«Советское прошлое не подлежит вторичному употреблению»
Александр Эткинд о том, что нынешние политические решения не возвращают нас в СССР
В издательстве Стэндфордского университета вышла книга профессора Европейского университета во Флоренции Александра Эткинда «Warped Mourning: Stories of the Undead in the Land of the Unburied» («Кривое горе. Память о непохороненных»), посвященная тому, как отразился опыт репрессий на советской и постсоветской культуре. Анна Наринская поговорила с Александром Эткиндом о непроясненности наших отношений с советским
Вы начинаете книгу с рассказа о пятисотрублевой купюре 1998 года, которая и сейчас в обращении: на ней изображен не Соловецкий монастырь, а Соловецкий лагерь, СЛОН — на картинке вместо куполов пирамидальные башни. Эти башни соорудили в двадцатые годы заключенные, и в таком виде монастырь существовал до реставрации в 1980-х. В 2011-м картинку на купюре без всяких комментариев поменяли, башни стали куполами, что, пишете вы, ясно выражает перемены, произошедшие за эти десятилетия. Теперь на отечественной валюте нет места памяти о терроре. Тут хочется заметить: это редкая вещь, в которой с нашим начальством хочется согласиться.
А прежний вариант, на мой взгляд, был очень символичным. На других российских купюрах изображены места отечественного величия и гордости, так что изображение лагеря их хорошо дополняло. Но как бы к этому ни относиться, мы все носим с собой в карманах и кошельках память о репрессиях и их жертвах.
Если уж говорить о символах, то купюра с изображением лагеря может служить метафорой распространенного соображения, что мы в России в свое время променяли свободу на благополучие.
Да, многие проблемы в свое время были засыпаны нефтедолларами. И сейчас, когда эти богатства исчезают, многое из того, что не было заметно раньше, оказывается явным.
Одной из этих "засыпанных нефтедолларами проблем" можно считать невыясненность наших отношений с советским? В частности, то, что здесь никогда не прозвучало полновесного приговора травме сталинизма?
Травме? Я предпочитаю использовать слово "катастрофа". Эта катастрофа была выявлена, обнародована и предъявлена миру еще до того, как здесь о ней во всеуслышание было объявлено в 1956 году. Другое дело, что процесс принятия этого знания оказался длительным, трудным, неровным, полным всяких разворотов и поворотов. При этом я уверен, что сегодняшние проблемы не связаны с наличием или отсутствием приговора сталинизму, который, повторюсь, был вынесен и не раз. И нынешняя ситуация никак не возрождает сталинизм или вообще советскость. Мы видим совершенно новые поступки и новые ошибки.
При этом многие из этих поступков совершаются и уж точно воспринимаются как знак возвращения былого величия.
Да, прошлое преследует настоящее подобно призраку. В науке принято сопоставлять то, как справились со своими катастрофами Германия и Россия; в моей книге истории этих сравнений посвящена отдельная глава. Но нельзя назвать какой-то определенный момент, когда Германия освободилась от своего прошлого и "закрыла" этот вопрос. Она все еще сражается со своими призраками; сражается с ними и Россия, хоть и совсем иначе. Мне очень не нравится интерпретация сегодняшних бед как следствия непереработанного прошлого. Политические решения принимаются в настоящем, и те, кто их принимает, ответственны только перед настоящим.
При этом власть считает важным для себя "владение прошлым". Об этом свидетельствуют законы о "фальсификации истории", введение единого учебника истории, скандал, связанный с вопросом о блокаде, заданным на телеканале "Дождь".
И возможное закрытие общества "Мемориал"... Но эти операции в отношении прошлого — совсем не главные операции, которые осуществляются сегодня.
При этом операции главные часто проводятся под флагом прошлого. И народная поддержка этих операций во многом базируется на возможности возвращения "славного прошлого". И что знаменательно: чуть ли не главные носители ностальгии, восклицающие "какую страну просрали!",— достаточно молодые люди, вроде писателя Прилепина, которые настоящей советской власти и не знали. Это такая фантомная ностальгия.
"Какую страну просрали!" — это чувство, характерное для первых десятилетий после крушения империи. Оно было и в Англии после отделения колоний, и во Франции после Алжирской войны. Но одно дело, когда на основании этого чувства пишутся романы, а другое — когда принимаются политические решения.
То, что нынешние политические решения отсылают к советскому прошлому,— обманка. Вот, скажем, избирательно присоединяются территории на основании того, что при Советском Союзе они были "наши", но в то же время вводятся драконовские меры по отношению к таджикам, пребывающим в Москве. Но они ж были в Советском Союзе! Это очень избирательный ресентимент.
А об освоении советского прошлого, я хочу сказать вот что. Есть такой образ: советское прошлое являет собой нечто вроде египетских пирамид, которые стоят огромные и величественные, но совершенно не у дел. Они такие большие, что местное население, как египетские крестьяне, неспособны разобрать эти пирамиды и использовать по какому-нибудь новому назначению. И пирамиды сохраняются именно потому, что не подлежат вторичному употреблению. Это спорная метафора, и я не вполне согласен с тем, что советское прошлое так уж велико или загадочно. Но что оно не подлежит вторичному употреблению — это точно.
Еще шесть англоязычных книг о советской и постсоветской истории
Энн Аппельбаум
«Железный занавес: разрушение Восточной Европы»
“Iron Curtain: The Crushing Of Eastern Europe, 1944-1956”
2012 год
Лауреат Пулитцеровской премии 2004 года за исследование о ГУЛАГе, в последней книге, основанной на неопубликованных архивных материалах и воспоминаниях современников, реконструирует методы, которыми СССР насаждал коммунизм в Восточной Европе,— уничтожение всех социнститутов, от церкви до СМИ, создание тайной полиции,— и приводит частные истории людей, сопротивлявшихся новому режиму и сотрудничавших с ним.
"Книга дает возможность представить, каково это — попасть в западню советского эксперимента и стать свидетелем того, как разрушается и исчезает все составлявшее твою жизнь"
— Луис Менанд, литературный критик The New Yorker
Сергей Плохий
«Последняя империя: последние дни Советского Союза»
“The Last Empire: The Final Days Of The Soviet Union”
2014 год
Профессор истории Гарвардского университета, подробнейшим дневником пяти последних советских месяцев доказывает, что оснований считать США победителем в холодной войне нет: главной причиной распада СССР оказалась неспособность наиболее влиятельных политиков Украины и России договориться о жизни в рамках единого государства.
"Сейчас, на фоне разворачивающейся новой холодной войны, нам особенно важно понимать, что на самом деле произошло в 1991-м. "Последняя империя" представляет собой прекрасный образец политического нарратива — наглядный, оригинальный и умный"
— Рэйчел Полонски, профессор Кембриджского университета, автор книги "Волшебный фонарь Молотова: путешествие в историю России"
Джеймс Грэм Уилсон
«Триумф импровизации»
“The Triumph Of Improvisation: Gorbachev's Adaptability, Reagan's Engagement, And The End Of The Cold War”
2014 год
Сотрудник Госдепартамента США, рассматривая период 1979-1991 годов, то есть между советским вторжением в Афганистан и операцией "Буря в пустыне", показывает, как ключевые фигуры времени — Рейган, Буш, Джордж Шульц, Горбачев — своими подчас сумасбродными действиями невольно то увеличивали, то уменьшали угрозу ядерной войны.
"Книга возвращает к жизни важную дисциплину "дипломатическая история""
— Роберт Зеллик, бывший заместитель госсекретаря США
Жиль Мильтон
«Русская рулетка: как британские шпионы помешали Ленину устроить мировую революцию»
“Russian Roulette: How British Spies Thwarted Lenin's Plot For Global Revolution”
2013 год
Автор беллетризованных шпионских нон-фикшен-бестселлеров на этот раз рассказывает о событиях 1917 года, когда британское правительство, желая предотвратить распространение русской революции на Индию, отправляло в Москву шпионов (в их числе были Сомерсет Моэм и Сидни Рейли, прототип Джеймса Бонда), задачей которых было войти в ближайшее окружение новых властей — сначала Временного правительства, а потом большевиков — и попытаться повлиять на их решения.
"Какими бы ни были в действительности политические результаты разведывательных действий в конкретном случае, предлагаемая Милтоном версия событий несомненно принесет много радости любителям шпионских историй"
— Гилберт Тейлор, критик Booklist
Маргарет Пикок
«Невинные орудия: советская и американская политика детства в холодной войне»
“Innocent Weapons: The Soviet And American Politics Of Childhood In The Cold War”
2014 год
Историк из Университета Алабамы многочисленными примерами доказывает, что США и СССР абсолютно в равной степени пользовались темой детства для политических спекуляций, "счастливое" или "несчастное детство", интересы детей, вообще детский образ были одними из наиболее активно используемых приемов как советской, так и американской пропаганды.
"Холодная война предстает не противостоянием политических систем, а борьбой имиджмейкеров, пользовавшихся одними и теми же технологиями"
— Кейт Браун, профессор истории Университета Мэриленда
Рори Маклин, Ник Данцигер
«Назад в СССР: Героические приключения в Приднестровской молдавской»
“Back In The USSR: Heroic Adventures In Transnistria”
2014 год
Знаменитый писатель-путешественник и фотограф-документалист посетили единственное место на планете, не признавшее распада СССР и сохранившее советский уклад,— самопровозглашенную Приднестровскую молдавскую республику. Их путеводитель по этой территории составлен так, как если бы она действительно была одной из союзных советских республик.
"На примере крошечного государства на задворках Европы мы видим, что стало с мечтой о социализме"
— Хайден Берри, редактор New Eastern Europe
Михаил Трофименков о том, есть ли наследники у советского кино
Григорий Ревзин о том, почему у нас до сих пор нет музея СССР
Роман Лейбов о том, что привлекает в СССР тех, кто его не застал