25 ЛЕТ ПАДЕНИЯ БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЫ

25 лет назад пала Берлинская стена — едва ли не самый известный символ холодной войны в Европе и самый яркий символ ее бесчеловечности. Казалось бы, в этом спонтанном событии нет ничего загадочного. Однако оно, скорее всего, было заранее подготовленной акцией, которая впоследствии позволила двум Германиям объединиться.

НИКОЛАЙ ЗУБОВ

Западный Берлин. Бранденбургские ворота. 12 июня 1987 года. Полдень

Кортеж президента США медленно двигался от здания Рейхстага к Бранденбургским воротам. Автомобили буквально продирались сквозь толпу. Пожалуй, ни в одном другом городе мира президента США не встречали так восторженно и не любили так безусловно. Это касалось любого и каждого президента, начиная с Гарри Трумена, который в 1948 году ответил на советскую блокаду Западного Берлина установлением воздушного моста, по которому в осажденный разрушенный город доставлялось буквально все — от муки и лекарств до одеял. В 1963 году Джон Ф. Кеннеди довел до исступления свою аудиторию на площади перед берлинской ратушей, произнеся с непередаваемым американским акцентом "Ich bin ein Berliner!" Теперь президент Рональд Рейган готовился выступить с речью, которая, как он надеялся, тоже станет исторической. И действительно, слова речи, с которой он выступил у Бранденбургских ворот, символа стены и разделенного Берлина, знал тогда, пожалуй, любой немец. "Генеральный секретарь Горбачев. Если вы стремитесь к миру, если вы стремитесь к процветанию Советского Союза и Восточной Европы, если вы стремитесь к либерализации, приезжайте сюда, к этим воротам. Господин Горбачев, откройте эти ворота. Господин Горбачев, снесите эту стену!" До падения Берлинской стены оставалось 2 года, 4 месяца и 28 дней. И к ее обрушению Михаил Горбачев имел лишь опосредованное отношение. Главными героями этой истории стали безвестные до того времени подполковник пограничной службы ГДР, журналист одного не самого влиятельного в мире информационного агентства и секретарь ЦК СЕПГ, бывший до тех пор посмешищем для всей Германии — уж очень нуден и подобострастен он был.

Восточный Берлин. Борнхольмерштрассе. 9 ноября 1989 года. 23.30

"Их слишком много! Мы все открываем!". Этот отчаянный крик подполковника Харальда Йегера ознаменовал окончание его дежурства на КПП "Борнхольмерштрассе" и заодно падение Берлинской стены. Приказав подчиненным поднять шлагбаумы и открыть ворота, подполковник наблюдал, как тысячи собравшихся у КПП жителей Восточного Берлина устремились на Запад под лучами прожекторов, привезенных десятками съемочных групп по обе стороны стены. Вскоре уже весь город знал, что КПП на Борнхольмерштрассе перестал работать. Вслед за ним прекращали свою работу и другие КПП. А многокилометровое сооружение, на которое в Берлине никто и не глядел без содрогания и ненависти, уже находилось в распоряжении горожан, вооружившихся баллончиками с краской, лопатами и кирками. Стена перестала существовать.

Позже подполковник Йегер говорил, что вовсе не собирался становиться героем и уж точно, идя утром на дежурство, не знал, как оно закончится. Большая половина дня прошла достаточно спокойно — для города, митинги и демонстрации в котором стали событием ежедневным и почти обыденным. Однако ближе к концу дня к КПП начали стягиваться люди, требовавшие пропустить их в Западный Берлин и говорившие о каких-то новых правилах пересечения границы. Йегер начал звонить коллегам с других КПП, начальству и везде слышал одно и то же: "Мы ничего не знаем, нам никто ничего не говорил, включи радио". Отсутствие документов или распоряжений, впрочем, компенсировалось обилием информации, которой снабжали жителей столицы ГДР западноберлинские радиостанции. Как и прочие пограничники, именно из новостей Западного Берлина Йегер узнал о том, что, оказывается, внутригерманских границ больше нет. Оставалось только решить, что в связи с этим делать. Ведь исчезновение границ никак не было отражено в документах. "Говорили, что есть постановление политбюро,— вспоминает Йегер.— Но нам нужно было что-то менее эфемерное и более знакомое". Такое, как приказ главы пограничной службы Германии или, что еще лучше, распоряжение министра государственной безопасности. Таких документов не было.

"Мои собственные ребята спрашивали меня, что делать,— вспоминает Йегер.— Народу становилось все больше и больше, о том, чтобы даже попытаться их разогнать, не могло идти и речи: они бы нас просто задавили". В итоге оказалось, что у подполковника, которого позже причислили чуть ли не к национальным героям, просто не осталось выбора.

Тем не менее Йегер не зря дослужился до звания подполковника. Оставленный на произвол судьбы начальниками, Харальд Йегер заручился поддержкой подчиненных: "Я вызвал всех к себе в кабинет и спросил, что мне делать. "Ты командир, тебе и решать",— ответили мне. Я спросил, стоит ли открыть пропускной пункт и выпустить всех, кто этого хочет, или стрелять по всем, кто попытается нарушить границу. Я лукавил, у меня был четкий приказ не открывать огня иначе, как в случае самообороны, но я хотел, чтобы это было не только моим решением. Мне ответили: "Только не огонь!" После этого я позвонил своему начальству и сказал, что открываю КПП".

Восточный Берлин. Моренштрассе. Международный пресс-центр. 9 ноября 1989 года. 18.00

Массовый поход жителей Берлина к стене, а граждан прочих немецких городов к границе с ФРГ спровоцировал — вольно или невольно — человек по имени Рикардо Эрманн, берлинский журналист итальянского государственного информагентства ANSA, присутствовавший на дежурной пресс-конференции высокопоставленных партийных и государственных чиновников ГДР.

Вел пресс-конференцию вновь назначенный секретарь ЦК СЕПГ по информации Гюнтер Шабовски. Прославился он тем, что в бытность свою главным редактором центрального органа партии, газеты "Нойес Дойчланд", сумел в одном номере опубликовать более 20 фотографий партийного лидера Эриха Хонеккера. В остальном же он считался скучнейшим из партийных бонз Восточной Германии. Занудный рассказ о принятых утром на заседании политбюро решениях по партийной реформе был неожиданно прерван итальянским журналистом. До этого Шабовски, перечисляя разнообразные изменения в жизни ГДР, упомянул и коррективы в законодательстве о передвижении. Эрманн спросил, насколько облегчат эти новые правила возможность поездок граждан ГДР в Западную Германию и Западный Берлин.

Шабовски, как оказалось, не был хорошо знаком с документом. Поэтому на вопрос журналиста о том, когда именно новые правила вступают в силу, секретарь ЦК, впервые, надо сказать, выступавший на пресс-конференции перед иностранными журналистами, ляпнул: "Немедленно, сейчас же". И это даже при том, что в течение предыдущих пяти минут он говорил лишь о решении политбюро выйти в совет министров с предложением о либерализации. То есть фактически признавал то, что принято лишь политическое решение, нуждающееся в естественном дополнении формальными законными и подзаконными актами.

Ошибку Шабовски еще усугубили журналисты Reuters (ANSA — итальянское агентство, чьи новости редко читают за пределами Италии), выпустившие "молнию" о том, что граждане ГДР теперь могут перебраться в Западную Германию через любой пограничный пункт. А затем ситуацию и вовсе запутала одна из телекомпаний ФРГ, сообщившая о том, что КПП в стене будут открыты немедленно.

Уже через несколько минут десятки тысяч, а потом и сотни тысяч жителей Восточного Берлина устремились к стене. Разумеется, выдержать этого натиска она не смогла.

В течение нескольких часов осажденными оказались все КПП. Толпа прибывала, а пограничники на КПП буквально висели на телефонах, требуя, без всякого успеха, приказов от своих начальников. В итоге они отправляли желавших перейти границу в ближайшие полицейские участки, так что осаде уже подвергались не только КПП, но и отделения народной полиции. Журналисты ведущих телекомпаний организовали прямые трансляции от всех семи КПП Берлинской стены, сообщая зрителям о том, что счет пошел уже не на дни, а на часы, если не минуты. Они оказались правы. С момента, когда Гюнтер Шабовски рассказал о планах по открытию границ, и до того, как пала Берлинская стена, прошло чуть более четырех часов.

Много позже в интервью германскому региональному телеканалу MDR Риккардо Эрманн, награжденный к тому времени Федеральным крестом за заслуги перед Германией, проговорился, что вопрос, который он задал тогда, в 1989 году, вовсе не был случайностью. "Мне позвонили и посоветовали задать этот вопрос",— признался Эрманн, впрочем отказываясь называть, кто именно ему звонил. По мнению многих, этим неизвестным мог быть генеральный директор восточногерманского информагентства ADN и личный друг Эрманна Гюнтер Потчке. В этом, к примеру, уверен один из ведущих германских экспертов по истории воссоединения Германии Ханс Херман Хертле, возглавляющий Потсдамский центр изучения современной истории. Самая вероятная причина того, почему власти ГДР — новые, настроенные реформистски и вполне готовые к воссоединению с Западной Германией — пошли самостоятельно или даже совместно с ФРГ на такую акцию, заключается в желании обеспечить объединение Германии в будущем.

Бонн. Дворец Шаумбург. 18 мая 1990 года. Полдень

Подписание документа, который должен был символизировать невозвратность процесса воссоединения германских земель, превратили в символическое шоу. Телекомпании ФРГ и государственное телевидение ГДР вели прямую трансляцию из дворца Шаумбург, резиденции федерального канцлера. За столом, за которым работал еще Конрад Аденауэр, сидели министры финансов обеих Германий — Теодор Вайгель (ФРГ) и Вальтер Ромберг (ГДР). За из спинами стояли улыбающиеся Гельмут Коль и председатель совета министров ГДР Лотар де Мезьер. Чуть после полудня Вайгель и Ромберг скрепили своими подписями документ с длинным и скучным названием "Договор о создании валютного, экономического и социального союза между Германской Демократической Республикой и Федеративной Республикой Германией". В соответствии с договором, который вступал в силу уже с 1 июня, валютой ГДР становилась немецкая марка, а ФРГ брала на себя обязательства по фактическому управлению бюджетом ГДР и системой социального обеспечения Восточной Германии. С вступлением в силу этого документа подписание соглашения о политическом объединении двух стран становилось лишь формальностью. Однако договор мог бы остаться лишь мечтой, если бы не события ноября 1989 года.

С ростом вероятности объединения Германий росло и сопротивление — непубличное, но от этого не менее сильное — со стороны трех из четырех государств, некогда составлявших антигитлеровскую коалицию. СССР, Франция и Великобритания совершенно не мечтали о восстановлении Германии. Пока ГДР управлял Эрих Хонеккер, который, кстати, будучи в 1961 году секретарем ЦК СЕПГ, отвечавшим за вопросы безопасности и обороны, собственно, и придумал операцию "Роза" по созданию стены, Париж, Лондон и Москва вели себя расслабленно, понимая, что никакого объединения не будет. Но в сентябре 1989 года Хонеккер был вынужден уйти в отставку, и все изменилось. От ФРГ и ГДР требовали гарантий того, что сближение государств не перейдет в объединение. Франсуа Миттеран, считавший воссоединение Германии грандиозной катастрофой и личным ударом по нему, герою-партизану, лично ездил в Бонн и Берлин агитировать против объединения. Сторонникам германского единства нужна была публичная и очевидная демонстрация стремления немецкого народа к единству. Такая, от которой невозможно было бы ни отмахнуться, ни поставить ее под сомнение, ни проигнорировать под страхом потери собственной политической репутации. Падение Берлинской стены под напором безоружных и спонтанно организовавшихся граждан ГДР как раз и был такой удачной демонстрацией. После событий 9 ноября 1989 года в Берлине уже ни один дорожащий своим именем политик не мог даже подумать о том, чтобы публично усомниться в справедливости и необходимости объединения. Темой торга ФРГ и ГДР с Британией, Францией и СССР стало уже не само объединение, а его обстоятельства и условия.