Леонид Млечин — о том, как Никита Хрущев лишился власти

Ровно полвека назад был отправлен в отставку Никита Хрущев. Как первый секретарь ЦК дожил до дворцового переворота, вспоминает "Огонек"

Леонид Млечин

Похоже, в последний момент Никита Сергеевич Хрущев все-таки что-то заподозрил. Он от природы был наделен хорошо развитым политическим инстинктом. Иначе бы не выжил в подковерной борьбе. Возможно, именно этим объясняется его неожиданный звонок маршалу Георгию Константиновичу Жукову за несколько месяцев до отставки — семь лет до этого звонка они не разговаривали!

Запоздалый звонок

В октябре 1957 года Хрущев ловко убрал Жукова с поста министра обороны. Маршала обвинили в том, что он пренебрегает центральным комитетом, самовольно сократил политорганы в вооруженных силах, что он груб, жесток и тайно готовит спецназ с целью совершить военный переворот. После оскорбительной и унизительной проработки его сняли с должности министра. Хрущев не желал держать рядом популярного, решительного и амбициозного военачальника. Его пугал жесткий характер, самостоятельность и властность Жукова. А ну как маршал с его всенародной славой захочет сам возглавить государство?

На даче опального полководца установили аппаратуру прослушивания, записывались даже его разговоры с женой в спальне. Он был лишен всех постов, исключен из политической жизни. Но летом 1964 года Никита Сергеевич как ни в чем не бывало вдруг сам позвонил Георгию Константиновичу. Примирительно сказал:

— Тебя оговорили. Нам надо встретиться.

Фактически извинился перед маршалом:

— Знаешь, мне тогда трудно было разобраться, что у тебя в голове. Но ко мне приходили и говорили: "Жуков — опасный человек, он игнорирует тебя, в любой момент он может сделать все, что захочет. Слишком велик его авторитет в армии".

Потом Хрущев сказал:

— Сейчас я крепко занят. Вернусь с отдыха — встретимся и по-дружески поговорим.

Помощник первого секретаря ЦК записал распоряжение: после отпуска в Пицунде запланировать встречу с маршалом. Что это означало?

Объяснение просится одно: чувствуя, что теряет поддержку в стране, Хрущев решил опереться на национального героя, возможно, вернуть маршала в политику. Если бы Жуков осенью 1964 года был министром обороны, противники Хрущева не могли бы рассчитывать на помощь армии. Маршал, что бы про него ни говорили, своих принципиальных убеждений не менял. Но увидеться им было не суждено.

13 октября 1964 года первый секретарь ЦК КПСС и председатель Совета министров СССР Никита Сергеевич Хрущев прилетел в Москву из Пицунды, где отдыхал, по срочному вызову. В правительственном аэропорту Внуково-2 его встречал председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный.

Спустившись по трапу, Хрущев хмуро спросил Семичастного:

— Где остальные?

— В Кремле.

— Они уже обедали?

— Нет, кажется, вас ждут...

Хрущев не догадывался, что Семичастный приехал в аэропорт не только по долгу службы. Товарищи по партийному руководству поручили председателю КГБ заменить личную охрану первого секретаря ЦК и проследить, чтобы темпераментный лидер не предпринял каких-то неожиданных действий. Хрущев, впрочем, ничего не заподозрил — из аэропорта сразу приехал в Кремль, прошел в свой кабинет. В половине четвертого дня началось заседание президиума ЦК. Первый секретарь, недовольный, что ему сорвали отдых, поздоровался и спросил:

— Ну, что случилось?

Сел в председательское кресло и повторил:

— Кто будет говорить? В чем суть вопроса?

Он еще ощущал себя хозяином. Не подозревал, что его политическая карьера уже закончилась...

Те десять лет

Хрущев, пришедший к власти после Сталина, дал стране надежду. Исчез страх, сковывавший людей, общество пыталось вернуться к нормальной жизни, страна двинулась вперед. А оттепель и вовсе стала феноменом — как уникальное время небывалого расцвета литературы, искусства, кинематографа, науки.

В часто пристрастных мемуарах современников Хрущев представляется сумасбродом, неуравновешенным, неспособным справиться с эмоциями. Но это поверхностное впечатление. Помощники знали, что Хрущев держит себя в руках, а если демонстрирует ярость и гнев, то это обдуманный жест.

Единоличную власть он рассматривал как инструмент улучшения жизни людей. Выпустил невинно осужденных из лагерей не ради славы, а потому что считал, что их посадили беззаконно. Как только стал хозяином партии, взялся вытащить деревню из нищеты, в которую ее загнали при Сталине. Никита Сергеевич выжал максимум из авторитарной системы, управляемой вручную. Но он же и продемонстрировал пределы роста: нет демократии, нет рыночной экономики — нет и перспективы у государства.

Экономическая статистика свидетельствует: хрущевское десятилетие (1954-1964 годы) — лучшее в советской истории. В начале ХХ века ожидаемая продолжительность жизни в России была на 15 лет меньше, чем в Соединенных Штатах. В конце 50-х, при Хрущеве, произошел столь быстрый ее подъем, что разрыв с Америкой по этому показателю был почти полностью ликвидирован. Планку, увы, удержать не удалось: при Брежневе страна уже вновь отставала.

Хрущев, искренний и живой, сильно отличался от соратников. Он чувствовал, что монополия на власть губит страну. Молодежь растет, а должности все заняты. Приходится ждать, когда кто-нибудь из старшего поколения освободит кресло в силу естественных причин. Но на серьезные политические реформы даже Хрущев не решился. Не мог представить себе реальную демократизацию, рыночную экономику или свободу слова.

Ему отчаянно не хватало образования. Но как единоличный властитель страны он считал правильным давать указания по каждому поводу. Множество его нелепых идей были порождены бурным темпераментом и конечно же малограмотностью — когда крестьян лишали приусадебного хозяйства, вынуждали сдавать домашний скот, когда взялись укрупнять колхозы и сселять деревни. Возможно, замысел был неплох — создать современные агрогорода, более комфортные, удобные для жизни. А обернулось разорением привычной жизни.

Сельскому хозяйству дорого обошлась борьба Хрущева против приусадебных участков и домашнего скота. Хрущев верил, что колхозы и совхозы накормят страну, а личное хозяйство отвлекает от общественно полезного труда. А ведь подсобное хозяйство давало крестьянам половину дохода, больше половины овощей, мяса и молока. В итоге затеянная первым секретарем борьба с личными огородами и домашним скотом усугубила продовольственный кризис.

В 1962 году Хрущев предложил заменить травопольную систему земледелия академика Вильямса пропашной, то есть отказаться от посевов многолетних и однолетних трав, распахать луга, засеять их и чистые пары кукурузой. Под парами (плюс луга) стояли 60 млн гектаров. Хрущеву казалось, что если их засеять — это будет колоссальная прибавка к сельскому хозяйству. Но чистые пары необходимы для борьбы с сорняками. А луга нужны для выпаса скота.

Следующий, 1963 год оказался неурожайным. С прилавков исчезли мясо, гречка, мука, белый хлеб, печенье, пряники. Во многих городах пришлось ввести карточки. Впервые закупили хлеб за границей — 9,4 млн тонн зерна, примерно 10 процентов полученного урожая. За молоком выстроились очереди...

Покушение на номенклатуру

Хрущев попытался упростить жесткую систему управления народным хозяйством, предоставив производственникам большие права. Распустил многие министерства и передал управление предприятиями на места. Исчезли лишние бюрократические звенья, и во второй половине 50-х это принесло весомый экономический эффект. Но рынок все равно не появился. Развитие экономики определялось не реальными потребностями общества, а приказами сверху. Если раньше сырье и продукцию распределяло министерства, то теперь между собой сговаривались совнархозы.

Никита Сергеевич требовал, чтобы чиновники, оставив столицу, отправились работать непосредственно на предприятия, в шахты, в деревню. Но чиновники не хотели покидать Москву. Министерская бюрократия, которая лишилась теплых кресел, утратила власть и влияние, составила главную оппозицию хрущевским начинаниям.

Злился и партийный аппарат. Совнархозы обрели самостоятельность и фактически вышли из подчинения обкомам. А в 1962 году Хрущев укрупнил совнархозы: на территории одного совнархоза после этого оказывались несколько обкомов, и партработники фактически зависели от производственников. А еще он ликвидировал сельские райкомы, низвел партийный аппарат на селе до второразрядной роли парткомов производственных управлений. В предложенной Хрущевым в 1964 году новой системе руководства аграрным комплексом партийным органам вообще не оставалось места.

Да разве могли профессиональные партсекретари допустить слом системы?

Тоталитарная система создавала дефицит всего, в том числе лидеров. Образовалась своего рода каста, попасть в которую было так же сложно, как и удержаться в ней. Партийная карьера гарантировала то, что оставалось недоступным для остальных.

Амбициозные и тщеславные чиновники обладали неограниченной властью, давно уже немыслимой в других обществах. Уверенность в своем величии подкреплялась системой распределения благ, доступных только тем, кто занимал высокий пост. Пресловутый железный занавес — запреты на поездки за границу, иностранные газеты, книги и фильмы — номенклатуре был не страшен. Себе, своим детям и родственникам высшие чиновники разрешали все. И это придавало дополнительную сладость принадлежности к высшему кругу избранных: нам можно, а вам нельзя. Необходимость по долгу службы произносить ритуальные речи о коммунизме усиливала привычку к двоемыслию и воспитывала безграничный цинизм.

Партийная номенклатура помогла Хрущеву получить власть и удержать ее. Но одновременно первые секретари осознали и собственную значимость. Они скептически смотрели на Хрущева. Что хотели — исполняли, что им не нравилось — не делали. И покушение на номенклатурную систему не могло остаться без ответа: получалось, или он их, или они его. Фронт недовольных первым в итоге оказался чрезвычайно широк. Хрущев умудрился настроить против себя не только партийный аппарат (разрушая привычную систему управления), но и армию (сокращая офицерский корпус), и КГБ (демонстрируя чекистам неуважение и отказывая им в привилегиях).

У высшего эшелона были личные причины не любить Хрущева. Чиновники, достигшие вершины власти, жаждали покоя и комфорта, а он проводил перманентную кадровую революцию. Членов ЦК шпынял и гонял, как мальчишек. Обращаясь к товарищам по президиуму ЦК, в выражениях не стеснялся:

— Дурак, бездельник, лентяй, грязная муха, мокрая курица, дерьмо...

В конечном счете рассорился со всеми.

Особым раздражителем стало принятие нового устава партии, который требовал постоянного обновления руководящих партийных органов: состав райкомов предстояло на каждых выборах обновлять наполовину, обкомов — на треть, ЦК КПСС — на четверть.

На последнем перед отпуском заседании президиума ЦК Хрущев сказал, что пора решать, когда собирать очередной съезд — в конце 1965-го или 1966 года, и распорядился: "Подбор людей теперь уже наметить". При этом вновь выразил недовольство тем, что в высшем эшелоне скопилось слишком много пожилых людей. Не предполагал тогда, что очередной съезд состоится уже без него самого: и месяца не пройдет, как Хрущева уберут из главного кремлевского кабинета...

Хрущев добреньким никогда не был. Иначе бы не выжил. Но он был человек не злопамятный. Сталин расстреливал, чтобы не оставались где-то рядом с ним недовольные и обиженные. А Хрущев никого не добивал. В конце концов окружение сплотилось против него. Заговор созревал долго, пока в число заговорщиков не вошли почти все ключевые фигуры того времени.

Сопротивляться не стал

Тогда, в октябре 64-го, Никита Сергеевич не сразу понял, что его намерены отправить в отставку, оправдывался и возражал на заседании президиума ЦК, которое 13 октября не закончилось — решили назавтра продолжить.

Хрущев отправился в свою резиденцию на Воробьевы горы. Формально он еще был первым секретарем и главой правительства. Фактически же его отрезали от внешнего мира. Об этом позаботился председатель КГБ: "хозяин" не смог позвонить ни жене, которая лечилась на чехословацком курорте Карловы Вары, ни дочери Юле в Киев. Личную охрану сменили. Чекисты, которые были обязаны ценой собственной жизни защищать Хрущева, собрали вещи и оружие и исчезли.

Следующий день принес быструю развязку: промаявшись всю ночь, утром 14 октября Хрущев появился на заседании президиума уже не бойцом. На его глазах были слезы:

— Напишите заявление о моем уходе, о моей отставке, я его подпишу. Я полагаюсь на вас в этом вопросе. Скажите, где мне жить. Если нужно, я уеду из Москвы.

Хрущева освободили от высоких должностей. Кто-то предложил вывести его и из состава ЦК. Но это требовало тайного голосования на пленуме, а рисковать не хотели: организаторов устроило бы только единодушное голосование, а его могло и не быть. Никита Сергеевич остался членом ЦК и уехал домой. Ни один из членов центрального комитета не попросил слова. Никто не задал ни единого вопроса.

Поэт Александр Твардовский записал в дневнике:

"Ни тогда, ни теперь никто ничего не спрашивал у народа, даже у партии. Все решается группой в десяток человек, а затем выносится в круглый зал, происходит привычно-автоматическое голосование. Та же сила, что подняла его на вершину власти, она же теперь и стряхнула его с ветки истории — обкомы.

Когда, увлеченный "зудом реорганизации", он дошел до разделения обкомов и лишил их власти, они хотя и проголосовали автоматически за это решение, но уже простить этого ему не могли. Все бы другое простили — кукурузу и прочее, а этого нет.

И вот их призвали, чтобы проголосовать против него, и они это сделали со сластью, вложив в автоматику традиционного голосования всю искренность своего волеизъявления — с репликами, аплодисментами, чуть ли не улюлюканьем против него, сидевшего молча на крайнем месте за столом президиума. Боже мой, сколько запоздалого раскаяния, горечи, гнева и возмущения было в его груди на этом последнем для него пленуме..."

Хорошо помню, что свержение Хрущева не вызвало недовольства в стране. Люди устали от его новаций, часто нелепых, жаждали покоя, порядка, стабильности и улучшения жизни. А дождались застоя, который закончился развалом страны.