Лев Лурье — о том, как жил и что пил Петроград 100 лет назад

Сто лет назад, начало 1915 года. Миновали 10 лет со времени революции, о которой внешне ничего не напоминает: идет пятый месяц мировой войны, патриотический дух высок, общество исполнено оптимизма и консолидировано

Лев Лурье

Все складывается удачно. Ставка готовится к наступлению на Берлин. Государь большую часть времени вручает ордена на фронте или инспектирует госпиталя. Наследник чувствует себя хорошо, весел. Дума во всем поддерживает царя, правительство, армию, настроена патриотически. Ничто не предвещает несчастья.

Среди рядовых событий петроградской жизни трудно угадать истоки грядущей великой смуты. До новой революции оставалось еще целых два года.

Тыловые крысы

Шла война, а между тем в Петрограде в театры, особенно легкого жанра, было не попасть. На открытие сезона в модном ресторане "Вилла Родэ" собирался "весь Петроград" — биржевые дельцы, золотая и позолоченная молодежь, представители света и полусвета. Зал блестел огнем, на эстраде пестрая, разнообразная программа, после пикантной шансонетки звучали страстные песни цыганского хора Шишкина. Вызывали певицу Тобольцеву, публика аплодировали итальянцам Боницани и англичанке мисс Дарлинг (союзники!), к полицейскому часу (11 часам вечера) программу едва успевали закончить.

Но полицейские тоже люди, и при спущенных шторах веселье продолжалось в отдельных кабинетах. А если влюбленной парочке хотелось уединиться, достаточно было дернуть за шнур темно-малинового плюшевого занавеса на задней стене кабинета, и в распоряжении посетителей оказывался альков с огромных размеров низкой кроватью, застланной белоснежным бельем.

В полуголодном городе, где по утрам выстраивались "хвосты" за мясом и сахаром и кое-где уже начинались перебои с хлебом, в городе, куда каждый день приходили десятки похоронок, хорошо раскупались цветы. Цветочные магазины приобрели новую клиентуру, которая в средствах не стеснялась и охотно тратила любые деньги.

Но самый большой спрос был на драгоценности. Ежедневно ювелиры зарабатывали сотни тысяч рублей: покупались в основном дорогие, хорошие вещи, простенькие были не в ходу. Недостаток чувствовался в бриллиантах, огромный спрос и на массивное столовое серебро, ковши, братины. Фабрики не успевали вырабатывать изделия — настолько велик спрос. Понятно, что люди стремились уберечь свои сбережения от инфляции, но кто-то вкладывал деньги в выпускавшийся "заем победы", а кто-то в "непреходящие ценности".

Знаменитый придворный ювелир Фаберже выпускает серию "Фаберже — война". Появляются броши, кулоны, булавки в форме сабель, аэропланов, пушек, снарядов из золота и драгоценных камней. Самая популярная форма браслета в 1915 году — в виде "ведущего пояска": медного кольца, обхватывающего артиллерийский снаряд.

Несмотря на войну, петроградская публика одета по последней парижской моде, молодые люди, непонятным образом не призванные в армию, ходили в синих демисезонных пальто с широкими отворотами, в шелковых кашне. Ботинки, конечно, без калош (калоши для Москвы и провинции), светло-серые гетры, пуговички — сбоку. Главным местом встречи светских людей становится "Военная гостиница", как с 1915 года называли реквизированную армией, недавно построенную "Асторию".

Здесь трудно обнаружить армейского офицера, выписавшегося из петроградского госпиталя, штабс-капитана, приехавшего в Петроград в кратковременный отпуск из окопов, чтобы повидаться с семьей, зато за чашечкой чая в 5 часов сиживали интендантские чиновники, щедро сорившие 500-рублевками из необъятных размеров бумажников, офицеры Генерального штаба и многочисленных тыловых учреждений, щеголявшие прекрасно подогнанными мундирами, известные в полусвете шансонетные певицы, скромно прикрывавшие свои изысканные прически косынками сестер милосердия.

В воздухе стоял запах дорогих египетских папирос и модного одеколона "Герлен". Тут можно было договориться о том, чтобы протолкнуть вне очереди по забитым снарядами, ранеными и беженцами железным дорогам несколько вагонов кожи в Финляндию, согласовать получение нескольких ящиков шампанского для частного лазарета, познакомиться с чудной женщиной, обсудить планы на вечер.

Состоялся аукцион — распродажа вещей художника Константина Маковского, самого богатого и модного художника столицы эпохи Александра II и Александра III. Карета семьи Маковского при возвращении из Мариинского театра врезалась в трамвай на углу Невского и Садовой; художник погиб. Были выставлены коллекции мебели, кокошников, допетровского оружия и серег. Вдова получила около миллиона золотом. Главным покупателем стал вездесущий банкир, неизвестно откуда взявшийся в военное лихолетье, Митя Рубинштейн.

Бутлегеры

20 августа 1914 года, вскоре после объявления войны, Россия впервые в своей истории вступила в эпоху сухого закона — было решено запретить всякую "продажу питей". Из доходной части бюджета военного времени одним махом вынули пятую часть. Полиция приступила к мероприятиям по борьбе с пьянством, российское общество — к возможности обойти запреты. Сухой закон породил спекуляцию, тайное винокурение, употребление суррогатов. В первой половине 1915 года те, кто хотели выпить, уже знали, как и где осуществить свое желание.

Существовали прорехи в законе — разрешалось продавать спиртное для нужд госпиталей. Медицинский спирт поначалу не считался напитком и свободно продавался в аптеках. Аптеки, раньше расходовавшие 20-30 ведер спирта в год, теперь предъявляли требования на 300-400 ведер.

Интеллигентные алкоголики, чурающиеся ресторанного шума, обходились средством для ращения волос под названием "Хинная вода", которое продавалось в аптеках и на 70 процентов состояло из спирта, настоянного на хинной корке. Плата за пузырек 1 рубль 10 копеек.

Рабочие покупали в аптеках дешевый одеколон. Фармацевты быстро сориентировались и выбросили на рынок пузырьки без душистых примесей с содержанием 70 процентов винного спирта ценой от 1,5 до 2 рублей. Власти пытались ограничивать продажу спиртосодержащих изделий через аптеки, но ничего не выходило. Когда спиртосодержащие препараты разрешили продавать только по рецептам, гонорары докторов резко увеличились.

Русские бутлегеры начала века имели барыши неслыханные. Например, бутылка русского коньяка с завода продавалась за 5 рублей 15 копеек, в Гвардейском экономическом обществе тот же коньяк стоил 12 рублей, в городских ресторанах по знакомству ту же бутылку можно было купить за 30 рублей, а в загородных ресторанах уже за 60.

В прейскурантах больших ресторанов появились новые пункты: "цветы — 25 рублей", "автомобиль — 50 рублей". Все знали: эти "цветы" и "автомобили" содержат от 16 до 60 градусов, и понимали, что обозначают в счетах "фрукты", "ягоды", "конфеты".

В чайных посетителю говорили: "Чаю на 8 копеек, а за варенье рубль — итого 1 рубль 8 копеек с вас!" "Вареньем" называется лафитный стаканчик ханжи — суррогатной водки. "Чашкой шоколада" — чашка политуры. "Миской окрошки" — бражка своей варки, подаваемая действительно в миске с ложкой.

Весной 1915-го театральная общественность с удивлением отметила необычайный взлет популярности петроградского Троицкого театра миниатюр. Да, конечно, сатирическое обозрение "Иванов Павел" из жизни гимназистов было эффектным, а фраза оттуда "Пифагоровы штаны во все стороны равны" так и вообще стала крылатой.

На углу Троицкой и Графского, у входа в театр, толпилась теперь публика, прежде в любви к драматическому искусству незамеченная,— лакеи, сомнительного вида маклаки, приказчики и буфетчики. Во двор непрестанно въезжали ломовые извозчики. Феноменом заинтересовались власти.

Полиция отправилась в театр и обнаружила в его дворе сортировочный пункт, а как сказал бы криминальный репортер сегодня — разливочный цех. Заговорщики перевозили вино, тайно купленное на складе Елисеева или в погребе Гвардейского экономического общества, на ломовых извозчиках во двор театра, складировали, а потом продавали.

Ну и наконец широко пошли в дело денатурат и политура. За 2-й год войны годичный расход денатурата в Петрограде и губернии вырос почти в 3 раза. На перепродаже политуры зарабатывали десятки тысяч рублей столяры и корзиночники, имевшие разрешения на ее приобретение. Смельчаки употребляли "ингредиенты" в натуральном виде или смешивали с квасом и массами травились и слепли.

На окраинах Петрограда не было такой трущобной квартиры, где не варили бы ханжу — переработанный денатурат. Как писала газета "День": "По приемам это совсем бабье дело, вроде стряпанья, и мужчину к нему подпускать нельзя, потому что он больше сам выпьет, чем наторгует. Она сначала продаст сколько продастся, а уж из остатков сама угостится да еще поднесет соседке, такой же скверной бабе, чтобы та не заявила в участок. Скверная баба-алхимик, копошащаяся ночью над самодельной ретортой и перегоняющая денатурат в "воду жизни", становится бытовым явлением".

Сухой закон привел в Петрограде к эффекту, противоположному тому, который задумывался. Колоссальные прибыли, которые давало подпольное винокурение и спекуляция спиртным, привели к тому, что в этот бизнес устремились тысячи тыловых мародеров. Их благополучие было вызовом фронту и городу.

Миллионы рублей ушли из государственного бюджета в карманы мародеров. Трудно сегодня определить, каков взнос сухого закона 1914 года в страшную копилку русской смуты. Но со сталинскими 100 граммами мы выиграли войну с Германией, а с николаевским сухим законом получили революцию.

Бунтовщицы

"Петроградский листок" сообщает: "3 января утром по Троицкому мосту снег на загородные свалки перевозили ломовые лошади в санях, управляемых женщинами. Порядок и полное отсутствие всякой брани удивляли прохожих. Оказывается, подрядчики по уборке с улиц и площадей снега обрели в бабах отличных работниц".

Женщины заменили не только мобилизованных на фронт ломовых извозчиков, но и швейцаров, дворников, половых, буфетчиков, приказчиков, кондукторов, треть промышленных рабочих. Мужья — или на фронте, или пашут на соседнем заводе. Работницы получают меньше мужчин, работают в основном на конвейере. Во время войны цены выросли в среднем в 2-2,5 раза, а на некоторые продукты еще больше (на масло — в 8 раз, на сахар и соль — в 5 раз). В то же время заработная плата увеличивалась медленнее (примерно в 2 раза).

Холодно. В год Петербург потреблял 1 млн 200 тысяч кубических саженей дров. Новгородских плотогонов и дровосеков забрали на фронт, железные дороги забиты вагонами с боеприпасами и ранеными: даже пассажирское сообщение с Москвой прерывалось на несколько суток. Дров в Питере решительно не хватало. Навигация в Балтийском море с началом войны прекратилась, не стало и угля — его до войны привозили из Кардиффа.

Дети без призора. Улицы заполняются хулиганами. Аренами столкновений и соперничества становятся общественные сады. На Кирочной улице обнаружен труп реалиста Сергея Банникова. Поводом для убийства стал отказ Банникова дать взаймы 10 копеек одному из "кавалергардских", компании мальчишек с расположенной рядом с Таврическим садом Кавалергардской улицы. Хулиганы обратились к Банникову с такой фразой: "Ну-ка, шкет, расшевеливайся на кассу!" Сам-то Банников был с Петроградской.

Почти такая же история произошла в общественном саду у дома Нобеля на Выборгской стороне. Там гимназист Борис Галичевский был заколот сыном чиновника Михайловым.

В 1915 году Александр Блок гулял около Исаакиевского собора со своей тогдашней подругой Любовью Дельмас и после этого записал в дневнике: "На памятнике Фальконета — толпа мальчишек, хулиганов. Держатся за хвост, сидят на змее, курят под животом коня. Полное разложение. Петербургу — finis".

В феврале 1917 года мятеж, разрушивший империю, затеяли прядильщицы с фабрики "Невка" у Сампсониевского моста. Обозленные условиями жизни работницы вырубили свет в цехе, мастеру-англичанину засветили болтом в лоб, пошабашили и вышли на Большой Сампсониевский. А там — завод к заводу, фабрика к фабрике. Так и началось...