Анна Сотникова о «Ярости» Дэвида Эйра

«Ярость» — жестокий и самодовольный военный эпик режиссера «Королей улиц» и сценариста «Тренировочного дня» об одном дне из жизни экипажа американского танка, бороздящего просторы Германии весной 1945 года

Апрель, 1945-й. Нормана (Лерман), наивного армейского телеграфиста, любителя Хемингуэя, переводят в экипаж танкистов под руководством человека по прозвищу Боевой Папаша (Питт). Папаша покажет ему мир настоящих мужчин — и показательно объяснит, какие это на самом деле плохие люди. Служба начнется с отмывания мозгов предшественника от танка при помощи тряпки и ведра воды, а продолжится убийством детей-солдат и военнопленных, проездами по телам мирных граждан, перерезанием глоток, короткими встречами с немецкими женщинами, кровью, потом и грязью. "Лучшая работа в моей жизни",— будут по очереди повторять члены экипажа.

"История жестока",— объяснит Папаша своему юному новобранцу ужасы, открывшиеся перед его глазами. С этим утверждением сложно поспорить, но не сказать, чтобы его было достаточно для того, чтобы построить на нем целый фильм. Территория Дэвида Эйра, автора "Патруля" и "Королей улиц" и сценариста "Форсажа" и "Тренировочного дня",— объединение усилий в разной степени плохих людей для сражения с предельно конкретным, ультимативным злом. Коррумпированные полицейские, продажные сотрудники отдела по борьбе с наркотиками, теперь вот — солдаты на передовой, попавшие в инфернальную зону люди, в которых почти не осталось ничего человеческого. Эйр заимствует структуру из своего же "Тренировочного дня": "Ярость" — это одни сутки из жизни отряда танкистов, предельно неромантическое, документально дотошное описание омерзительной рутины трудовых будней солдат самой мифологизированной войны в истории. Люди на войне — волчье братство; для того чтобы сделать жестокий фильм, Эйр пользуется крайне старомодной, отсылающей куда-то к фильмам Сэма Пекинпа идеей, что насилие надо показывать в действии. К сожалению, в отличие от Пекинпа, его чувство поэзии ограничивается белой лошадью на поле боя. В остальном насилие интересует его как предмет для упоения, как повод для дешевых трюков, направленных на то, чтобы шокировать зрителя: здесь сносят головы и взрываются на минах, здесь трупы утопают в грязи, а загоревшийся солдат стреляет себе в голову, чтобы не мучиться. Все это по-настоящему ужасно, и Эйру не откажешь в дьявольской убедительности — серо-коричневая цветовая палитра его фильма изредка озаряется всполохами пламени, каскад афоризмов вроде "Мы еще не закончили умирать, мы еще не закончили убивать". Эйр с нескрываемым упоением воссоздает войну — кропотливо, если не сказать одержимо, детализирует путешествие в ад. Вторая мировая война в принципе нуждается в такой стремительной, жестокой реконструкции, втаптывающей зрителя в грязь и проезжающей по нему танком, срывая все намеки на романтизацию военных действий. Но Эйра немного подводит чувство меры, немного — вкус, а еще немного — самодовольная убежденность в том, что он делает правильную, очень важную вещь. Его фильм существует для того, чтобы шокировать — ограничивается этим и кажется искренне удовлетворенным этим фактом. В остальном же сложно представить себе более конкретную экранизацию одной известной песни про то, как четыре трупа возле танка дополнят утренний пейзаж.

Фестиваль нового британского кино
«Общак» Михаэля Р. Роскама
«Ярость» Дэвида Эйра
и дугие кинопремьеры недели