Александр Долинин о вводе советских войск в Чехословакию

Для каждого номера Weekend в рамках проекта "Частная память" мы выбираем одно из событий 1953-2013 годов, выпавшее на эту неделю. Масштаб этих событий с точки зрения истории различен, но отпечатавшиеся навсегда в памяти современников они приобрели общее измерение — человеческое. Мы публикуем рассказы людей, чьи знания, мнения и впечатления представляются нам безусловно ценными.

21 августа 1968 года
Ввод советских войск в Чехословакию

Мне было 20 лет, я учился на третьем курсе филологического факультета Ленинградского университета. Весной объявили набор в студенческий стройотряд в Прагу. А меня как раз чрезвычайно интересовали происходившие в Чехословакии перемены. Я был политически продвинутый юноша и даже немножко выучился читать по-чешски и, конечно же, слушал иностранное радио. Подал заявление без особой надежды, потому что шансов попасть туда у меня явно не было: я не был комсомольским активистом. Но кто-то в последний момент вдруг отказался, освободилось место. Мы поехали в Прагу, где два месяца работали — меняли электрический кабель в каких-то холмистых районах. Жили в бараках вместе со студентами из Братиславы, Польши и еще откуда-то. Из Ленинграда было человек 25, с разных факультетов, студенты и аспиранты. Кто-то приехал посмотреть, что там творится. Кто-то просто хотел попасть за границу. Были ребята, явно приехавшие с заданиями — вести контрпропаганду. Но, в общем, была такая студенческая тусовка, мы много гуляли, ходили на всякие митинги, демонстрации и рок-концерты.

Для меня это был просто необыкновенный опыт. Приходишь в пивную — сразу начинается какой-то политический разговор. Услышав, что мы русские, нас обступали, начинали спрашивать: "А как у вас, а когда у вас начнется, а введут ли войска, а что вы думаете, когда ваши коммунисты наконец образумятся?".

В середине августа, как раз когда у нас закончилась работа, мы смотрели по телевизору всякие встречи Брежнева с чешскими лидерами — Дубчеком, Смрковским, и очень радовались. Всем казалось, что все вроде налаживается, ввода войск не будет. Нам тогда дали две недели отдыха и повезли отдыхать в Словакию, в какой-то лагерь в горах, который принадлежал министерству обороны. Мы приехали 20 августа под вечер, как-то устроились, легли спать, а в 2 часа ночи нас разбудили и сказали: "Выходите". Мы выскочили на улицу, ничего не понимая. Нам сказали: "Прислушайтесь". Мы прислушались и услышали гудение авиационных моторов. И когда мы посмотрели в нужную сторону, то увидели, как идут один за другим, на небольшой высоте, транспортные самолеты. И нам сказали: "Это ваши, это началось вторжение". Было необычайно стыдно и больно, мы даже сначала не поверили. Но потом чешские офицеры, которые там тоже отдыхали, стали срочно уезжать в свои части. Они не знали, будет ли сопротивление, но должны были ехать. И мы поняли, что вторжение действительно началось.

Об отдыхе уже речи не шло. Утром нас на автобусе повезли с гор вниз, в Братиславу. Шофер слушал независимые чешские радиостанции, и мы слышали, как эти станции захватывали одну за другой. Дикторы говорили: "Они уже приближаются, советские солдаты идут, вот сейчас они будут здесь, мы прощаемся с вами, друзья, будем бороться",— а потом звук исчезал.

Нас везли в Братиславу, а примерно в часе за нами по той же дороге шли танки, которые входили в Чехословакию со всех сторон. По всей дороге, тянувшейся километров триста, стояли мрачные люди с чешскими национальными флагами. На асфальте во многих местах было по-русски написано одно слово: "Почему?". Так ждали наших соотечественников. К двенадцати часам, когда должна была начаться всеобщая кратковременная забастовка протеста, мы оказались в маленьком словацком городе Тренчине. Полдень как раз застал нас на главной площади. Все остановилось, гудели гудки всех заводов и фабрик, люди высыпали на улицы, все молчали. Потом какие-то местные рабочие позвали нас выпивать. И говорили, что любят русских, не любят Советский Союз и хотят с нами выпить, потому что понимают, что люди — другое дело, а вот партия, Брежнев — это негодяи.

Уже в Братиславе нас поселили в общежитие. Выходить запретили, но мы, конечно, не послушались. В центре города стояли танки, на них сидели наши растерянные, ничего не понимающие, и оттого дико злые и агрессивные ребята. Мы видели толпы людей на улицах, которые окружали танки, пытались что-то солдатам объяснять. Те огрызались. Дружеских бесед я не слышал, тем более что незадолго до того, как мы вышли в центр города, там убили девушку. Тела я не видел, ее увезли, но была лужа крови, стояли свечи и все несли туда цветы. Девушка просто бросилась к танку, идущему по улице, а танкисты, видимо, решили, что она сейчас бросит гранату — что-то у нее было в руке,— и уложили ее пулеметной очередью. Мне показали башенку, которую разнесли в клочья из танка, потому что там якобы засел какой-то местный патриот с охотничьим ружьем и пытался оказать сопротивление полумиллионной армии.

У нас не было ничего, денег мало, еды не было, вещей тоже, и что делать — никто не знал. Мы гуляли, смотрели, собирали разбросанные повсюду листовки. Ребята реагировали по-разному. Наверное, больше половины сочувствовало чехам. Нам было ужасно стыдно за свою страну и за себя. Когда тебе 20 лет, ты идешь и смотришь на этих парней, которые сидят на танковой броне,— ты же думаешь, что сам мог быть там. И чувствуешь, что это твои — и в то же время не твои, не хочешь быть таким, как они. Что ты тут делаешь среди людей, которых твои соотечественники обижают столь подлым образом? Но были, конечно, и стукачи, и советские патриоты, коммунисты.

Потом нас собрали на территории советского консульства и стали думать, как нас эвакуировать. Там были еще какие-то туристы, студенческие группы, группы обмена, делегации — в общем, около тысячи человек. В какой-то момент нас и еще один студенческий отряд, только мужчин, выстроили на площадке шеренгами. К нам обратился полковник, который сказал, что для защиты социализма мы вынуждены были ввести сюда советские войска, и, дескать, если бы не мы, то там бы через два часа были силы бундесвера, НАТО, американские десантники и так далее. И дальше он говорит, что где-то чешские войска оказывают сопротивление, есть жертвы — это тоже был обман — среди наших солдат, так что, дескать, вы, молодые парни, кто хочет сейчас добровольцем вступить в ряды Советской Армии, сделайте шаг вперед. И почти все дружно сделали шаг вперед, и я тоже едва удержался. Посмотрев по сторонам, обнаружил, что этот шаг не сделали человек десять из ста. Но этот эпизод не имел никаких последствий, ничего героического в этом не было и в армию никто не пошел.

Потом нас на бронетранспортерах вывезли из Братиславы в Венгрию и оттуда на поездах отправили домой. Мы приехали в Москву, а оттуда — сразу в Ленинград. Так что о демонстрации на Красной площади я узнал уже в Ленинграде. Тогда же кто-то написал на асфальте перед университетом "Руки прочь от Чехословакии" или "Свободу Чехословакии". А меня и многих ребят из нашего стройотряда вызвали в партком университета к каким-то высоким начальникам. Они стали спрашивать, что мы там видели. Из нас хотели сделать агитационную бригаду и отправить по вузам страны, чтобы мы рассказывали, как в Чехословакии готовился антисоветский фашистский переворот и как население радостно встретило своих спасителей. Такая была идея. Но ребята стали честно рассказывать — и никто не одобрил введение войск. Начальники с интересом нас послушали, позадавали вопросы, а потом сказали: "Знаете что, ребята. То, что вы нам рассказывали, больше никому не рассказывайте. Все по домам, отдыхайте, скоро занятия, до свидания". На этом формирование студенческой агитационной бригады закончилось.

Записал Андрей Борзенко

Весь проект «Частная память»