Экзистенциальная драма о сантехнике

Премьера кино

Фильм Юрия Быкова "Дурак" был награжден призом за лучший сценарий на 25-м Открытом российском кинофестивале "Кинотавр" и оказался там самой социально злободневной картиной, в которой образ аварийного накренившегося дома служит метафорой современной России. Впрочем, времен, когда граждане России чувствовали бы себя в полной безопасности, ЛИДИЯ МАСЛОВА не припомнит.

В предыдущем своем фильме "Майор" Юрий Быков рисовал довольно беспросветную картину полицейского беспредела, на этот раз он не жалеет пессимистических красок для изображения катастрофического развала в сфере ЖКХ. "Там все прогнило",— с ужасом констатирует главный герой (Артем Быстров), начальник ремонтной бригады сантехников, пытающийся добиться расселения падающего общежития у руководства города где-то в Тульской области (судя по регистрационным знакам). Область, однако, подошла бы любая, даже и сравнительно благополучная — Юрий Быков по своему методу не реалист, а скорее экзистенциалист, который для чистоты своих психологических экспериментов и наглядности философских обобщений твердой рукой заостряет углы и зачищает полутона. Вот и в "Дураке" строгие условия задачи таковы, что единственный нормальный, хороший человек помещен практически в ад, один круг которого заполнен колдырями, наркоманами, инвалидами, нищими пенсионерами и прочей, как говорится в фильме, "швалью", а другой — коррумпированными чиновниками, вроде бы жирующими, но по-своему тоже несчастными людьми. Есть еще некое промежуточное "чистилище" — скромно обеспеченная, обычная семья самого героя, где, собственно, в первый раз и прозвучит определение его жизненной позиции как дурацкой, причем из уст родной матери (Ольга Самошина). Из другого угла малогабаритной квартиры жена (Дарья Мороз) учит мужа-идеалиста: чем выбрасывать деньги на учебу в строительном, лучше их потратить на взятку, которая надежней гарантирует повышение в должности, чем образование. Единственный, кто понимает потомственного "дурака",— такой же бессребреник отец (Александр Коршунов), второй положительный персонаж в картине, который в минуту слабости просит у сына прощения, что не научил его жить правильно, по уму, который в предложенной картине мира означает умение грести под себя.

Первый быковский фильм — "Жить" — был сугубо мужским, во втором, "Майоре", женщине отводилась пассивная роль, в третьем режиссер впервые потихонечку наделяет женщину почти самостоятельной волей и задумывается о том, как ей быть в этом мире, где люди делятся на волков и овец. Получается два варианта — либо превратиться в довольно неприятную мать "дурака", занимающую половину крошечной кухни сварливую квашню, вечно недовольную бескорыстием мужа и сына, не способных жить "как люди", либо в железную мэршу (Наталья Суркова) с тремя шрамами на голове, язвой и гипертонией, которая ради возможности жить по-человечески не остановится перед человеческими жертвами. И постепенно этот монструозный женский персонаж на общем фоне остальных, карикатурных образов становится самым объемным, реальным и, как ни странно, даже вызывающим что-то вроде сочувствия.

Но это, вероятно, случайное субъективное ощущение, а не сознательно рассчитанный эффект жестокого и лишенного сантиментов "Дурака", посвященного памяти Алексея Балабанова,— в данном случае это воспринимается не просто как дань уважения, а как своего рода идеологическая пристройка к одному из главных русских экзистенциалистов. Вполне балабановский длинный проход героя по ночным улицам сопровождает песня Виктора Цоя "Спокойная ночь", и строчки "Ночь сильней, ее власть велика" тут нечаянно обрастают социальными обертонами, как бы напоминая о вечной российской "власти тьмы", убивающей все доброе и светлое. И если говорить о литературных ассоциациях, то тут "Дурак" продолжает почтенную русскую традицию сочинений о земских врачах, которых норовят убить темные суеверные мужики за все героические старания спасти народ от холеры. В кинематографическом же контексте по аналогии с такими кинематографическими течениями, как sexploitation или blaxploitation, жанр "Дурака" можно полушутя обозначить как "жилэксплуатация", то есть удачное использование суровых бытовых условий жизни в России, где для создания безвыходной "пограничной ситуации" требуется гораздо меньше драматургических усилий, чем если бы дело происходило в сытых цивилизованных странах.