Владимир Юровский и Госоркестр в концерте памяти Первой мировой войны

Концерт музыка

Первый концерт сезона Госоркестра имени Светланова в Московской филармонии дирижер Владимир Юровский посвятил столетию начала Первой мировой войны и сыграл кроме Лядова, Мясковского, Дебюсси и Яначека еще российскую премьеру совсем свежего (2014) скрипичного концерта "1914" Прокофьева — не Сергея, а Габриэля. Как принимали в Москве музыку внука русского композитора и всю программу, рассказывает ЮЛИЯ БЕДЕРОВА.

Мировая премьера скрипичного концерта англичанина Габриэля Прокофьева "1914" прошла этим летом в Лондоне на фестивале BBS Proms. В Москве с Госоркестром и одним из участников британской премьеры, скрипачом Даниэлем Хоупом, сочинение прозвучало только во второй раз в своей жизни (теперь оно поедет в Тюмень и Челябинск, а потом прозвучит в Люксембурге) и закончилось овациями. Динамичная, эмоциональная, с большим количеством ударных в оркестре, кинематографически монтажная партитура (ее автор не только профессиональный музыкант, но еще продюсер, основатель звукозаписывающего лейбла и диджей по первой композиторской специальности) произвела впечатление современным звучанием, искренним чувством, полиритмической игрой, неожиданно запросто импортированной из электронной музыки в симфоническую, и чувствительностью автора к прошлому, в том числе русской музыке. Полистилистика, легкий призвук знакомых традиций и манер в скрипичном концерте, по словам самого автора, преднамеренны. Историческая музыка потребовала использования следов исторического музыкального языка, в том числе немного как будто дедовского. Габриэль Прокофьев воспользовался прошлыми музыкальными формулами, как диджей ритмическими петлями, мелодическими и фактурными элементами. И получилось хорошо — концерт вышел настолько же трагическим и жестким, насколько поэтичным и почти невесомым. А сочетание академической речи и формальной логики сведения напоминало модернистскую музыку столетней давности, только в других исторических и эстетических обстоятельствах.

Габриэль Прокофьев не говорит по-русски. После концерта на встрече с публикой (это новая для филармонии история, и она прекрасна) он через переводчика рассказал, что о Первой мировой много знает каждый английский школьник, а его посвящение только началу войны, конкретно 1914 году,— это примерно о том же, о чем Юровский говорил и со сцены перед концертом. Первая мировая — самое страшное событие XX века, ее последствия необратимы, и эта война так до сих пор и не кончилась.

Вопреки ожиданиям, никаких прямых параллелей с сегодняшним днем Юровский не проводил. Только сказал, что война — это просто ужасно, а еще, выйдя на сцену, иронически поздоровался: "Здравствуйте, товарищи". Но сразу смягчил: "Мы уже с вами товарищи, потому что каждый раз вы приходите слушать музыку и всегда терпеливо слушаете мои преамбулы". В этот раз Юровский в зале говорил совсем немного: о том, что объединяет разную музыку программы и почему она была необходима в этом концерте, хотя ни одна партитура не написана в разгар войны. Лядов умер в 1914 году, но перед тем, поэтически нервно ожидая праздничного переустройства мира, писал сначала Симфоническую картину "Из Апокалипсиса" (торжественную и гимническую, но все же похожую на его сказочную "Бабу-ягу", и, может быть, не случайно), а потом, словно предчувствуя гибель мобилизованного сына,— "Скорбную песнь", прозрачную миниатюру в духе Сомова, ставшую тихим финалом концерта. Леош Яначек тоже все ждал чего-то от наступающих перемен. Его недлинная кантата "Вечное Евангелие" — песенные мечты о вечном счастье и новом мире. И Дебюсси в своей крошечной, как фортепианная прелюдия, симфонической "Героической колыбельной" (1914), тихо чествуя бельгийского короля и его армию, еще не знает обо всей глобальности катастрофы. Больше других о войне знает Мясковский: он воевал, сидел в траншеях, был сапером и видел смерть. Но и его Четвертая симфония имеет счастливый финал. В нем вся надежда.

Об этой странной, одновременно понятной и необъяснимой истерической радости ожидания и надежды Юровский много говорил после концерта в разговоре с публикой, стараясь объяснить ее парадоксальность и вспоминая даже своего деда-композитора (в числе прочего автора музыки ко многим знаменитым советским мультфильмам, например к "Золотой антилопе"). В зале нерепертуарная Четвертая симфония Мясковского стала вторым центром программы после премьерного концерта "1914" и была сыграна превосходно. Оркестру все удавалось: и ослепительные и мягкие краски, и выстроенное звучание групп и баланса, и кантилена, пропитывающая всю форму, все эти нежные, пылкие нескончаемые мелодические линии, составляющие ткань симфонии, и качество сольных реплик, украшавшее вообще весь концерт, и безупречная логика движения.

Вся праздничная радость музыки в преддверии катастрофы в интерпретации Юровского звучала честно и пронзительно, но самим строем программы и ее звучанием дирижеру удалось добиться желаемого эффекта — счастливые финалы и Мясковского, и Лядова, и Яначека во всей их оркестровой красоте оставили после себя горечь.

От Юровского теперь всегда этого ждешь: чтобы музыка и история стали не только живыми, актуальными, эстетически ценными, но превратились для тех, кто в зале, в личный опыт, неустранимую часть собственного мира. А просветительский жест открыл не информацию, а эмоцию. Ждешь — и получаешь, и представить себе концертную практику без этих совершенно уникальных по музыке и по смыслу, но пока еще регулярных событий сейчас невозможно.