Знаменитый хореограф представил "Татьяну" в Москве

Премьера балет

В Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко состоялась премьера "Татьяны", копродукции московского театра и Гамбургского балета. Руководитель последнего Джон Ноймайер представил авторскую версию пушкинского "Евгения Онегина", выступив в ролях хореографа, либреттиста, режиссера, сценографа, светодизайнера, художника по костюмам и заказчика музыки, которую написала русская американка Лера Ауэрбах. Результат трехлетних титанических усилий живого классика не оставил равнодушной ТАТЬЯНУ КУЗНЕЦОВУ.

Джон Ноймайер, главный интеллектуал балетного мира и литературовед по первому образованию, знает о "Евгении Онегине" больше русских, даже образованных. В его либретто, например, фигурируют Сен-Пре, Малек Адель и Грандисон вместе со своими возлюбленными (герои прочитанных Татьяной романов материализуются в ее мечтах неким собирательным образом Онегина и для большей ясности одеваясь в детали его костюма). Есть и балерина Истомина, и муж Ольги, за которого она вышла замуж после смерти Ленского, и инфернальный секундант Зарецкий, представленный двумя фигурами в черных долгополых плащах,— в списке действующих лиц громадного двухактного балета больше двух десятков имен. Либретто изобилует флешбеками, мечтами, кошмарами, видениями, аллегорическими фигурами — даже рабочие сцены, торжественно выносящие из-за кулис скамейку или стол, в своих черных сюртуках и шляпах выглядят зловещими посланцами смерти.

Симультанный принцип действия, в согласии с которым прошлое, настоящее и будущее происходят на сцене одновременно, а персонажи реальные и воображаемые взаимодействуют на равных "здесь и сейчас", Джон Ноймайер применял во многих балетах. В "Татьяне" этот прием достиг апогея. В усадьбе Лариных застыли сталинские годы: на именинах Татьяны комсомолки в красных косынках пьют водку и пляшут с солдатами в гимнастерках — эпоха выбрана для того, чтобы обосновать стремление Татьяны вырваться из чужеродной среды. Во втором акте на столичном балу, похоже, шикует уже постсоветская, но тоже чуждая знать — дамы в золоте и парче и военные в мундирах всех стран. Окрыленный творчеством Ленский (в балете — композитор, терзающий нотные листы) одет в демократичные джинсы и ковбойку. Столичный фат Онегин обременен пальто с пышным меховым воротником, а муж Татьяны, фигурировавший в ее сне в виде медведя и передвигавшийся там на четвереньках в медвежьей шубе и обуви с накладными когтями, предстает на балу в той же шкуре — видимо, чтобы зритель не проглядел пророческого предвидения героини.

Джон Ноймайер придумал много неожиданных ходов. Тут и полуголые девицы, выскакивающие из по-разночински аскетичной постели Онегина, и балерина Истомина в роли Клеопатры, накрывающая с головой скучающего франта своей золоченой юбкой, и похоронная процессия с гробом "дяди честных правил". Пьянству русских режиссер Ноймайер уделил особое внимание. Онегин прибывает в деревню с початой бутылкой, отхлебывая прямо из горла. Ленский взрывается не потому, что друг ухлестывает за его возлюбленной (офицер, будущий муж Ольги, проделывает это беспрепятственно), композитора бесит, что Онегин ее спаивает: парочка является из-за кулис со стопками в руках. Роковой вызов тоже спрыснут алкоголем: Ленский, отхлебнув из горлышка, выплескивает водку в лицо Онегину, тот, утершись, отбирает у него бутылку, выпивает сам и примирительно протягивает другу, но Ленский в негодовании отказывается.

Конечно, алкогольный акцент способен огорчить любителей пушкинского романа, но, похоже, имидж наших соотечественников за рубежом таков, что лучший балетный ум Европы не может представить себе героев "Евгения Онегина" без карикатурной пошлости. Свою лепту внесла и композитор Ауэрбах, устроившая забубенное гулянье на именинах под "Цыпленка жареного", тема которого начинает звучать еще в ходе объяснения Онегина с Татьяной. Сардонический вальсок с тяжелым буханьем барабанов и медных сопровождает и второй дуэт героев. В целом же успешная американка предпочитает цитировать классиков, особенно Шнитке и Шостаковича, и занимается этим так увлеченно, что рядовому слушателю трудно отличить плагиат от постмодернистских игр.

Шок, произведенный концептуально-музыкальными новшествами, могла бы смягчить хореография, однако в спектакле она на редкость скудна и удручающе иллюстративна. Татьяна, в отличие от других женщин, танцует преимущественно босиком завернутыми внутрь ногами, подчеркивая природную естественность своей натуры. Няня делает польские "голубцы" и "ключ", намекая на народный дух. Онегин, обозначая духовную приземленность, распластывается в растяжках. Ленский распахивает руки от груди широким жестом, делясь богатой внутренней жизнью, при этом комбинация, символизирующая его творческий порыв и повторенная по ходу спектакля раз пять, состоит из "бедуинского колеса", кувырка, прыжка на месте с поджатыми ногами, двух "велосипедиков" и выноса ноги в сторону. Джон Ноймайер, славящийся тонким психологизмом хореографии, на сей раз изъяснился "шершавым языком плаката".

Плакатную схематичность исполнители главных партий преодолевали с разным успехом. Лучше других — композитор Ленский: у кудрявого Алексея Бабаева он получился непосредственным и живым. Юному дебютанту, правда, не хватило выучки — джинсы не смогли скрыть скошенной стопы и нечистых приземлений после двойных ассамбле. Дмитрий Соболевский (Онегин), похожий на выбившегося в люди приблатненного пацана, напротив, мог похвастать разве что легкими перекидными и разножками. Актерски роль была провалена: накладная лысина оказалась самой выразительной частью онегинской головы — морщины на затылке содержали больше эмоций, чем застывшее в безысходном напряжении лицо молодого солиста.

С таким партнером Диана Вишнева аффектированно играла в любовь сама с собой и с залом: в те моменты, когда распущенные роскошные волосы приоткрывали лицо балерины, было видно, что ее Татьяна и дика, и печальна, и даже слегка безумна. Нарочитая угловатость пластики давалась балерине без видимого труда. Но, в сущности, ее новая героиня составлена из уже станцованных партий, в первую очередь Женщины из недавней постановки Каролин Карлсон и Татьяны из старинного "Онегина" Джона Крэнко. Этот спектакль, недавно поставленный в Большом театре, принято осуждать как балетную клюкву. Не исключено, что теперь многим захочется закусить его старомодной простотой послевкусие высокоградусной "Татьяны".