Коллекция Георгия Костаки в Третьяковской галерее

Выставка авангард

В Третьяковской галерее открылась выставка "Георгий Костаки. Выезд из СССР разрешить", приуроченная к 100-летнему юбилею со дня рождения легендарного коллекционера. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.

Столетие со дня рождения главного, хоть и невольного мецената Третьяковской галереи планировалось отпраздновать масштабно. Третьяковка вела долгие переговоры с Музеем современного искусства в Салониках, куда наследники Костаки в 2000 году продали вывезенную им часть коллекции — 1250 единиц хранения. Греческие музейщики, однако, везти в Россию вещи отказались по политическим соображениям. Пришлось обходиться в основном собственными силами, показав заодно любопытные, но побочные ветви интересов Костаки. Например, его собственноручную живопись — примитивистские пейзажи русских просторов из собрания дочерей коллекционера. Или глиняную игрушку, купленную Костаки по случаю у актера Николая Церетели (ныне народные промыслы хранятся в Царицыно). Эти приятные бонусы, конечно, не восполнят лакун, но особо любопытным авангард из Салоник предъявлен в каталоге экспозиции в Третьяковке и доступен на сайте музея или для любителей старых книг в виде онлайн-каталога большой выставки собрания Костаки в Музее Гуггенхайма.

Видимо, из-за рухнувших в последний момент планов выставка похожа на лоскутное одеяло из плохо сочетающихся между собой элементов. В ней не хватает стержня, поделившего бы экспонаты на главные и второстепенные относительно какого-нибудь основного сюжета. Можно было сделать выставку о самом Костаки, его вкусах, истории собрания, последовательности или непоследовательности человека, открывавшего вместе с коллегами и продвинутыми художниками убранный в запасники и на периферию пласт изобразительной культуры. В связи с фигурой Костаки возникает множество вопросов, на которые выставка не дает ответа. По версии самого коллекционера, изложенной им в многочисленных интервью, первой авангардной работой в его собрании стала "Зеленая линия" одной из амазонок авангарда Ольги Розановой, подаренная знакомым в конце 1940-х. Таким образом, интерес к авангарду у Костаки возникает очень рано, но не правил ли он датировки как истинный авангардист? Некоторые коллекционеры старой гвардии считают, что путь в искусстве Костаки указал основатель нью-йоркского Музея современного искусства Альфред Барр, заезжавший в Москву с профессиональным визитом в 1956 году. Впрочем, эта дата тоже ранняя: даже в оттепель гениев авангарда все еще именовали "безродными космополитами", а полноценная демонстрация достижений 1910-1920-х состоялась только в 1980 году на выставке "Москва--Париж" в Пушкинском музее. Интересно было бы узнать и подробности разделения коллекции. Душу Третьяковки, безусловно, радуют воспоминания современников и слова самого Костаки о том, что он оставил важнейшие вещи. Но знали ли тогдашние музейщики, люди не особо опытные, что в громадном собрании лучшее?

Доказать тезис о том, что Москве Костаки подарил самые качественные образцы, можно было, построив экспозицию на четких принципах эволюции авангардного искусства от дореволюционных экспериментов во французском духе до проектного мышления первых лет революции и споров с беспредметниками, которые вело новое поколение художников в мастерской Филонова и группе "проекционистов" Соломона Никритина. Выставка в Третьяковке неустойчиво балансирует между этими подходами. В центре зала располагается сборная солянка из архивных фотографий. Некоторые из них разогнаны на лайтбоксы в два человеческих роста: Костаки с художниками-нонконформистами, Костаки с семьей в своей московской квартире. Установив культ личности, но не очень подробно объясняя ее роль в истории, выставка превращается в искусствоведческое перечисление групп, направлений и тем, внезапно отвлекаясь на стену "шедевров", замечательных в первую очередь своими размерами, а уж потом качеством. Строго говоря, важность произведения в авангарде не зависит от количества квадратных сантиметров холста: это искусство идей, у которых высшая проектная мощность далеко за пределами рам, где-то в идеальном коммунистическом обществе или на олимпе интеллектуалов-единомышленников, готовых отречься от изображения в пользу абстрактных конструкций. Оттого-то в качестве шедевра может предъявляться небольшой графический лист, например, Густава Клуциса, Любови Поповой или Бориса Эндера. Да и привлекательная особенность собрания Костаки не в первых именах, а в масштабе охвата: здесь есть и поздние работы ученика Малевича Ивана Клюна, и малоизученный гений Иван Кудряшов, и даже один из столпов грузинского модернизма Давид Какабадзе. Удивительно, как любовь к авангарду сочеталась у Костаки с восхищением перед отдельными представителями нонконформистского искусства, которое в сущности крайне редко воспринимало авангард как источник вдохновения. В плотности культурного слоя, пронизанного свободомыслием и неформатными для советского общества идеями, и состоит величайшая ценность собрания Костаки. Он собирал как музей — видимо, организационная зараза все-таки перекинулась с Барра на Костаки. И раздел коллекции, пусть и в пользу Третьяковки,— это основная и почти не обозначенная трагедия этой выставки, которую отказ греков только рельефно высветил.