Говорит режиссер социального проекта "Прикасаемые" Руслан Маликов

Режиссер социального проекта "Прикасаемые" Руслан Маликов рассказал, зачем нужен документальный театр, почему "продвинутых" зрителей становится больше и к чему приведет запрет нецензурной лексики на сцене.

"В нашем мире происходит потеря интереса к другому человеку"

Как начался ваш проект "Прикасаемые"? Почему он посвящен именно слепоглухим людям?

Я давно занимаюсь документальным театром ("Театр.doc" и театр "Практика".— "Власть"), и эта работа почти всегда сходится с социальными проектами. Я думаю, любой документальный проект можно назвать социальным. В нем за основу берется реальность, а человек — животное социальное. И отображение его жизни в документалистике всегда носит социальный характер. Но вообще в полной мере мое увлечение социальным аспектом в документалистике началось с проекта "Бросить легко". С этим проектом случилась такая история. Театр отталкивается от жизни и питается окружающей действительностью, но он и сам может влиять на действительность. Так случилось в нашей истории про героиновых наркоманов. У них в методике реабилитации есть постоянный проговор своих прошлых страхов, ужасов. Проговаривая это, они освобождаются. И спектакль наш был таким вот проговором страхов. Живя со спектаклем, ребята стали спокойнее, увереннее в себе. Этот спектакль живет своей жизнью. И это новая жизнь и для ребят, в нем занятых.

Когда мы это поняли, решили сделать еще что-то подобное. И тут поступило предложение от фестиваля "Территория".

Начинали мы работу с моим соратником Всеволодом Лисовским, он тоже делает такие документальные социальные проекты. Например, занимается гастарбайтерами. Театр вытаскивает этих людей на сцену и влияет на их судьбу. Это так называемый свидетельский театр, где не актеры, а реальные люди играют свои реальные истории. Они являются свидетелями всех этих событий. И вот Сева мне рассказал, что в Загорске есть уникальный детский дом-интернат, который специализируется на слепоглухих детях и помогает им развиваться. Мы начали читать об этих людях, и буквально на первых шагах стало понятно, какая это невероятно мощная тема. Тут можно много о чем говорить. Эта история вообще о ценности слова, ценности коммуникации. Что делает речь, коммуникация с человеком? Она дает ему жизнь. Она ему необходима как пища. Размышляя об этом, мы приходим к выводу, что только общение, только культурный обмен делает человека человеком. Животное без общения деградирует и приходит к растительному состоянию гораздо медленнее, чем человек. А человек угасает стремительно.

Значит, ваш проект не только про особенных, а про всех людей?

В нем огромное количество разнообразных тем. Мы начали работу с отправной точки: у слепоглухих — дефицит общения. Но, оттолкнувшись от этого посыла, мы поняли, что у нас, зрячеслышащих, этих проблем еще больше. И это еще обиднее, потому что у нас есть возможности, а мы ими не пользуемся. Вот смотрите, сейчас все говорят про интимофобию и отсутствие тактильности, про изолированность каждого отдельного человека. Благодаря интернету динамика человеческого общения повысилась, но тем не менее в нашей жизни все меньше какого-то глубокого человеческого общения в полном смысле этого слова, когда живые эмоции, живая энергетика, когда видны тонкости, когда за словами стоит целый психофизический пласт, и мы считываем много уровней информации. Мы еще не рефлексируем, еще не осознаем, во что это выливается. Но понемногу эта новая информация накапливается, и эта новая реальность меняет нашу психологию и наше существование. Куда нас это заведет? Об этом, мне кажется, надо задуматься. А мы живем, не задумываясь о том, что дают нам наши возможности. Мы не пользуемся ими не то что на пятьдесят процентов, а может быть, и на двадцать. Представляете себе, что произойдет, если мы включим свои возможности на все сто процентов? Насколько более полной станет наша жизнь? И со всем этим невероятно интересно разбираться и работать. Я чувствую, как это влияет на меня. Вообще эти проекты — они тебя меняют. Ты уже не будешь таким, каким был до этого. Работая над спектаклем, мы постоянно что-то открываем в себе и для себя. Мы, люди зрячеслышащие, начинаем под другим углом смотреть на мир, на стереотипы общения, которые нас окружают.

Мне кажется, в спектакле говорится о внутренней свободе и о том, что она есть или отсутствует независимо от диагноза. А вы, работая над проектом, стали свободнее?

Мы пока еще в начале пути. Скорее всего, да, я стал свободнее. А может быть, еще нет, но то, что я теперь более внимателен к окружающим людям,— это правда. Я уже считываю на улице мимику, жесты, определенную специфическую пластику и понимаю, что у человека ограничены слух, зрение или какие-то другие возможности. И я рад, что вижу это. Я уже не пройду мимо, обращу внимание, помогу, присмотрю.

На репетиции вы общаетесь с помощью дактильной азбуки и дермографии. Я заметила, что участники проекта — как слепоглухие, так и зрячеслышащие — более раскованны, открыты и свободны, чем, например, я. Их новый язык общения не напрягает. Как вам удалось этого добиться?

Техническая проблема, правда, есть: понять этот алфавит, дактильную азбуку. Но она всего лишь техническая, абсолютно решаемая. Здесь уже все протоптано — есть азбука, есть методики. Нужно только желание понять другого человека. И это ключевые слова — "желание понять". Проблема слепоглухих — в нежелании окружающих их услышать и понять. И это та же самая проблема, с которой сталкивается весь зрячий и слышащий мир. У нас нет технических проблем, но тем не менее проблема коммуникации и общения есть. Тяжело обратиться к незнакомому человеку. Да и со знакомым часто не знаешь о чем говорить. Сложно поверить, что у вас нет каких-то общих тем,— скорее всего, вам просто неинтересно. Получается, что в нашем мире происходит потеря интереса к другому человеку. Или, что еще хуже, имитируется интерес, которого нет: при формальном общении люди часто говорят, не слыша друг друга. А потом не могут вспомнить, о чем же они говорили. Или задается дежурный вопрос "как дела?", который и не предполагает ответа. Это такая имитация внимания, хороший тон, который на самом деле убивает человека. Может быть, лучше не говорить из вежливости? Может быть, честнее и проще сказать: "Я сейчас не готов общаться". И тогда, возможно, другой человек заинтересуется: а в чем дело? И люди дотянутся друг до друга.

А как все это начинается? Почему? Есть же какие-то глубокие корни этого равнодушия, попытки отгородиться. Вот, например, школа. В ней присутствует много формального и нечестного. Учителя часто говорят формальные вещи. А дети, у которых и проницательность, и чуткость выше, сразу чувствуют эту неправду. У них пропадает доверие. Они погружаются в эту взрослую систему координат, когда нет настоящих эмоций и настоящего интереса, а есть имитация реального общения. Вот там все и начинается. Сначала это небольшой крен от исходной оси, а потом все больше и больше.

"Сейчас накапливается критическая масса зрителя, который готов к разным проявлениям в театре"

А что этот проект дает слепоглухим участникам, которых в вашем проекте семь человек? Их жизнь как-то изменится?

Мы надеемся, что в театре сформулируем проблемы, которые важны для этих людей. У нас в стране инфраструктура не приспособлена для слепоглухих. Есть обозначения, знаки, но слепоглухой человек не может чувствовать себя независимым и самостоятельным. В Европе чувствует — там люди с особенностями вообще чувствуют себя уверенно, они могут реализоваться. У нас социализация слепоглухих сильно затруднена. Дисплеи Брайля, которые позволяют слепоглухим считывать информацию из интернета, в России безумно дорогие. Еще у наших людей есть страх. Мне хочется отключить у зрячеслышащих страх общения со слепоглухими. Если они будут насыщены информацией о специфике общения со слепоглухими, то общение будет более свободным. А такое общение, в свою очередь, обогащает слепоглухих. Им для развития необходима информация от зрячеслышащих. Описания окружающего мира, глаза и уши, которых они лишены. Если они замыкаются друг на друге — это изоляция, стресс, болезнь, смерть.

Но, даже если больших перемен не случится, мы рады уже тому, что наш проект повлиял на жизнь хотя бы его участников. Они сейчас получают тренинг, развитие, общение — всего этого у слепоглухих нет. Когда мы начинали работу, они не верили, что смогут передвигаться в пространстве, танцевать, чувствовать себя так независимо, как сейчас.

А ведь кажется, что они родились в этом зале.

Да, именно так! А на первой встрече был ступор, полное непонимание того, как и о чем общаться. Мы на каждую встречу приглашали новых и новых людей, и уже через пару встреч уровень коммуникации резко вырос. У них теперь быстрее устанавливается контакт. И меня лично это греет.

Большинство людей все еще воспринимают театр как развлечение, попытку отвлечься от проблем. Ваш проект погружает зрителя в чужие проблемы, чтобы он увидел свои собственные. Как заставить рядового зрителя прийти на этот спектакль? И надо ли ему вообще приходить?

Театр должен быть разным, и его должно быть много. Театр может не забираться глубоко в душу, а существовать для релаксации. Но он не может замыкаться в какой-то одной ипостаси. У театра большие возможности, невероятно большой ресурс, это один из инструментов осмысления, работы с собой. Для меня театр — это инструмент познания себя и окружающего мира. Мне с помощью театра интересно разбираться с разными проблемами нашей жизни.

А как на такие проекты привлекать зрителя, который хочет развлечься? Мне кажется, невозможно это сделать в рамках одного проекта. Это как заставить человека решать свои проблемы, а не бежать от них. Это проблема воспитания, проблема культуры.

Людей, которые ходят на такие спектакли, становится больше? Или это по-прежнему театр для интеллектуалов? И меняют ли такие проекты жизнь общества?

За последние 10-15 лет ситуация сильно изменилась и с театром, и в стране. Я вижу, как зритель перевоспитывается, переформатируется. Огромное количество молодых людей уже давно не относится к театру и к искусству вообще как к средству развлечения. Все-таки, на мой взгляд, такое отношение к театру было наследием последнего, советского, периода. Потому что раньше такого отношения не было. С момента своего возникновения художественный театр всегда обращался к актуальности, к каким-то проблемам и болячкам общества. И вот сейчас я с удовольствием отмечаю, что зритель — продвинутый. Он понимает, что театр может быть разным, не только художественным и не только в театральном пространстве, он может располагаться на улице, но при этом может быть не менее глубоким и не менее актуальным. В общем, у каждого проявления театра есть свой зритель, это здорово. Случаются необычные вещи, когда вот, вроде бы, остросоциальная пьеса, но она так сделана, что это тебя цепляет, потому что в ней есть сочетание анализа и чувственности. Для театра же это самое главное — здесь есть и мозг, и мысли, и живые эмоции живых людей, живые столкновения. В этом сочетании анализа с чувственностью и есть сила и суть искусства.

Мне кажется, сейчас накапливается критическая масса зрителя, который полностью готов к разным проявлениям в театре. Уже никого не удивишь театральной лабораторией или интерактивным спектаклем. Появляются спектакли-бродилки. И конечно, я уже почти не встречаю такой дикости и одностороннего взгляда на театр, как еще десять лет назад. Тогда даже просто голый человек в театре уже считался эпатажем. А что это значит? Низкий уровень. Когда просто только голое тело приводит к такому резонансу — это всегда низкий уровень. Другое дело, когда я спокойно говорю, что там было голое тело, но это не помешало мне оценить какие-то достоинства спектакля.

"Если я ничего не открываю для себя в процессе работы, то я не вижу смысла заниматься этим"

А как вы относитесь к запрету нецензурной лексики в театре?

Этот новый закон создает обидную ситуацию. На первых порах, когда в театр только пришел живой язык, уличная речь, в том числе мат и нецензурная лексика, хлынуло много пены: все кому не лень пытались использовать нецензурную лексику, и они становились заметными, и общество реагировало на это как на скандал. Но этим быстро переболели. И сейчас только-только начался этап, когда нецензурной лексикой никого не удивишь. И зритель сразу понимает, кто правильно ее использует, а кто нет. То есть только начали возникать категории, параметры оценки. И кстати, количество пьес с нецензурной лексикой уменьшилось. Потому что авторы поняли, что просто наличием нецензурной лексики никого не удивишь. И зритель настолько воспитан, что его этим уже не проймешь и не тронешь. Как и голым телом.

Если же сделать эту лексику запретной, то это снова станет прикрытием. Опять у бездарных людей будет возможность пользоваться такими внешними средствами для привлечения внимания.

Ваш спектакль "Бросить легко" чьи-то жизни изменил?

Сложно следить за тем, что произошло со зрителями и в какую сторону потекли их мысли. Но я фиксирую судьбы ребят, участвовавших в проекте. Два человека выбыло из проекта за два года его существования. У одной участницы был срыв, но она прошла повторную реабилитацию, и сейчас у нее все хорошо, она не употребляет наркотики и вообще ждет ребенка. А один участник не выходит на связь, мы не знаем, что с ним происходит. Да, это потери, но если совсем цинично рассуждать, то это не самый большой процент потерь. В реальной жизни их больше. На самом деле выкарабкивается 20-30 процентов. А у нас больше половины участников держится, в том числе и за счет спектакля.

То есть они живут спектаклем, и это им помогает?

Они все хотят каким-то образом свою жизнь связать с театром, искусством, кино, музыкой. Я думаю, да, это им помогает.

Такие проекты в России редкость. Чувствуете себя новатором, первооткрывателем?

Да вообще каждый, кто занимается искусством, должен чувствовать себя новатором. Если я ничего не открываю для себя в процессе работы, то я не вижу смысла заниматься этим.

Таких проектов действительно очень немного, но они есть — и в мире, и в стране. Это такие территории, где нет системы Станиславского, нет отработанных технологий. Сюда нельзя прийти с ключом, которым ты открыл предыдущую дверь,— нужно найти новый. Но сказать, что это игра без правил, я не могу — "Театр.doc" существует давно, и какие-то свои законы, своя этика там уже формулируются. Очень важно, что это всегда работа с реальными живыми людьми, и в этом случае этика становится не отвлеченным драматическим понятием, а частью нашей жизни, нашей ценностно-нравственной шкалы.

Беседовала Ольга Алленова