Леонид Максименков — о том, как в советские времена приговаривали к «казни» исторические памятники

Решение восстановить на территории Московского Кремля Чудов и Вознесенский монастыри делает актуальным вопрос: как в советские времена приговаривали к "казни" исторические памятники? И осмеливался ли хоть кто-то быть против?

Леонид Максименков

По "закону" судьбу зданий церквей, мечетей, синагог на территории Российской Федерации решал высший государственный орган — ВЦИК РСФСР. При нем работала структура под названием Постоянная комиссия по вопросам культов при Президиуме Всероссийского центрального исполнительного комитета.

Обычно местные органы власти посылали заявку в Кремль. Ее или удовлетворяли, или корректировали.

Выберем наугад решения комиссии за 4 ноября 1933 года. "Постановление Президиума Облисполкома Московской области от 16 апреля 1933 года о закрытии церкви в Брюсовском переулке в г. Москве (N М-2) отменить, указанную церковь оставить в пользовании верующих" (жива и здравствует доныне). При этом церковь Козьмы и Дамиана по Кирочной улице в Ленинграде, мечеть в рабочем поселке Соль-Илецк Средне-Волжского края и пещерную церковь Константина и Елены в Детском Селе Ленинградской области решено ликвидировать, но "согласовать с музейными органами". О соборе Троицы в питерской Александро-Невской лавре: "...переоборудование здания собора согласовать с музейными органами Наркомпроса". Крестовоздвиженскую церковь в селе Палех Южского района Ивановской области "ликвидировать, сохранив роспись стен как представляющих художественную ценность. Предложить Президиуму Облисполкома выполнить требование Наркомпроса об отпуске средств для использования здания под музей Палеховской живописи".

Во главе ВЦИК стоял миролюбивый старец — всероссийский староста Михаил Калинин. Главным распорядителем был кремлевский вельможа, гурман, сибарит и покровитель балерин Большого, друг юности Сталина — Авель Енукидзе. Смертный приговор (разрушение) они выносили в крайних случаях. Как правило, по приказу Сталина. Чаще святилища отправляли "на перевоспитание". В разгромленных храмах, мечетях и синагогах открывали дома культуры, клубы, читальни, склады, бани, туалеты.

Это все хорошо известно. Менее известна цепочка событий, которые приводили к вынесению резонансных смертных приговоров.

Дело Иверских ворот (1931 год)

В мае 1931-го политбюро решает назначить Дмитрия Усова заместителем председателя Московского горисполкома с "возложением на него задач по благоустройству города, поддержанию чистоты и порядка на улицах и во дворах с тем, чтобы все распоряжения Усова в этой области были обязательны для всех без исключения учреждений и лиц на территории Москвы".

Академик архитектуры Алексей Щусев будет называть контору этого вице-мэра столицы без дипломатического протокола: "имеющаяся в Московском совете организация по разборке зданий под управлением Д.В. Усова".

В советском новоязе, который по лекалам Дж. Оруэлла называл рабство свободой, а безграмотность — знанием, "разборка здания" означала его разрушение. В справочниках и путеводителях по новой Москве отныне значилось: на месте административного здания стояла церковь (монастырь), которая была разобрана в таком-то году. Благоустройство и поддержание чистоты означало уничтожение символов ненавистного царского прошлого.

Для боевого крещения товарищу Усову поступает устное указание предводителя московских большевиков, лучшего ученика (на тот момент) товарища Сталина — Лазаря Кагановича: уничтожить Иверские (Воскресенские) ворота на Красной площади.

Смертный приговор вынесен, но возникает бюрократическая загвоздка. Исполнитель встречает неожиданное сопротивление. Со стороны своих же, большевиков (орфография сохранена):

"ЦК ВКП(б)

Тов. КАГАНОВИЧ

Согласно Вашей директивы я подготовил все к разборке Иверских ворот и 22-го июня сообщил Директору Исторического Музея о выводе из помещения Иверской Башни их архива.

Директор Музея мне сообщил, что здание Иверских ворот национализировано, находится в ведении Сектора Науки НКПроса и вопрос подлежит согласованию с указанным Сектором.

Тов. ЭПШТЕЙН (НКПрос), с которым я говорил, сказал, что этого сам решать не может, будет говорить с т. БУБНОВЫМ.

Мнение т. ЭПШТЕЙНА — что Иверские ворота, как историческую ценность, не следует снимать.

Сообщая об этом согласно Вашего указания, временно, до Вашей окончательной директивы — подготовительные работы консервирую.

(подпись) (УСОВ)

Июня 23 дня 1931 г.".

В Иверской башне давно не было святыни-часовни. Она национализирована. Это народная собственность на балансе сектора науки Народного комиссариата просвещения. В ней архив Исторического музея. Ее считают исторической ценностью. Формально получается: к высшей мере социальной защиты приговорили классово близкое строение, лишенное религиозного статуса.

Большевистский террор требовал порядка и в архитектуре. Если готовилось ("подготовительные работы") убийство ("разборка") бывшей часовни, то даже революционная законность предписывала соблюдение правил игры. А эти правила подразумевали единогласие. Если единомыслия не было, спор поступал на суд высшей инстанции — политбюро.

Сталин в Москве. В тот год его отдых на Кавказе начнется позже. Это ускоряет рассмотрение дела по существу. На записке он начертывает вердикт: "Поставить в ПБ".

Свою позицию должен также озвучить нарком просвещения Андрей Бубнов — номинальный хозяин Иверской башни. Кадровый красноармеец, он недавно сменил на посту наркома просвещения либерального Луначарского и по инерции иногда проявлял гнилой гуманизм.

Бубнов, умело обходя религиозные аспекты в судьбе обреченной на гибель башни, приводит светские аргументы: "ворота и надворотные постройки являются единственным сохранившимся в Москве памятником гражданской архитектуры XVI-XVII столетия". Нарком говорит, что они "составляют цельный архитектурный ансамбль с кремлевскими стенами и башнями и б. храмом "Василия Блаженного", архитектурно оформляют Красную площадь". Наконец, ворота находятся "против гостиницы Интуристов, особенно привлекают их внимание". Далее следуют расчеты в метрах ширины тротуаров и проходных проемов в арках, строительство которых поможет заменить смертный приговор.

Итог? Политбюро не только оставляет в силе приказ Кагановича (читай, Сталина). Своим постановлением оно расставляет точки над "i" и усиливает политическое звучание этого дела. Дабы другим было неповадно сомневаться в историческом значении инициатив, принимаемых в эпоху, которую придворные историки уже величают сталинской.

Решение политбюро гласило: "а) бывшую Иверскую часовню (Воскресенские ворота) снести, чтобы открыть дорогу для демонстраций; б) памятник Минину и Пожарскому перенести с Красной площади к храму Василия Блаженного".

Значит, не о пешеходах и тротуарах речь шла, а о демонстрациях. Читай, о парадах военной мощи молодой Страны Советов. Аполитично рассуждали адвокаты московской старины.

"Передвижение" памятнику Минину и Пожарскому ретивые пролетарские поэты восприняли как сигнал к травле и этого памятника-символа. Джек (Яков) Алтаузен напечатал такие памятные строки:

Я предлагаю

Минина расплавить,

Пожарского. Зачем им пьедестал?

Довольно нам

Двух лавочников славить,

Их за прилавками

Октябрь застал.

Случайно им

Мы не свернули шею,

Я знаю, это было бы под стать,

Подумаешь,

Они спасли Расею!

А может, лучше было б не спасать?

До Минина и Пожарского руки не дошли. Католическая Польша находилась под личным контролем вождя, и предводители антипольской кампании 1612 года в любой момент могли быть востребованы. А вот смертный приговор башне был немедленно приведен в исполнение: уже 7 ноября танки беспрепятственно прошли на Красную площадь. "Воскресение" Воскресенских ворот состоялось в середине 1990-х при Юрии Лужкове.

В иверском деле показательна и судьба главных действующих лиц. Наркома Бубнова расстреляют в августе 1938-го "за участие в антисоветской террористической организации". Его заместителя Моисея Эпштейна — месяцем позже за "участие в контрреволюционной организации". Затем, в 1939-м, будет расстрелян товарищ Усов ("контрреволюционный террористический заговор"). Но все это будет позже. Пока же рубили главы церквям.

Дело Спаса на Бору (1932 год)

После "великого перелома" коллективный советский президент — ЦИК Союза ССР стал более послушным. Так, церковь Спаса на Бору в Кремле приговорили с первой попытки. Хотя защитник нашелся и у нее, и весьма неожиданный,— директор библиотеки им. Ленина Феодосий Кривобоков (партийная кличка Владимир Невский).

В письме "дорогому тов. Иосифу Виссарионовичу" В. Невский молит о сохранении жизни "самой старой каменной постройки Москвы", заложенной в 1330 году (за полвека до Куликовской битвы). Старый большевик и профессор намекает на внесудебный характер решения об уничтожении святыни. ЦИК опроверг даже слухи о рассмотрении этого дела, но это оказалось ложью. Церковь уже фотографируют. Перед казнью.

При этом директор допускает недопустимый прием — апеллирует к грузинской идентичности вождя: "Это решение примерно таково, как если бы постановили разрушить в Тифлисе церкви Симеоновскую, или Сионскую, VII века или в Кутаиси царя Баграта XI века".

Предсказуемо, что резолюция Сталина необычна по своей эмоциональности: "В архив. Выжил из ума". Но до сдачи в архив дело Спаса на Бору заслушали в Инстанции. Сталин любил порядок. Если товарищ Невский возражает, то ему дадут высказаться. Получится, что политбюро не поддержит товарища Невского.

Резолюция звучит так: "Принять предложение президиума ЦИК о разборке церкви "Спаса на Бору"". Приговор окончательный. И он немедленно приведен в исполнение.

Церковь была в шаговой доступности от кремлевской квартиры Сталина. Через полтора месяца после этого жена Сталина, Надежда, покончит жизнь самоубийством. А "выжившего из ума" профессора В. Невского арестуют в феврале 1935-го. К смертной казни приговорят в мае 1937-го.

Что касается храма Спаса на Бору, то, похоже, время его восстановления наступает в наши дни, после указаний президента, которые он дал на Ивановской площади Кремля.

Дело церкви Успения на Покровке (1936 год)

Защитником этой жемчужины стал академик архитектуры Алексей Щусев. К этому времени Авель Енукидзе был свергнут. Разрушение церквей поставлено на поток. Аргументы Щусева многочисленны. Апеллируя к мудрому царю, он винит бюрократов: "...положение ненормальное, в вопросах планировки мало кто разбирается. Пропадает охота искренно и с энтузиазмом работать". Академик просит, умоляет: "Ломку церкви на Покровке надо приостановить и поручить инженерам — проф. Карльсену и Гладкову вместе со мной организовать ее передвижку от линии улицы по американскому методу. Церковь можно превратить в архив и вместо креста установить звезду. Из истории известно, что даже Наполеон в Москве оценил ее архитектуру как оригинальную и самобытную".

Наполеон, разумеется, авторитетом не оказался. Таковым не стал и академик Щусев, автор главной советской святыни — Мавзолея Ленина. Не попали в категорию авторитетов ни заслуженный деятель искусств Игорь Грабарь, ни академик архитектуры Иван Фомин, ни архитектор Иван Жолтовский, которые, прося сохранить Сухареву башню, писали "глубокоуважаемому Иосифу Виссарионовичу" (орфография сохранена):

"Мы не только не возражали против сломки храма спасителя, но горячо ее приветствовали, видя в нем образец ложно-национального стиля, но решительно возражаем против уничтожения высокоталантливого произведения исскусства, равносильного уничтожению картины Рафаэля. В данном случае дело идет не о сломке одиозного памятника эпохи феодализма, а о гибели творческой мысли великого мастера".

Увы, "разобрали" и храм Христа Спасителя, и Сухареву башню, и церковь на Покровке. Как "одиозные образцы ложно-национального стиля".

Дело Триумфальных ворот (1936 год)

К началу Большого террора вопрос со многими главными церквями Москвы был решен. Но инерция террора, в данном случае архитектурного, требовала новых жертв.

В этой каменоломне свой след оставил и Никита Хрущев — наследник Кагановича на московском хозяйстве. Разрушительный пыл будущего гробовщика культа личности Сталина и его последствий, а также политической карьеры своего начальника Кагановича со всей силой проявится в "десятилетие волюнтаризма и субъективизма", известное также как оттепель. Можно вспомнить маниакальное разрушение Арбата и его уникальных переулков ради прорубания "дороги власти" — проспекта Калинина и установки на нем клонированных гаванских небоскребов (типа высотного отеля "Фокса"), фотографии которых с Острова свободы привезет Анастас Микоян.

Но истоки деструктивного ража Хрущева — в его московских 1930-х. Весной 1936-го объектом ненависти московского правителя стали Триумфальные ворота на Тверской у Белорусского вокзала.

7 мая он обращается к Сталину: "Триумфальные ворота в Москве в конце улицы Горького были сооружены в 1826 году в память подвигов императора Александра I в отечественную войну... В настоящее время эти ворота, находясь на оживленной магистрали с большими автомобильным, автобусным и троллейбусным движением, мешают городскому транспорту, вызывают скопление машин и служат причиной аварий и несчастных случаев".

Новатор и рационализатор заработал на своем меморандуме лаконичное сталинское мнение: "Обсуд." Это значило — обсудить на политбюро. Что и было сделано. 26 июня Инстанция решает: "Удовлетворить просьбу московских организаций о сносе Триумфальных ворот в г. Москве в 1936 г.".

Не ведали ни Хрущев, ни Сталин, что скоро слово "отечественная" будут писать с заглавной буквы, а к словосочетанию "Отечественная война" добавится прилагательное "Великая". Времена менялись. Быстрее, чем сознание современников.

Дело памятника героям Плевны (1939 год)

Десятилетие 1930-х — не менее роковых, чем 1940-е,— открылось разборкой Иверской часовни, взрывом национальной святыни — храма Христа Спасителя, продолжилось уничтожением кремлевских монастырей, сносом Сухаревой башни, разборкой Триумфальных ворот, а закончились многозначительной паузой.

Сначала "забыли" выполнить судьбоносное решение политбюро — соорудить памятник пионеру-герою Павлику Морозову при входе на Красную площадь. Потом проигнорировали идею построить монумент героям-челюскинцам на стрелке у Москвы-реки (там теперь Петр Первый работы Зураба Церетели). Затем, не переводя дыхания, начался этап консолидации и сохранения того, что не успели уничтожить.

Еще в канун второй вселенской войны решили повременить с ремонтом кремлевских курантов, исполнявших "Интернационал" на Спасской башне: на кону была идея создания государственного гимна (правда, часы его исполнять так и не научились). Лаврентий Берия начинает проект реабилитации и легализации иерархий основных конфессий — для начала на примере армяно-грегорианской церкви (созыв собора в Эчмиадзине по выборам каталикоса). Затем появятся погоны, воинские звания, ордена Кутузова и Суворова. Наконец, восстановят патриаршество РПЦ.

Коминтерновский разрушительный пафос менялся на вдумчивую державность, обращение к истории тысячелетней России, возрождение символики, воскрешение (правда, под новым названием и с новым советским текстом) царских опер на сцене Большого и прочее и прочее...

Рубежная веха нового курса — лето 1939 года, когда в глубочайшей тайне кристаллизовался судьбоносный для страны и мира пакт между СССР и Германией о ненападении. Для овеществления новой политики нужно было реанимировать старые добрые мифы и символы. Первая мировая, в которую воевали с немцами, отпадала. Победа над Наполеоном тоже. Оставалась победоносная Русско-турецкая война, которая стала малой отечественной для России и освободительной для миллионов порабощенных братьев-славян.

Меж тем главный московский символ этой войны прозябал в самом центре столицы. И его тоже готовили под снос.

Почему? Если уничтоженный Спас на Бору был в шаговой доступности от кремлевской квартиры Сталина, то намеченный к уничтожению памятник героям Плевны был виден из окон знаменитого шестого подъезда здания ЦК на Старой площади. В этом подъезде денно и нощно трудились секретари ЦК великой большевистской партии. Негоже им было видеть из окон штаба великих строек часовню в виде чугунного царь-колокола.

Казалось, все было расписано по сценарию. И тут следует "новый поворот", который большевистская элита сразу же прочитывает как сигнал об изменении курса: лучшего знака, чем высочайшее помилование памятника героям Плевны просто трудно придумать. А развиваются события так.

18 июня 1939 года лейтенант госбезопасности Савин посылает главному сталинскому оруженосцу Поскребышеву справку о состоянии монумента. Срочность поручения была очевидной: "Непосредственно ответственное и охраняющее его лицо ввиду выходного дня и ограниченного времени найти мне не удалось",— сообщает лейтенант.

Отдадим дань справедливости. Почти что безымянный чекист и те, кто за ним стоял, обладали геополитическим и аналитическим мышлением и увидели в задании составить обвинительное (читай, оправдательное) заключение главное:

"Памятник <...> знаменует бои при осаде Плевны, в которых погибло около 40 тысяч русских и румынских солдат, а Турция понесла серьезное поражение, потряв очень много убитыми и ранеными и до 50 тыс.пленными с 75-80 пушками".

В справке лейтенанта госбезопасности есть и оценка этого подвига. Тематика чугунных скульптурных барельефов памятника — "страдание и великодушие русских солдат и зверство турецких". Вневременная формула найдена. Она вполне применима к подвигу советского солдата в Великой Отечественной.

В тот же день политическое заключение дает еще один безымянный бюрократ, инструктор управления кадров ЦК Замятин. Все делается по правилам. Карательный орган выдвигает обвинение. Политический контроль (партия) выдает к нему прокурорскую справку.

Картина памятника-символа плачевна:

"Чугунная дверь со стороны Политехнического музея забита поломанными досками и граблями. В верхней части памятника, в железных местах, образованы дыры.

На одной из копилок, установленных в свое время для сбора средств в пользу семей погибших гренадеров, отсутствует крышка и в ней полно всякого мусора.

Ночью у памятника валялись пьяные личности".

Это происходило в нескольких сотнях метров от Спасской башни Кремля и через дорогу от штаб-квартиры правящей партии. О мистическом измерении этого скандального безобразия говорить не приходится.

Сталин работал по ночам. С выходными или без таковых. В тот же день Поскребышев собирает две справки и подписывает третью окончательную.

В ней нет никаких предложений. Но апокалипсическое звучание утрировано:

"Памятник находится в ведении Моссовета и с момента его установки никем не реставрировался. Сейчас он находится в полуразрушенном состоянии, покрылся ржавчиной, так что трудно прочесть имеющиеся на нем надписи. Он не огражден, фундамент его разрушается, каменные лестничные плиты полуразрушены, в верхней части памятника, в железных листах образовались дыры. Дверь, ведущая во внутреннюю часть памятника, забита досками. Внутренняя часть памятника-часовни имеет иконную роспись, испорченную и местами уничтоженную".

Текст окончательного приговора Сталина неизвестен, но предсказуем. Резолюция типа: "Безобразие". С восклицательным знаком или многоточием. Итог: из всех резонансных архитектурных карательных операций 1930-х этот памятник единственный дожил до наших дней в подлинном виде. Сталинскую охранную грамоту чтили и сумбурный Хрущев, и тишайший Брежнев.

Дата прощения без вины виноватого памятника тоже символична. Через два месяца в Москву прилетит нацистский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп. Мы говорим: Болгария, славянство, "зверство турок", "страдание и великодушие русских солдат", а подразумеваем другой цивилизационный конфликт.

Памятник героям Плевны должен был постоянно быть виден из окон кабинетов на Старой площади. Как память о прошлом и как напоминание о будущем.

В сталинской космологии церкви, люди, башни, социальные группы и прослойки, триумфальные арки, национальные и иные меньшинства были равноценными величинами. Их жизнь и смерть решалась верховным правителем. Кого-то приговаривали по пресловутой первой категории — к расстрелу, разборке, сносу, уничтожению. Более удачливые обрекались на категорию вторую: ГУЛАГ или на переделку в баню (клуб, склад...).

Но в отличие от людей Воскресенские ворота удалось воскресить. Триумфальные ворота — восстановить. Вновь поднять над Москвой храм Христа Спасителя, что стоит на фундаменте советской вавилонской башни — Дворца Советов и его антипода — громадного бассейна.

Очередь на воскресение незаконно репрессированных в годы нарушения социалистической законности — огромная. Когда наступит черед Сухаревой башни или церкви на Покровке — неизвестно. Комиссия по реабилитации при президенте продолжает работу.

А ответ на вопрос, какую метафору скрывает решение восстановить храмы и монастыри в Кремле, даст время. Надеюсь, что при жизни нынешнего поколения.

---

Выражаю благодарность начальнику отдела информационного обеспечения РГАНИ, кандидату исторических наук Ирине Вячеславовне Казариной за помощь при подготовке этой статьи.