археология

текст Владимир Седов

доктор искусствоведения, профессор

фотографии Владимир Седов

Никто не знает, когда в его жизни настает вершинный период, даже не период успеха (их может быть много), а именно время какого-то немыслимого везения, когда все складывается так, чтобы попасть в личную легенду. Потом по этому времени можно тосковать, можно пытаться определить — из чего оно сложилось, но внутри самого периода трудно даже понять оттенки своего настроения: так силен поток событий, решений, мелких примет, которые позже покажутся значительными и указующими.

Автор этих строк возглавляет небольшой архитектурно-археологический отряд, уже более десяти лет подряд работающий в Новгороде Великом. Отряд, состав которого постепенно меняется, но в котором есть и постоянное ядро, занимается тем, что в середине лета, когда погода в северном городе и его окрестностях особенно благоприятна (тепло, дождей немного), раскапывает остатки древних каменных зданий, лежащие в земле. Эти здания, древнерусские церкви, упоминающиеся или не упоминающиеся в летописях, исчезли уже несколько столетий назад, но их можно отыскать по старым описаниям города и окрестных монастырей, по характеру грунта на пустырях (в нем иногда видны пятна мелко размолотых временем строительных материалов); наконец, можно иногда обнаружить остатки здания посредством серии заложенных небольших раскопов, шурфов (в последнем случае поиск напоминает игру в морской бой).

Если храм (а чаще всего это именно православный храм, хотя может быть трапезная или какой-то другой объект — например, монастырские ворота) найден, то экспедиция примерно в двадцать человек начинает его раскопки, тщательные, внимательные, но быстрые: нужно уложиться в теплый период, успеть раскопать часть или все здание, а потом засыпать (чтобы его остатки не разрушились из-за нашего трудного климата). Случаев музеефикации зданий в стране немного, так что после экспедиции чаще всего остаются чертежи и фотографии — это для ученых, а на местности остается плоскость, которую не будут застраивать, и, в лучшем случае, — контур здания, выложенный на поверхности. Понятно, что наука (и культура) получает новое знание, но увидеть при этом простой гражданин может что-то только в процессе раскопок, обычно все же достаточно закрытых для публики.

Мы раскопали уже довольно много объектов: копали вокруг и внутри собора новгородского пригородного Благовещенского монастыря, построенного в 1179 году (он стоит, но в перестроенном виде), и на территории этого монастыря, где раскопали основание каменных ворот 1182 года, а также трапезную XVI - XVII вв.; помимо этого раскопали собор Пантелеймонова монастыря 1207 года и часть церкви Бориса и Глеба в Детинце, возведенной в 1167 году. Это уже удача, это большой и значительный материал.

Во время этих раскопок мы из Благовещенского и Пантелеймонова монастыря все время смотрели на верхи знаменитого Георгиевского собора Юрьева монастыря, строительство которого было начато в 1119 году. Этот величественный памятник древнерусской архитектуры входит в любой учебник не только по искусству, но и по истории России. Представить себе, что мы будем вести раскопки в этом соборе, было невозможно: он был передан церкви еще в начале 1990-х годов, он стоит посреди действующего мужского монастыря. Но в прошлом, 2013, году мы смогли договориться с новгородским митрополитом Львом, заинтересованным в приведении собора в порядок и в продолжении исследовательских и реставрационных работ в Георгиевском храме, входящем в список ЮНЕСКО, но несколько подзабытом в результате перемены положения с музейного на церковное. И отряд на несколько дней отвлекся от соседнего монастыря и заложил два небольших шурфа, один в алтаре, в средней полукруглой апсиде, а второй — в северной части собора. В северной части собора мы натолкнулись на каменную плиту, повествующую о том, что под ней покоится тело святителя Феоктиста, новгородского святого, перенесенного в Юрьев монастырь в 1786 году. Это уже было сенсацией: место перезахоронения Феоктиста было утрачено в советское время — плита была закрыта более поздним полом, на который поставили серебряную раку святого. Раку увезли в тридцатые годы, а место погребения забылось. То, что было обнаружено в алтаре, еще больше поражало воображение: мы на узкой полоске дошли до первого пола и расчистили его. Он был на глубине более метра.

Тут следует остановиться и объясниться. Почему первоначальный пол оказался на глубине? Это оттого, что полы постепенно повышали — раз в триста лет. Делали это потому, что вокруг собора нарастал культурный слой, внутренность собора делалась ниже окружающей земли, во время ливня в храм втекали потоки воды и сора. Значит, надо повышать пороги и подсыпать новую подсыпку под новый пол. Под самим полом, будь он из каменных плит или из кирпича, нужно сделать песчаную подсыпку, но много песка не добудешь, а потому для основной массы подсыпки использовали строительный сор, которого во время ремонтов было много. Но тут, в Георгиевском соборе, в подсыпке под самым поздним полом, устроенным в 1820-е годы при архимандрите Фотии, было обнаружено множество фресок, небольших фрагментов, но достоверно относящихся к домонгольскому времени, точнее, к началу XII века. Уже в 2014 году возникло предположение, что большую часть сбитой со стен в 1820-е годы первоначальной живописи собора поместили в подсыпку под верхний пол. Это позволяло надеяться, что при масштабных раскопках найдется много фрагментов.

Понятна тревога, с которой мы приступали к раскопкам в 2014 году: сезон короткий, средств не очень много, студенты и школьники на вид не очень мощные, поздний кирпичный пол в соборе выглядел монументально и казался если не неколебимым, то очень склонным к сопротивлению. Но, благодаря особому настрою всей команды, содействию Новгородской епархии и братии монастыря, работы с самого начала получили большой размах. Мы начали в абсидах, в их восточных окончаниях, дальше устроили раскопы в шахматном порядке: чтобы легче было вывозить грунт. Раскопки начались, пол взломали на нескольких участках, потом счистили подстилавшую его песчаную подсыпку — и пошел слой битых фресок. Его постарались разбирать медленно, и это дало результат уже на второй или третий день работы: кто-то из школьников или учительница принесла лик Богоматери. Это было как удар молнии: нашелся не просто фрагмент первоначальной живописи, а целый кусок с ликом. Нужно объяснять, что такое лик для православной живописи византийского образца? Сколько в нем смысла, сколько в нем чувства, сколько в нем изобразительных средств определенного времени и стиля, направленных на создание неповторимого образа, связанного с традицией, но обладающего своеобразием, связанным с манерой мастера, духом эпохи, характером поступившего заказа.

И вот, после лика Богородицы, появился лик молодого мужчины без нимба из какой-то массовой сцены, потом еще фрагмент лика, теперь старца, потом еще. Все это в одной манере. Стало ясно, что ликов много, что просеивать нужно все. Росло также количество носов, ушей, глаз, бород, щек. Рядом появлялись фрагменты тканей, голубого фона, крупных живописных букв белого цвета на синем фоне, которыми были сделаны надписи, поясняющие композиции первоначальной росписи.

Чуть позже был найден крупный лик молодой женщины без нимба с короной на голове. Возникло предположение, что это лик царевны Елисавы, спасенной Георгием Победоносцем и изображаемой в сцене "Чудо Георгия о змие". Как только было сделано это предположение, сразу же были обнаружены куски фресок с чешуей — по всей видимости, от змея. Фресок было столько, что для них не хватало места в курсировавшем каждый день между музеем и собором грузовичке, с их переборкой мы не справлялись, росли их горы рядом с отвалами. Еще месяц после конца самих раскопок археологи, реставраторы и волонтеры просеивали и перебирали оставшуюся треть отвалов. Эти работы прибавили еще тысячи фрагментов, пять ликов и множество ушей и глаз.

Перед нами открылся огромный массив росписи, целый новый мир, в котором множество ликов и других крупных фрагментов с орнаментами и одеждами говорят об особом языке росписи собора первой трети XII века. Это была роспись, в которой было много небольших фигур с очень выразительными ликами, в которых преобладало графическое начало. Редкие большие фигуры и композиции не доминировали в этом море малых фигур с "говорящими" ликами.

Когда открывается такой материал, то становится ясно, что откопано нечто такое, что принадлежит в интеллектуальном смысле не "добытчикам", не экспедиции, а всем: реставраторам фрески, которые теперь лет десять, а то и больше будут промывать, сушить, обеспыливать, склеивать тысячи найденных фрагментов, искусствоведам, которые будут вновь и вновь обращаться к ликам, пытаться уточнить стиль, установить византийские параллели, соотнести с духом эпохи. Эти фрески — это такой подарок всем, кто понимает древнерусскую культуру, нет, даже тем, кто не понимает. Это что-то такое досталось, что еще нуждается в осмыслении.

Ну и о граффити. Мы знали, что когда находятся фрагменты фресок, то встречаются и кусочки с процарапанными буквами. Иногда встречаются (такие были найдены в Суздале, в Смоленске) фрагменты с целой надписью или с большой частью надписи. Можно представить, насколько это значительно: еще одна древнерусская надпись.

Мы предупреждали всех, кто копал раскоп и перебирал отвалы, что могут быть и такие кусочки и что их нужно отдельно показывать. И вот, прямо в тот же день, когда был найден лик Богородицы, появился и зеленый кусочек фрески с пятью-шестью буквами. Этот первый кусочек был огромной радостью. И он через полчаса сложился с другим кусочком. Мы стали внимательнее к фрагментам с граффити, и через час из десяти найденных кусков уже начала складываться надпись. Молодой реставратор Денис и пришедший на помощь историк Игорь Анкудинов удвоили усилия, подобрали все фрагменты, которых стало двадцать. На раскопе школьница Полина стала еще внимательнее перебирать подсыпку в определенном месте, откуда и происходили все эти кусочки, в проходе из южной абсиды в среднюю. И вот уже из 30 кусков собралась надпись, вернее две надписи, когда-то процарапанные на фреске, на зеленом и розовом фоне в нижней части стены прохода. На верхней надписи говорилось о смерти и погребении новгородского архиепископа Антония в 1232 году, а вот на нижней, на зеленом фоне, говорилось о смерти и погребении в этом же Георгиевском соборе двух юных князей, Изяслава и Ростислава Ярославичей, умерших в Русе и Луге в 1198 году, перевезенных в Новгород, где правил их отец, князь Ярослав Владимирович, и похороненных в соборе Юрьева монастыря. На нынешний момент это одна из самых больших древнерусских надписей-граффити в России.

Потом было еще много фрагментов с граффити, их находили, несли с отвалов, мы складывали их в отдельные лотки, их стало много, некоторые из них очень интересны, но ни один фрагмент не может сравниться со "сложившимися" надписями.

Нужно сказать, что раскопки 2014 года принесли исключительный материал, который во многом изменит наши представления о раннем этапе древнерусской живописи, а также, видимо, о некоторых аспектах письменности Новгорода. Массив найденного материала огромен. И весь этот массив является нашим "подарком". Мы рады, мы можем давать комментарии, можем указывать, где и как мы это нашли, но исследовать это будут другие: искусствоведы, палеографы, эпиграфы, специалисты-технологи, историки. А наш материал, которым традиционно занимаются архитектуроведы, — это найденные престолы, это солея, основания древних иконостасов, плиты пола, наконец, самое главное, — пространство собора, которое стало выше, значительнее и просторнее после понижения пола. Это наша "зона ответственности", это наш материал. И мы спокойно относимся к тому, что в 2014 году нашли нечто такое, что является "подарком" всем остальным. И вам тоже.