Елизавета Глинка в интервью "Коммерсантъ FM"

Елизавета Глинка: "Я ни на чьей стороне. Я подчеркиваю: я ни на чьей стороне, я на стороне слабых и больных детей, оставленных по какой-то причине без помощи. Почему Германия не вывозит этих детей? Я передам список 18 детей с пороками сердца. У России нет денег их прооперировать и желания, как видите, тоже пока не возникало. Не знаю, завтра снова буду разговаривать, может быть, возьмут прооперировать.

Почему Германия не берет прооперировать, если Россия такое дерьмо и не помогает никому? Почему нет немецкой гуманитарной помощи, почему английской нет, почему все, кто наложили санкции, не помогут тем, кому мы, по их мнению, навредили? Почему они не помогают? У меня это действительно не укладывается в голове".

"Амбиций у меня нет, в партию не пойду, в Думу не пойду тоже, и в чиновники не пойду — у меня есть мой фонд, я в нем буду работать".

"Я сейчас мало бываю в Москве, поэтому, как вам сказать… Проблема у меня одна: у меня нет места, а я четыре года просила. Прямо я профессиональная попрошайка. Но я три года просила, чтобы мне не платить, как коммерческой организации — и мне разрешили это дело. А потом я попросила побольше места, потому что мы не умещаемся: у меня каждую пятницу ужинают психически больные и пожилые люди, и приходит от двадцати до двадцати пяти человек. Они у меня не умещаются, у меня всего три комнаты и 70 кв.м. подвала. Мы живем в подвале буквально. Но зато это как бомбоубежище хорошо использовать. И подавали, и на всех уровнях мне помогали, и с Капковым я разговаривала, и все меня знают. Совсем недавно я узнала, что мне отказано в большем помещении".

"Нам надо 100 млн рублей, чтобы вывезти оставшихся 56 детей, это без раненых. Добровольцы помогают доделать то, с чем мы не справляемся, то есть в какой-то месяц не приходят пожертвования. То был, помните, "Мастер-банк" прогорел, 2 млн было там. И все. Вроде судиться надо, но я не коммерческая организация. Да и времени нет".

"Как скоро кончится война? Нескоро, потому что мы разучились разговаривать. Мы хорошо научились ненавидеть друг друга, а любить мы разучились, понимаете? И разговаривать нормально мы тоже разучились. Как только мы вспомним значение слова "диалог", тогда, может быть, что-то получится. Пока мы ненавидим друг друга лютой ненавистью, обе стороны готовы разорвать друг друга на части".

"Эти люди, которые помогают, они знают больше чем я. Это бухгалтеры, бизнесмены, врачи, которые согласны помогать добровольно, это пенсионеры, это соседи из близлежащих домов, это какие-то будущие политики из каких-то молодежных организаций, названия которых я сразу забываю, но они говорят, что перспективные. Это бывают солидные мужчины, это бывают одинокие женщины, это бывают одинокие старики, это бывают семьи без детей или, наоборот, многодетные семьи. То есть это абсолютно все пласты общества, и каждый, как может, помогает.

Но в основном сейчас, должна заметить, помогает поколение военных детей — дети войны, выжившие, они приходят и каждый со своими комментариями вносит свою лепту. Для детей, для стариков, для эвакуации, для "купи им еды", "купи им хлеба".

"Я, вы знаете, каждого политика взяла бы в отделение реанимации областной больницы, где лежат раненые дети Донецка, и показала бы: "Смотрите, что вы сделали. Кто страдает, посмотрите. Или на улицы после бомбежки посмотрите, на тех, кто не успел добежать до бомбоубежища".

Елизавета Глинка: "Когда поступает сигнал о том, что есть детдомовские дети, которых нужно в силу боев — это было еще летом, в июне-месяце – вывезти, я уже начинаю искать контакты. Не забывайте, что в Киеве я работала долгое время, у меня там построен хоспис, поэтому медицинский мир знаком мне, и очень неплохо. Поэтому я выхожу на людей, которые выходят на других людей, вот так вот, знаете, через рукопожатие, я говорю, что я хочу помочь вывезти этот детский дом, как мне это осуществить. Ну и дальше уже идут сложные переговоры.

Про сирот мне не хотелось бы вам все тайны открывать, потому что это действительно сложно, но люди хорошие есть и в Киеве тоже. По международным законам их нельзя брать — можно только отправить в безопасное место, просто в безопасное место. Но если безопасное место ближе, чем здесь взять "на передержку" этих детей, я считаю, что эту возможность мы тоже не должны совершенно исключать. Потому что если везти быстрее в каком-то случае, например, до Ростова и спрятать детей там от бомбежек, то, наверное, уж категорически говорить "нет" не надо".

Елизавета Глинка о лагере беженцев под Ростовом:"Говорят, что лагерь украинских беженцев – я там не была, нет – он почти расформирован, и оттуда уходят самолетами люди. Я была в Оренбурге около лагеря беженцев, как раз люди приехали из Ростова туда. Я думаю, что к зиме и его не будет".

"Война — это ужасно, но когда я поняла, что справиться невозможно своими силами, потому что, представляете, что такое аренда одного вагона? А сейчас, помимо всего этого, аренда целого автобуса туда-обратно. Не только пожертвования стали приходить — стали приходить еще хорошие люди, которые приносят деньги. Последний мужчина, Кирилл его зовут, если слышит — спасибо, сказал: "Потратьте поскорее, быстрее приезжайте", потому что то ли он видел репортаж, то ли что-то его тронуло, он говорит: "Вывезите поскорее кого-нибудь", или помогите.

Сейчас такой поток огромный идет больных и здоровых, что я не успеваю даже в своей соцсети вести, а хотелось бы писать, и хотелось бы просить. А иногда я уже думаю: "Господи, мне уже стыдно просить", понимаете, потому что опять.

Есть беженцы, которые де-факто беженцы, но не де-юре, с очень тяжелыми заболеваниями. Сегодня привезли, вот буквально к вам ехала, ребенка оставила. Пятилетняя девочка, она слепая, с тяжелейшей формой аутизма, они здесь с июля, она не получает медицинскую помощь, ей сказали: "Вы иностранка, у вас нет полиса, у вас есть регистрация, но, тем не менее, на полис вы права не имеете".

И вот они сказали: "Пожалуйста", я говорю: "Ну, вообще вам по диагнозу мало можно чем помочь, я понимаю, что кто-то снимет диагноз, может, кто-то проконсультирует, может, кто-то еще сделает". Вот этому ребенку нужно помочь. Вторая пришла женщина, которая говорит: "У нас врожденный стеноз пищевода, и нам необходима операция — бужирование". Расширяют пищевод, чтобы ребенок мог кушать. Я говорю: "Сколько Морозовская больница попросила с вас?", она говорит: "109 тыс.", и дала мне счет из этой больницы. Я говорю: "Господи, подтвердите, неужели правда бужирование?", "Да, для иностранцев 109 тыс.".

Если этого не делать, ребенок просто погибнет в итоге, потому что все это зарастет. Я написала в Facebook — через 3 часа деньги были, то есть оплатили, понимаете, и вот я сейчас буду, ну, что, о каждом таком ребенке писать и не молчать, да? Скажут: "Глинка чокнулась совсем".

Елизавета Глинка об упреках в недостатке внимания больным детям из России: "Послушайте, у меня частный фонд, правда? Я могу сама принимать решения. Мой фонд ни на один день не прекращал помощь нашим гражданам, ни на один день с начала войны, просто у меня сейчас три человека, которые занимаются детьми, которые пострадали от военных действий, а весь остальной фонд работает с бездомными, малоимущими и с умирающими. Да, нам труднее стало в материальном плане — безусловно. Трое из нас — и я — постоянно находимся в Донецке, но, тем не менее, мы не останавливали свою работу и помощь".

А.К.: Хотел бы вам задать вопрос относительно гуманитарных конвоев российских и относительно того, как устроена работа международного комитета "Красного креста." Потому что, как мне представлялось, "Красный крест" должен помогать при любых обстоятельствах, при любых условиях и так далее. А тут, я помню, когда не пропускал, как ни относись, как ни спекулируй политически на этом, гуманитарный конвой, но, послушайте: "Не все формальности выполнены, поэтому эти люди останутся пока без еды". Что это за бред? Или это нормальная международная практика, извините?

Е.Г.: Нет, это не нормально, я вам скажу больше: когда организовывалась первая поездка с гуманитарным грузом, кстати, я везла груз обеим сторонам конфликта, там была противостолбнячная и другие сыворотки, я попросила гарантии "Красного креста", то есть, письма, не гарантии — письма о том, что везу. Мне отказали здесь, в московском офисе. Я говорю: "Почему?", а он говорит: "А нам не нравится политика вашего президента". Честное слово.

А.К.: Стоп, то есть международный комитет "Красного креста" отказал на основании того, что ему не нравится политика нашего президента?

Е.Г.: Он мне так сказал буквально, у меня живой свидетель даже есть. Я говорю: "Послушайте, а причем тут политика вообще, если мы говорим сейчас о том, что нет кровоостанавливающих, нет препаратов от столбняка, там же взрывы, понимаете, что творится, я в Киев полетела, и вы отказываете?" Он сказал: "Нет, здесь другие формы". Это представитель "Красного креста" в Москве Паскаль Кютта".

Елизавета Глинка о спасенных детях: "Врачи подбирают детей, которые не могут получить надлежащее лечение. Врачи там, в Донецке, в Макеевке в Донецкой области. Это очень тяжело — больные дети, дети с врожденными дефектами развития, с церебральным параличом — я не буду вам длинный список перечислять — и раненые дети. Этот список лежит у меня утром на столе, я распечатываю его с компьютера, дальше я связываюсь с Министерством здравоохранения Российской Федерации — и для этих детей по возможности как можно быстрее предоставляются места".

"16-летний мальчик Миша, который сейчас, слава Богу, вместе с бабушкой — мать там погибла, — который лежит в больнице, он не уйдет, он тяжелый аутист, он плохо видит, и он отказывается идти в то место, которое ему не нравится. Ему объяснить, что бомбежка идет, — просто невозможно. Таких детей мы забираем, и я считаю, что это не то что акт доброй воли, а это подвиг Минздрава, что они дали бесплатные места, я подчеркиваю, бесплатные места для таких деток".

"Всего 62 больных ребенка эвакуировали: 33 — на украинскую сторону и 29 детей — сюда. Это не я решаю, я вообще не принимаю никаких решений, знаете, я в буквальном смысле — эвакуатор. 33 ребенка, которые были переданы украинской стороне, за что я тоже очень благодарна — это результат длительных трехсторонних переговоров. Все переговаривались.

Дети были буквально заточены в постоянно обстреливаемом Доме ребенка для детей-инвалидов. Потому что он недалеко от каких- то стратегических объектов, там все время стреляли по этим детям. Дети очень маленькие: от нуля и до… старшей девочке было, по-моему, шесть лет. Нужно было их перевезти. Дело в том, что Краматорск так расположен, что для того, чтобы вывезти их на Харьковскую трассу, передать их, нужно проехать через украинскую сторону. Они по закону должны быть на украинской стороне. Надо было ехать через Славянск, а в Славянске шли бои в тот момент, поэтому очень долго переговаривались, каким образом осуществлять перевозку малышей".

"Про войну? Я вам скажу, самое страшное — это как дети реагируют на бомбежку, маленькие детки: они закрывают ушки и падают на землю. Это совсем маленькие дети. Это, наверное, самое страшное, что я видела, — они не плачут, а просто молча это делают.

Когда проезжаешь с детьми блокпосты, то, как только любая остановка, а посты разные бывают — украинская Нацгвардия и Донецкой народной республики, их много, — то дети сразу начинают кричать, потому что двери открывают люди с оружием. Дети начинают бояться оружия, они страшно кричат".

"Что вам рассказать? Что существует, я узнала, такое понятие как растяжка, которую случайно забыли убрать. Но, слава Богу, вспомнили. Это было в машине с детьми, я увидела, как ее сворачивают. Я спросила потом водителя, что это такое, он мне сказал: "Растяжка", и добавил нецензурное очень слово. У всех бывают промахи.

Я знаю, что такое обстрел, я знаю, что такое сигнальная ракета.

О чем вам рассказать? О том, что когда идешь по Славянску, — ты вышел, потому что невозможно, во время одной из перевозок детей на одной машине скорой помощи почти двое суток мы ехали, потому что перемирие до темноты, а дальше все равно, кто едет, — и на блокпосте вы можете выйти. И вы видите останки человеческих тел на земле. Куски тел буквально. Я уже не говорю о крови, мне кажется, каждый сантиметр в Славянске пропитан кровью".

"Вы знаете, что дети, сейчас которые рождаются там, им нечем делать прививки, потому что Киев наложил карантин по каким-то причинам на прививки. Дети не прививаются в родильных домах — карантин на лекарства, и в результате там нечем прививать. Это отсутствие антибиотиков, отсутствие крови, отсутствие каких-то препаратов. Это роды во взрослой больнице, роды в подвале, зашивание тяжелейшего осколочного ранения, безусловно, героическими хирургами под фонарем в деревне Горловка.

Я привезла сюда этого ребенка, у которого была оторвана огромная часть мышцы. Слава Богу, ногу удалось сохранить, но первую операцию ей сделали в этом подвале, куда она добежала. Это была та самая бомбежка, в которой погиб 61 человек. Две девочки остались живы — одна маленькая, совсем крошечная, Кира, 8 месяцев, и наша Юля, которая сейчас долечивается в Москве. Вот как это назвать, как не гуманитарной катастрофой?"