Режиссер Кама Гинкас рассказал о личном Ольге Ципенюк

Рубрику ведет Ольга Ципенюк

Про корни

Мы, Гинкасы, из литваков. Есть евреи-литваки, а есть бессарабцы, как моя мама презрительно называла южных евреев. Бессарабцы — воры, бандиты, бабники, пьяницы, считала мама, правда, очень деловые. А литваки — нищие, религиозные, мудрые и вообще очень хорошие.

Мама окончила еврейскую женскую гимназию в Каунасе и собиралась ехать в Палестину. Но тут подвернулся этот рыжий-конопатый — мой будущий папа... А познакомились они очень просто. Бабушка, мамина мама, давала домашние обеды. Папа, поступив в Каунасский университет на медицинский факультет, там столовался. А тут красавица-гимназистка. Ну и... Пять лет этот студент, взрослый мужчина, и подрастающая девочка дружили. Хотя очень хотели пожениться и, может быть, хотели даже что-нибудь другое. Но в силу воспитания это было невозможно. А женитьба затягивалась потому, что у папы была старшая сестра, которая, ну... романила с большим количеством мужиков и никак не выходила замуж. По обычаю же нельзя было, чтобы младшие женились раньше старших, понимаете? Так что у моей мамы с этой тетей Соней сложились некоторые занятные отношения. Тетя Соня считалась интеллектуальной и высокодуховной. Поэтому, когда, наконец, вышла замуж, рожать не собиралась. Она рассуждала: "Скоро будет война. Каким надо быть бездуховным и не ориентирующимся в политике, чтобы рожать!" А моя бездуховная мама, благодаря Сониному замужеству, смогла наконец выйти замуж за папу, и в 1941 году безответственно произвести меня на свет. Мама была красавицей. Папа был первым и единственным мужчиной ее жизни, и никого лучше она не могла себе представить. Нас, детей, мама, конечно, любила, но папа был для нее самым любимым ребенком.

В том, что касается, так сказать, нервной организации, я похож на папу. Ну, это если деликатно выразиться. Те, кто со мной знаком, говорят просто — психопат: чуть что — вопит. Папа был начальник "Скорой помощи", я тоже стал "начальником", но как бы художественным, поэтому мне такое поведение как бы позволительно: "Художник, мол". Еще папа был очень целеустремленный: ставил перед собой задачи и выполнял их. И я такой же. Со временем осознал, что это вид ограниченности — я не живу, а иду по коридору.

Про детство

В каунасское гетто я попал шести недель отроду, поэтому ни фига не помню. Знаю обо всем из рассказов мамы и папы. Одна из баек рассказывает о том, как меня прятали в доме литовского писателя и его замечательной жены. Не помню ни людей, ни ситуаций, ничего, кроме какой-то серебряной ложечки. Видно, она меня потрясла. Представляете, я из гетто — а тут серебряная ложечка.

Когда мне было 14, у папы случился инфаркт. Я был шокирован, я утратил понимание какой-то логики. Папа взрывной, быстрый, шумный, папа, при необходимости тут же дававший мне оплеуху, лежит два месяца, говорит тихо, не кричит, не бьет. И мне приснился сон. Вхожу в папину спальню, он лежит мертвый. А я ничего не чувствую. Должен, а не чувствую. И вдруг понимаю, что не помню его голоса и никогда больше у меня не будет возможности это узнать. Я проснулся в рыданиях.

Все, что я делаю, проистекает из двух источников. Первый — каунасское гетто, второй — вот этот сон о возможной папиной смерти. Все мои спектакли имеют к этому сну отношение, все меряется именно этой возможностью, точнее — этой неминуемостью.

Про учение

Я давно живу и давно отвечаю на вопрос, кто мои учителя. Пропустим Станиславского, Мейерхольда, Вахтангова, Гордона Крэга, Товстоногова, Эфроса, они — само собой. Пропустим Гротовского, Кантора, Питера Брука и даже замечательного режиссера Генриетту Яновскую. А вот еще — Пабло Пикассо, так же, как литовская деревянная скульптура. Так же, как Джотто. И Кафка. И Пушкин. И Ле Корбюзье. "Над пропастью во ржи" и фильм Феллини "La strada" и, конечно, Чехов с Достоевским. Я состою из этих вещей, это мои учителя, это — я.

Про друзей

Мы тут недавно с Генриеттой Наумовной открыли для себя такую, ну... огорчительную вещь. Мы, точнее, я, дружу с теми, кто хочет дружить со мной. В дружбе я всегда — пассивная сторона. Всегда. К сожалению. Поэтому мы потеряли огромное количество потрясающих друзей. Мы — это я. Потеряли людей, которые уставали от такой вот дружбы... в одни ворота.

Но некоторые наши друзья все терпят до сих пор и даже любят нас. Мы люди театральные и наша жизнь — театр. Театр — это большой коллектив, а попросту большая коммуналовка. Все очень тесно связаны. Кто кого любит, кто с кем поссорился — все на виду. Кто приголублен, а кто обижен... И главное: сегодня приголублен один, а завтра — другой. И очень многое зависит от того, с кем ты сегодня репетируешь, а с кем давно нет, кто сегодня играет главные роли, а кто только "Мухомора справа". С одной стороны, у нас очень близкие отношения, с другой — странные. Вчера — дружественные, сегодня — почему-то холодные. Такая сложносочиненная огромная семья, где главный режиссер театра Генриетта Яновская — и мама, и папа, и Карабас Барабас в одном лице. А я — при ней.

Про любовь

Думаю, меня воспитали женщины. Меня с детства старались обезопасить от столкновения с жизнью. Говорю о тех повседневных реальных проблемах, с которыми сталкивается большинство. Я и сейчас жизни по-настоящему не знаю, то есть этой ее стороны. Мои проблемы всегда касались моей работы или ее отсутствия, моих театральных удач или неудач, моих взаимоотношений с артистом или с пьесой. То есть всегда были, да и частично остаются, проблемами, как сейчас говорят, виртуальными. А женщины в силу своей природы вынуждены твердо стоять на ногах, иначе... Вы извините, я буду объясняться как режиссер и говорить вещи, которые, может, говорить неприлично. Для мужчины "отношения" — это такой... спорт или вид охоты, а для женщины они могут иметь последствия, физиологические и жизненные. По этой причине женщина, хочет она или не хочет, вынуждена мыслить практично и ответственно. Вот почему с раннего девичьего времени, когда женщина обретает способность рожать, она вынуждена мыслить трезво.

И вот я, встречаясь с женщинами, влюбляясь, интересуясь ими, сталкивался, по сути, с жизнью. Женщины были всегда в каких-то проблемах — бытовых, социальных, медицинских, в борьбе с реальностью. Собственно, они были единственной моей реальностью. И Генриетта Наумовна — это реальность: большая и многолетняя. Мы 50 лет вместе, и я теперь кое-что знаю про жизнь.

Про успех

Скажу, что называется, как на духу. Вот начинаешь что-то новое и думаешь — вроде на этот раз будет то, что должно быть, то есть то, как ты это себе представлял. И вот подходит момент, когда тебе кажется (говорит шепотом) вот... на сей раз... вроде, да! Мама родная, по-моему, получилось! А потом... колоссальное разочарование. Всегда. Причем спектакль может иметь успех, даже большой, даже международный. Но я-то знаю, что там могло быть! Ведь в чем чудовищная трагедия режиссера? В том, что никто не видел его "гениальный спектакль". Но такой спектакль был! Режиссер сам видел — на репетициях, на одной, на двух, может, даже на пяти. А дальше происходило как всегда — недурное, может быть, даже талантливое. Но никакого отношения не имеющее к тому "гениальному", который вроде был и... и исчез. Это и есть театр, понимаете? В отличие от литературы, от живописи, где получилось и — стоп! — зафиксировано. А здесь — вот оно есть и сразу нет его, исчезло. Всегда исчезает. А рецензии, премии — это не критерии успеха. "Золотая миска" не делает меня более талантливым. Да, неполучение ее огорчительно, но и "получение" ничего не меняет. Я считаю, "золотые миски" надо давать молодым. Им позарез нужно ощущение "я на верном пути!" Мне же это давно не нужно.

Про свободу

Я поставил спектакль "Нелепая поэмка" по "Великому инквизитору" из "Братьев Карамазовых". Великий инквизитор посвятил свою жизнь Иисусу Христу, но вдруг, оказавшись с ним лицом к лицу, готов сжечь того на костре как злейшего врага человечества. "Ты требуешь от людей того же, что и от себя. Но Ты — Бог. А они не боги! Они маленькие, неуверенные, несчастные существа. Им нужен поводырь, который за них решал бы, что черное, а что белое, что правда, а что ложь, что морально, что аморально, где левая сторона, а где правая. Самое главное преступление, совершенное Тобой,— Ты дал человеку то, что он не способен вынести: Ты дал ему свободу выбора!" — в ярости и с болью кричит Великий инквизитор. Ему больно за человека. "Я дам людям хлеб, позволю размножаться. Укажу, куда идти, что делать и за что умирать. И за последствия отвечать буду я. Все их грехи тоже возьму на себя!" — вот что провозглашает Великий инквизитор... Знаете, сегодня человечество кинулось бы за ним... Ведь как хорошо отдать свою свободу кому-то в руки и ни за что не отвечать.

Про Бога

Я не религиозный человек, хотя некоторые хорошо ко мне относящиеся христиане говорят: "Ну на самом деле, Кама Миронович, вы верующий". Не знаю, что они вкладывают в это. Верю я только в то, что занимаюсь делом, к которому призван. Что это не ошибка. А в то, что мое занятие кому-то помогает, меняет людей, верю мало.

Про страх

Есть у меня страхи. На самом деле очень даже смешные. Мне уже лет 20, а может, и больше периодически снится сон: я прихожу на репетицию, а она распадается. Кто-то читает газету, кто-то болтает по телефону, кто-то входит-выходит. И я никак не могу собрать их внимание. Просыпаюсь я с болью в кишках. Назовите, как хотите — страх, не страх,— но говорю же, с болью в кишках. И главное, в реальности не было случая, чтобы я не связал бы 10, 20, да у меня было и 80 исполнителей! Но, видимо, много сил уходит на это собирание, очень много.

Про деньги

После института я был безработным. Генриетта Наумовна тоже. Денег никаких. Родился сын. Главный режиссер тогдашнего Ленинградского ТЮЗа, наверное, прилично зарабатывавший, спрашивал меня при встрече: "Кама, слушай! А на что вы живете?" И я, вместо того чтобы сказать: "А почему бы вам не дать мне поставить спектакль?", говорил: "Ну, летом Гета собирает грибы, ягоды. Мы солим их, сушим, делаем супы и все такое. Так что есть у нас и первое, и второе, и третье. К нам приходят гости, даже иностранные". Еще говорю: "Кроме того, Гета вяжет". Я носил вязаный пиджак, она — длинную вязаную юбку, очень красивую. Все спрашивали: где купила? Кроме того, Гета брала заказы. Вот так и жили. Тогда ведь бедность не считалась пороком. Сейчас все иначе. Сейчас бедность не то что порок, бедность — это знак глупости, признак бездарности, клеймо лузерства, то есть неудачника, что раньше традиционно в России вызывало симпатию.

Вы спрашиваете, если вдруг я получу какие-то немыслимые деньги, что с ними сделаю? Во-первых, у нас очень много внуков. Мы вчера пересчитывали — выяснилось, что все-таки девять. Хотя мне кажется, десять. И чтобы внуки могли жить, не нищенствуя, надо оставить им что-то. Тут большие деньги были бы очень уместны.

Вообще всеми денежными делами всегда занималась Генриетта Наумовна. Она ориентируется в любой области сразу. И если бы на нас свалились большие деньги, нашла бы, куда их применить. Может, канал бы какой-нибудь прокопала (смеется). Очень уж любит строить.

Про детей

Рано стало понятно, что призвание Даньки, нашего сына,— литературная деятельность. В 11 лет он написал "новеллу" "Ночь на пятницу, или Ночные кошмары", лет в 12-13 описал Апраксин двор. Там есть совсем детские вещи, но, представьте себе, литература! Наконец, он написал пьесу "Лысый брюнет", которую Мамонов играл с успехом много лет, которую перевели на немецкий и английский языки и даже попытались у него украсть. Последнее стало одной из причин, из-за которой Данька прекратил светскую деятельность. Мы были шокированы.

Дело не в том, что он стал ортодоксальным евреем. Если хочет — пожалуйста. Некоторые говорят, это лучше, чем если бы он пил или был морфинистом. Я-то уверен, что он бы не пил, даже занимаясь таким паскудным делом, как писательство. Конечно, он бы, несомненно, очень мучился, потому что всякое занятие искусством — это мука. Но писательство было его призванием, а он ему изменил. Если человек верует, то должен понимать — Бог его призвал именно к этому, а не к чему-то другому. А Данька, как мне кажется, пошел по пути более легкому: если не знает, как поступить, идет к раввину или заглядывает в Талмуд и поступает, как предписано. Это до ужасной степени противоречит тому, за что держусь я! Потому что я уверен: человек стал человеком, когда переступил, когда Адам вместе со своей бабой сожрал это проклятое яблоко. Вопреки запрету сделал то, что сам счел нужным. Эта парочка была, конечно, наказана, и мы теперь наказаны. Может, мы даже смертны потому, что эти двое тогда переступили. Но мы человеки до тех пор, пока переступаем! Лезем зачем-то на Монблан с той стороны, с которой нельзя, плывем на одном бревне через океан. Какого хрена?! Это бессмысленно! Это тупость! Но это есть попытка переступить, стать выше, чем природа или Бог тебе дали. Это есть мой modus vivendi, понимаете? Поэтому меня долгие годы просто бесил Данькин выбор... А самое ужасное — он лишил своих детей выбора. Сам-то выбрал, что хотел, а их лишил. Понимаете? Это несправедливо, это... это даже преступно.

Долгое время мы надеялись, что он вернется. Но... мы знаем его, потому что знаем себя,— этого не будет.

Чего я для него хочу? Честно, я не задавался этим вопросом, но если вы спрашиваете... При том что никогда не пойму его поступка, я хочу, чтобы он не разочаровался в пути, который выбрал. Это будет страшнее всего.

Три слова о себе

Я нетерпелив. Суетен. Истеричен. Но! Всегда отдаю себе отчет во всех своих проступках и ошибках. Я иногда делал больно людям... Даже очень часто. Но сознательно — никогда. А подлостей не делал вообще.