Сергей Ходнев о том, как в России отметили столетие начала Первой мировой

В год столетия Первой мировой войны в России открылось множество юбилейных выставок и даже отдельный музей. О том, что объединяет и различает эти экспозиции, и что они говорят о нашем сегодняшнем восприятии той войны — Сергей Ходнев

Приходится констатировать: по сравнению с другими большими военно-историческими юбилеями недавнего времени столетие Первой мировой отметили куда более заметно. В официальных речах войну за этот год поминали многократно, кажется, даже чаще, чем события 1812 года и Смуту два года назад (и уж точно чаще, чем Полтавскую битву и Великую Северную войну в 2009-м). Плюс несколько памятников в России и за границей, плюс появление целого музея, специально посвященного только этой войне, плюс бесчисленное множество выставок. Из которых, если говорить о московских событиях, изрядная часть действительно представляла собой хоть и не сплошь удачи, но по крайней мере добротные, не для галочки, работы.

И даже претендовала на заинтересованно-искреннее звучание. Это не то чтобы прямо-таки всенепременное условие для хорошей выставки (есть тьма примеров, когда получалось совсем наоборот), просто интересно. Истории, конечно, положено быть бесстрастной и не выводить важность событий из того, близки они к сегодняшнему дню или нет. Но в данном случае хронологическая дистанция, видимо, оказалась как раз впору для того, чтобы так решительно двинуть музеи в атаку на заданную юбилеем тему: вроде бы и безопасная давность, ветеранов нет, живых семейных историй, связанных с этой войной, мало. Но в то же время и не настолько далекая, не застывший плюсквамперфект, по поводу которого высокие словеса о величии подвига и неумолкающей славе говорятся, конечно, но несколько отдают кимвалом бряцающим.

Наверное, это тот случай, когда множество разрозненных выставок — даже более внятная реакция на пресловутый юбилей, чем один-единственный, сколь угодно грандиозный блокбастер. Во-первых, материала очень и очень много. Во-вторых, оказалось, что здесь даже поневоле скромное музейное высказывание или просто частность кураторского взгляда тоже вполне уместны. Так с недавно открывшейся выставкой в Сахаровском центре — просто столетней давности фотографии из тринадцати семейных архивов, ни на какую эпичность или исчерпывающую документальную полноту не претендующие, но тем занятнее. Так с юбилейным проектом Музея Москвы, который сосредоточился, соответственно, на том, что происходило в военное время в Москве, не на фронтовом, а на тыловом образе войны — госпитали, благотворительность, военная промышленность и так далее. Проходившая в ММАМ выставка "Война, покончившая с миром" — чуть ли не рекордсмен по международной пестроте перечня участников, однако сам принцип строго единообразен: война в фотографиях — и только в фотографиях.

При этом юбилейных выставок глобального характера — во всеоружии документального, изобразительного и предметного материала и с попыткой рассказать о Первой мировой ab ovo — в Москве случилось аж три. Во-первых, в Манеже, где, к несчастью, размах кураторской мысли сильно уступал масштабу самой площадки. Оружие, амуниция, ордена, плакаты, документальные кинокадры — всего нашлось вроде и в достатке, и даже два боевых самолета поместились (правда, не настоящие, а современные копии), но смотрелось все это дурно организованным набором, сверстанным по официальной разнарядке, спешно и без души. Во-вторых, свою выставку сделал Исторический музей, которому в этом случае карты были в руки — и не только из-за профиля, но и в силу того обстоятельства, что собирать мемории Второй Отечественной войны, как ее тогда называли, ГИМ начал прямо в 1915-м. (А потом, после революции, вдобавок получил некоторое количество экспонатов из упраздненной Ратной палаты, о которой ниже.) Дополнив свой материал вещами, одолженными у европейских собраний, музей немногословно, но методично обозначил множество сюжетов. В их числе и дипломатическая история войны (начиная с попыток Николая II вынести конфликт Австро-Венгрии с Сербией на суд Гаагского трибунала до подписанной Вильгельмом II ратификационной грамоты Брест-Литовского мира), и хроника кампаний, и окопный быт, и патриотическая пропаганда, и революционные события 1917 года (показывают, например, саквояж Ленина, с котором он вышел из того самого пломбированного вагона, и знамя мастерских Северо-Западной железной дороги с безграмотной надписью "да здравствует резпублика").

Занятная деталь: пулеметы, снаряды, противогазы и прочий боевой инвентарь в целом, как выясняется, в качестве экспонатов скорее проигрывают, их принимаешь к сведению, но не более. А документы — пусть даже и машинописные, скучные, казенные — выигрывают. Оказавшийся на гимовской выставке официальный отчет министерства иностранных дел о том, как германский посол граф Пурталес вручил министру Сазонову ноту об объявлении войны, производит впечатление, которое никакой копии аэроплана-"этажерки" не по силам. Но этого еще можно было ожидать; лично для меня одним из главных сюрпризов не только той выставки, но и всего юбилейного сезона в целом, оказалась серия мини-скульптур камнереза Алексея Денисова-Уральского. Это аллегории стран — участниц войны, сделанные из полудрагоценных камней. Австро-Венгрия: разбитое корыто, у которого сидит макака с физиономией императора Франца Иосифа. Турция: гадкая жаба в феске. Болгария: вошь, присосавшаяся к человеческому сердцу. И так далее. Нет, будь это очередной агитплакат — никакого удивления даже не шевельнулось бы; но тратить столько часов каторжной работы и столько дорогих материалов ради вот этих непереносимо желчных карикатур — душевный порыв, который сам по себе многое говорит об этой войне.

Проходившая в Новом Манеже выставка "Взгляни в глаза войны" по части документов смогла заполучить самое престижное: отчаянную переписку двух императоров, русского и германского, они же "кузен Ники" и "кузен Вилли", показывали только там. Хотя исключительной ту выставку делала не только предельная информационная насыщенность, но и острая режиссура. На сей раз слово "режиссура" подходит к выставке буквально, поскольку, помимо кураторов и дизайнеров (последними были Евгений и Кирилл Ассы), над ней работал Павел Лунгин. Два пространства, одно белое, кисейное, со звуками романсов и церковных песнопений: последние мирные дни, затем лазареты, хлопоты сестер милосердия (включая августейшую семью), сбор средств в пользу фронта. Другое — мрачное, темное, с треском мятой жести, которой устлали пол: сражения, победы и неудачи, раненые и мертвецы, передовая и лагеря военнопленных, оборончество и пораженчество, документальная хроника и искусство военных лет.

Если с временными выставками получилось так, что из этого многообразия возникал по-своему яркий импрессионистический эффект (в отсутствие серьезной рефлексии по поводу той войны сойдет и это), то первому и пока единственному музею Первой мировой не повезло прежде всего в организационном смысле. Место для нового музея выбрано безупречное, намекающее на то, что это вовсе даже не новый музей, а лишь возобновление старого: неорусское здание Ратной палаты близ Федоровского собора в Царском Селе, где музей воинской славы собирались разместить, собственно, даже прежде сараевского выстрела, но развернули его с началом войны, уже посвятив недавним событиям. Теперь десятилетиями пребывавшее в заброшенном состоянии здание спешно отреставрировали и передали на баланс музея-заповедника "Царское Село". Которому, в свою очередь, пришлось спешно и без оглядки на чужие музейные фонды сделать с нуля новую экспозицию. Как следствие, костяк этой экспозиции составили предметы из царскосельского собрания, не всегда связанные с войной так уж напрямую (мундиры членов царской семьи, к примеру), а количество современных копий в витринах зашкаливает.

И эту экспозицию, и многие временные выставки, впрочем, объединяет одно — попытка балансировать между "Первой мировой" и "Второй Отечественной", между зрелищем мировой катастрофы и чередой событий внутри России. И почти всегда получалось так, что чудовищный разлом и европейского, и мирового сознания все-таки отходил на второй план, ужасы уступали место дидактике, и фокус в конце концов постепенно смещался к революционным событиям 1917 года. В полном соответствии с официальными высказываниями на тему Первой мировой, где война представала благородным и победным предприятием, которое погубили исключительно национал-предатели.