняшним днем. Открыто эти параллели готовы озвучить 5-12 процентов россиян — такие люди есть, хотя они и в меньшинстве. Но дело не в том, что они есть, дело в том, что их мысли и страхи подспудно разделяют широкие слои населения, которые не в силах ни выразить, ни осмыслить собственное беспокойство. В индивидуальных интервью выясняется, что даже самые оптимистичные и мобилизованные на борьбу со всем миром люди в глубине души понимают, что так не может быть: мы правы, а весь мир неправ. Внутренне они этим напуганы. Но пока длится обаяние момента, головокружение от успехов с Крымом, это осознание вытеснено.
Говоря о перспективе, кажется, что мы уже совершили важный переход из одного состояния общественной жизни в другое, просто не все еще понимают, насколько глубок этот переход. В ближайшие месяцы, когда каким-то образом определится ситуация с Украиной и отношения России с международным сообществом, когда закончится сезон отпусков и проступят контуры экономических осложнений — нам всем предстоит экзамен очень интересного свойства. Слово "интересный" я говорю с позиции социолога, как гражданин я бы, пожалуй, предпочел его не сдавать. Суть в том, что какая-то часть населения России, какая-то часть элит наконец-то определилась, как обустроить страну: окружив забором. Разумеется, никто не хочет плохого, все хотят, чтобы было хорошо. Просто эти люди полагают, что России вообще хорошо жить в закупоренной банке, что именно в таких условиях у нее раскрываются внутренние силы, которые до этого дремали и выдувались всеми европейскими ветрами. Если прикрыть ворота в мир, думают они, расцветет сельское хозяйство, собственная промышленность, курорты, все истинно народное — литература, искусство и так далее. Становится ясно, что возведение занавеса — это не случайность, это плод выношенных убеждений наших элит. Они хотят попробовать "по-нашему", раз по-западному не получилось. Значит, население будут "занавешивать", пытаться сделать, как при Сталине. Но народ, конечно, уже не советский, поэтому непонятно, как отреагирует.
Процесс, очевидно, будет долгим: нет ни одного действенного способа взять и за год изолировать многомиллионную страну. Однако, если и когда этот эксперимент окажется "удачным", я считаю, это будет большой бедой для страны. Но плохо, если эксперимент не удастся, партия сторонников изоляции потерпит фиаско: страну тоже ожидают трудности. Альтернативной элиты у нас фактически нет, с альтернативной картиной мира тоже проблемы. Вернуться к горбачевскому "новому мышлению" мало кто согласится. Поэтому какого-то безболезненного выхода из той ситуации, которую мы для себя выстроили, я как социолог не вижу. Многое сейчас выглядит смешным, но нам предстоит быть участниками не водевиля, а драмы, в которой занавес падает не в конце спектакля, а в самом начале.