Екатерина Данилова прочувствовала «Солнечный удар» Никиты Михалкова

На экраны страны вышел новый фильм Никиты Михалкова — "Солнечный удар" по Бунину. О вопросах, которые задает фильм, и об ответах на них размышляет корреспондент "Огонька"

Екатерина Данилова

Нет готовых ответов. Нет правых и виноватых.

Самое обескураживающее: нет даже вопросов, которые были бы не ложно сформулированы. Именно поэтому так нелеп и растерян главный герой нового фильма Никиты Михалкова "Солнечный удар" (Мартиньш Калита). "Как все это случилось?" — подслеповато блестя очками, спрашивает он в концентрационном лагере в Крыму, где собраны уже бывшие белогвардейцы. Спрашивает у товарищей по несчастью, у комиссара, инвентаризирующего классовых врагов, у серого и низкого неба, у срывающегося дождя. Фильм хоть и позаимствовал название у любовной новеллы Бунина, представляет собой соединение двух его произведений — собственно "Солнечного удара" и "Окаянных дней". На пороге гибели, потеряв все, пережив революцию и крах Белого движения, главный герой вспоминает лучшее, что было в его жизни. И спрашивает: как это все случилось?

Что-то не так в этом вопросе, хотя на него пытаются ответить многие герои фильма — главные, проходные. И все — мимо, мимо.

Хотя, вполне вероятно, что многих ответы эти удовлетворят. Их в фильме целая россыпь, на любой вкус и крой убеждений. И судя по рецензиям, вышедшим до показа "Солнечного удара", многие на эти ответы попались, не заподозрив лукавства со стороны режиссера — уж слишком много и очевидных версий предложено зрителю.

Вот вам, пожалуйста, объяснения, почему страна в 1917-м провалилась в тартарары. Есть версия, что виноваты инородцы и комиссары. Ведь судьбу цвета нации решают Розалия Самойловна Землячка, Бела Кун и комиссар с цинично-добрыми глазами. Другая — и эту версию предлагает подпоручик, перед гибелью угощающий коллекционным отцовским табаком товарищей по судьбе — во всем виновата русская литература, которая только и могла, что все ругать. Этот пьяница Некрасов, понимаете, "вынесет все — и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе..."! Кстати о том, кто вынесет все, в том числе и из дворянских усадеб. Народ-богоносец, осуществляющий свою историческую миссию и в буквальном смысле скидывающий в пучину морскую отживший исторический балласт, тоже имеется — он представлен все тем же славным окающим комиссаром (Алексей Дякин). Есть и его правда в этой истории. А еще есть ротмистр с белыми от ненависти глазами, единственный отказавшийся спороть погоны при сдаче красным, он уверен: мало вешали. Это все либеральная трескотня довела страну до краха. Нет, говорит его оппонент, тоже офицер: мы сами мало на что годимся. Вот что мы можем делать руками? Его товарищ по несчастью скоро дает ответ на этот вопрос — он душит негодяя, донесшего на яростного ротмистра комиссару. Среди версий предложен даже религиозный кризис: батюшка просит за освящение крестика 10 рублей, хотя ведь должен это делать бесплатно. Разве это не намек на корыстолюбие и бездуховность клира — не это ли и выбило из-под русского мира нравственную табуретку?

Про "бесплатно" в фильме повторяется аж два раза и с одинаковой коммунальной интонацией. Явная чужеродность этого советского слова в исторически тщательно выстроенной конструкции фильма отсылает к сегодняшним претензиям к церкви. Однако, критики, ухватившиеся за корыстолюбие батюшки, не заметили и другого прочтения: в отношениях с богом счет идет не на десять рублей, а на жизнь — не пожалел бы герой десяти рублей, может, и не оказался бы на той смертельной барже...

Самое главное, за что зритель должен поблагодарить Никиту Михалкова,— что тот задает вопрос "Как все это случилось?", но не отвечает на него. Фильм "Солнечный удар" сделан художником, а не идеологом, а потому тут нет места диагнозам и рецептам. Это уже неожиданность. Казалось, режиссер, жестко отстаивающий свое право на публицистическое высказывание даже в художественных фильмах, а также на роли государя-императора и нестареющих героев-любовников, забыл, как рождается волшебный мир, где правит бедное сердце и иррациональное чувство. Но нет, оказывается. Сам Никита Михалков говорит, что работал над фильмом больше 30 лет, и в "Солнечном ударе" сошлось все, что может обеспечить триумф режиссера. Дореволюционная Россия, которую Михалков любит и умеет снимать,— с длинными летними солнечными днями, видами и обрывами, колокольным звоном, уютным бытом и пестрой этнографией. Национальная трагедия, которая не может оставить зрителя равнодушным. Бунинская шальная любовная история. А еще удачный подбор актеров, музыка Эдуарда Артемьева, изумительная работа оператора. Ну и, конечно, ария Далилы из оперы Сен-Санса, которая скрепляет "Солнечный удар" так же, как каватина Нормы — "Несколько дней из жизни Обломова". В полном ассортименте то, что можно назвать "штампами мастера" (или все-таки его художественным стилем?),— русские просторы с высоты птичьего полета, суматошные слуги, у которых одна забота — услужить рассеянному барину, чудаковатый и себе на уме Адабашьян (он и участвовал в написании сценария, и играет в фильме), быт, любовно, как гриб в банке, выращенный в картине, пустая коляска, несущаяся в бездну, облако женских волос, очаровательные белокурые дети, комическая семейная пара. И даже любимая капля воды, которая известно что точит.

Самое главное здесь, конечно, Бунин. Хотя от него и мало что осталось. В фильм не попал даже знаменитый поцелуй из новеллы, в котором задохнулись герои и который, как пишет Бунин, помнили потом всю свою жизнь. И сам герой не твердит тупо незнакомке на ухо: "Сойдем", а кричит, пытаясь переорать шум работающих на пароходе механизмов... И она не отвечает ему: "Ах, делайте, что хотите". Но почему-то потеря этих вроде бы главных для сюжета реплик здесь совершенно неважна. Важен тот мир, который рождается в фильме,— с правдой безумного взгляда и животным инстинктом, притаившемся в уголке улыбки, со сводящими с ума самыми обычными и почему-то совершенно бесстыдными фразами. И даже уродливая гримаса страсти в постельной сцене, кажется, увидена Буниным, а не Михалковым.

У Бунина до сих пор не складывались отношения с кинематографом. Это вам не его современник Чехов, у которого экранизировали все, не говоря уже о рекорде театральных постановок. Единственная кинематографическая удача Бунина — это "Дневник его жены", который снял Алексей Учитель, но к прозе автора "Темных аллей" и "Антоновских яблок" это отношения не имеет. Похоже, проблема была именно в бунинской прозе. Не случайно и Михалков все эти 30 лет не снимал "Солнечный удар", а сняв, замесил туда и "Окаянные дни", и всю Россию, которую мы потеряли. А что там снимать-то, в "Солнечном ударе"? Интрижку на пароходе? Секс в приволжской гостинице?

Мир Бунина не дает интерпретаторам даже пятачка материальной опоры, предлагая при этом абсолютную свободу понимания и самовыражения. Мы никогда не знаем, плохи его герои или хороши, что их волнует, как они относятся к режиму, хотят ли они преуспеть по службе, болеют ли у них родители и есть ли у них деньги на обед в ресторане. Первым в эту сторону пошел Чехов: у него нет отрицательных и положительных героев, и любой заслуживает сочувствия, любви и немножко презрения — вне зависимости от обстоятельств. Именно это и обеспечило чеховский бум в XX, а теперь уже и в XXI веке — по его канве, не уклоняясь ни на букву в сторону, можно было вышить что угодно. Хотите — закат дворянского мира и распродажу родины на дачи, хотите — приход нового хозяина, хотите — апофеоз грядущего хама. Но даже чеховский мир по сравнению с разреженным воздухом Бунина невероятно плотен и материален. В нем правят деньги, носят теплые сюртуки, едят крыжовник, а адюльтер не приносит счастья. У Бунина вопрос: "Можно ли изменять мужу?" немыслим. При чем тут муж? Вы о какой измене? Измена у Бунина — это измена себе, своему чувству, сердцебиению, безумию. Об этом весь Бунин: и "Темные аллеи", и "Руся", и "Грамматика любви", и "Легкое дыхание", и "Чистый понедельник", и "Господин из Сан-Франциско", и все-все. Разумное устройство жизни — морок и бред по сравнению с правдой чувства. Потому что правда чувства — это правда жизни. Как в "Обломове", где Штольц все-таки немножко заводная кукла, а Илья Ильич живет в гармонии с миром и собой.

Герои Бунина — рабы любви. Даже их имена не имеют значения. В фильме героиня так и зовется — Незнакомка (Виктория Соловьева), а герой — поручик. К чему имена, если есть правда сердечного сбоя и катастрофы расставания. Эту правду — не имеющую никакого отношения ни к нравственности, ни к представлениям о добре и зле, ни к социальному мироустройству — показал Бунин. Но снять ее, воплотить эту трепещущую страсть — как дыхание под платком, которым накрывает лицо девушка в "Легком дыхании" — казалось, невозможно. Михалкову это удалось.

Страсть жизни рифмуется только с ужасом смерти. Михалков и сплел эти два переживания — любовную и смертельную агонию, не для того, чтобы зритель искал диагнозы и рецепты. Но чтобы, обернувшись и всмотревшись в себя, нашел силы жить и талант любить, а не ненавидеть и проклинать.

Мы привыкли повторять, что не извлекли уроков из своего страшного прошлого. И даже художественно не осмыслили его. Что, дескать, "Тихого Дона" и "Жизни и судьбы" маловато для исторических выводов и жизни с чистого листа. Но что же делать, если все ответы на вопрос "Как все это случилось?" на самом деле не являются ответами, а только больше путают? Значит, в вопросе, какой-то порок?

У Михалкова получается: есть он — ответ на этот вопрос, который надо как-то иначе сформулировать, есть. Это правда и радость единственной жизни, которая в любой момент может пресечься. Мы ж помним, какое тысячелетье во дворе.

На этом разладе ответа и вопроса и держится его фильм.

Рассказ "Солнечный удар" повествует о любовном приключении, которое случилось до революции. Написан он был уже в глубокой эмиграции, в 1925 году, в Альпах. "Окаянные дни" — более раннее произведение. Дневник писался в 1918-м и 1919-м глубоко травмированным, изнемогшим от ненависти и отчаяния Буниным. Как могильный камень хранит самую важную информацию — дату жизни и смерти, так и Бунин, пройдя через ужас революции и утрату родины, написал о самом важном, что сохранила душа.

А Михалков снял.