Леонид Парфенов

Самым ярким — во всех смыслах — предметом из детства мерцают в памяти елочные игрушки. Наверное, дело в непохожести этих новогодних стекляшек ни на что во всей остальной жизни. И конечно, в ритуале их развешивания.

Елку отец рубил (то есть спиливал, конечно) всегда сам. В недалеком лесу отсекалось метра три от вершины здоровенного дерева — непременно со множеством красновато-зеленых шишек. Этот круглый, как шар, хвойный куст отец, шагая на охотничьих лыжах-снегоступах, тянул за собой на веревке до ближайшей дороги, где добыча привязывалась к санкам. Экспедиция занимала весь день. Теперь звучит с почти дореволюционным размахом, но в 60-е годы ХХ века в Вологодской области не бывало ни покупных елок, ни тем более искусственных.

"Лесная красавица" (определение советских детских книжек) занимала половину единственной комнаты нашей квартиры-хрущевки, выделенной Череповецким металлургическим заводом. Игрушки, переложенные ватой, раскладывались на столе. Каждый год мама докупала несколько новых — к ним привязывали ниточки. Сначала шло совещание: поглядывая на елку, семья решала, что куда пойдет. Наверх — мелкие "золотые". Высоко ценились две лупоглазых совы, только их надо было "развести" по елочному фасаду. В центр помещались тоже двое разных часов, показывающих без пяти двенадцать. На макушку надевалась пика — звезду в нашем беспартийном доме считали чересчур идейной.

Единственный советский герой — весь-весь зеленый, с красной звездочкой на буденновке пограничник, коленопреклоненный подле своей овчарки,— привешивался где-то сбоку. Еще довоенная, эта игрушка воплощала образы знаменитого рядового Карацупы и его верного пса — они вместе задержали чуть не полтысячи нарушителей священных рубежей Отчизны. В народе композиция называлась "не ссым с Мухтаром на границе" — и мне совсем не нравилась.

Мои фавориты — серия овощей и фруктов из только что прочитанной книжки Джанни Родари: сам Чиполлино, Мастер Виноградинка, Вишенка, Синьор Помидор и Принц Лимон. Жалко, отсутствовал Кум Тыква — авторскую ремарку ко всем его речам "и тяжело вздохнул" я тогда повторял, слыша любой запрет (Мама, можно я запруду пойду делать? — Сказано же: нельзя, опять ноги промочишь! — "И тяжело вздохнул").

Серию выпустили недавно, уже в 1960-е, но выполнена она тонко: глазки прорисованы, на заплатах бедняков и на пряжках-эполетах богачей обозначен каждый шовчик. Классовая борьба меня не особо занимала, интереснее было, что садово-огородные персонажи составляют свой мир. На елке им надлежало жить по соседству и смотреть не на нас, а друг на друга. Фигурки крепились стоймя в прищепках, и их аккуратно поворачивали: вот, так Лимон теперь своего Помидора видит.

Фонарики, сосульки и полосатые волчки занимали средний ярус. Понизу чередовались шары и снежинки. Прихотливо ниспадая, последними вешались две нитки бус. Вату разбрасывали по выпирающим веткам — ну где обычно снег и лежит.

Елка стояла в кастрюле с водой посредь перевернутого детского столика. Ножки столика и связывающие их со стволом веревки в густой хвое были не видны. Залезая под царапающие спину ветви, свежую воду я подливал ежеутренне, проверяя, нет ли подарков от Деда Мороза. Презенты — то весомые, то не очень,— тянулись с неделю. Потом перерыв недели две — и снова жди сюрпризов: почти не осыпаясь, елка жила у нас месяц, аж до моего дня рождения (26 января), и именинные подарки я доставал как новогодние.

Дописав до сих пор, понимаю — как что это мне вспоминается: будто я застал парусный флот, дилижансы, обращение "сударь" и звание "штабс-капитан". А застал только елку из леса. Но теперь-то и ее нет.