Ли Уфан в галерее Гари Татинцяна

Выставка современное искусство

Галерея Гари Татинцяна совместно с нью-йоркской Pace Gallery показывает корейского художника, классика международного модернизма, лауреата всевозможных премий, фигуранта многочисленных ретроспектив и с недавних пор русофила Ли Уфана. С подробностями — ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.

78-летний Ли Уфан родился в семье южнокорейских интеллектуалов, два месяца изучал живопись в Сеуле и переехал в Иокогаму, где получил диплом философа. Вся его дальнейшая жизнь связана с Японией и Парижем, где Ли Уфан держит мастерскую — своеобразный форпост в своем наступлении на Запад. Он принадлежит к числу подлинно интернациональных художников, с одинаковым успехом выставляющихся и в родном регионе, и за его пределами. А все потому, что работы Ли Уфана легко отнести к особо влиятельным и легко подвергающимся музеефикации течениям послевоенного искусства. В Америке был минимализм и лэнд-арт, в рамках которых художники отказывались от ручного труда в пользу индустриального и вторгались в природу с грандиозными жестами на стыке архитектуры и неспешного выкладывания мандалы в буддийском монастыре. В Европе процветало "бедное искусство", "новый реализм" и группа Zero — уже в самих названиях слышится мотив обновления, нулевого меридиана, подобно тому, как место, на котором когда-то стоял нью-йоркский World Trade Center, именуется Ground Zero. В СССР был "суровый стиль", но это все-таки другая история. Масштабная перезагрузка на Дальнем Востоке проходила не менее драматично, чем на Западе. До Второй мировой Корея была японской колонией с соответствующими антинационалистическими законами. Затем Япония выступила на стороне фашистов, была разгромлена, а Корее досталась судьба Германии: Север заняли коммунистические силы (Китай при деятельном участии СССР), Юг контролировался ООН и Америкой. Побежденная Япония резко переменила тактику и тяжелейшим трудом подготовила экономическое и культурное чудо: уже в 1950-е ведущие интеллектуалы Запада прислушивались к учителям дзен, и восточная мудрость постепенно занимала свое место в ряду обязательных знаний каждого образованного человека. Восточные художники — и Ли Уфан среди них — тонко почувствовали западный спрос на программное бессилие и покорность природе и определяли себя как альтернативу художникам Запада, у которых все я да я, личная манера, персональный бренд и так далее.

Ли Уфан начинал как участник японского движения "Моно-Ха", почти полного аналога итальянского "бедного искусства". Уже в 1970-е совместно с корейскими единомышленниками он выступил основателем школы "Дансехва", что в переводе означает "монохромная живопись". "Я не определяюсь своими произведениями, а они — мной",— писал Ли Уфан в те годы. Во взаимном диалоге и реакции вдруг возникает что-то иное. Встреча Ли с холстом порождает произведение, так что, строго говоря, Ли не сделал картину с помощью холста и красок. Личность и сфера приложения ее сил уравниваются в правах. Вообще-то того же эффекта добивались и западные художники: скульптор Дональд Джадд заказывал свои железные ящики на заводе, чтобы убрать назойливое и бессмысленное в индустриальную эпоху желание самовыразиться. Так или иначе, из всех представителей "Дансехва" Ли Уфан добился наибольшей известности и почета. В 2001 году Ли Уфан получил японскую Императорскую премию (среди наших лауреатов — режиссер Александр Сокуров и художник Илья Кабаков). А несколько месяцев назад его инсталляции украсили окрестности Версальского дворца, столкнув как бы рациональный Запад с вдумчивым и тактичным Востоком.

В Москве Ли Уфан показывает несколько полотен (или встреч) и две скульптуры. Картины — абстракции, белый фон, на котором под углом 90 и 45 градусов выступают формы, отдаленно напоминающие глиняные горшки. Просто картина сама по себе, пожалуй, не произвела бы впечатления, но в последовательности они погружают в медитативное ожидание, аналог мхатовских пауз между решающими репликами. Одна из скульптур, громадный камень на стекле, должна была стать перформансом на открытии: Ли Уфан обычно поднимает и роняет булыжник, пока на поверхности стекла не побегут трещины. Визит в Россию, однако, изменил планы художника. Осознав, что крепость льда для русского человека такой же важный параметр повседневной жизни, как толщина валенок и блеск церковных луковок, Ли Уфан отказался от уничтожения стеклянной поверхности в пользу равномерного блеска и равновесия. Жест Ли Уфана в нынешней ситуации выглядит трогательным и гуманным: отказ от столкновения материалов как призыв к миру. Сам художник далек от политических трактовок: встреча стекла и камня не состоялась, такое тоже бывает в природе.