Говорит балерина Бернис Коппьетерс

Балет Монте-Карло никогда уже не будет прежним. В январе свою карьеру завершила Бернис Коппьетерс, без которой не обходилась ни одна премьера — за 24 года работы в Монте-Карло она станцевала более 100 ролей. Прима-балерина рассказала Татьяне Кузнецовой о балеринской жизни, о том, почему она решила с ней покончить и чем займется теперь.

Заменить ее некем: Бернис Коппьетерс из тех редчайших балерин, роли которых в исполнении преемниц теряют по меньшей мере половину своей яркости и значительности — как, скажем, Кармен Майи Плисецкой. В Балете Монте-Карло таких ролей — весь репертуар: без Бернис, своей жены и музы, хореограф и артистический директор труппы Жан-Кристоф Майо не мыслил ни одной постановки. Как Таиров — без Алисы Коонен или Александров — без Любови Орловой. Эта инопланетная балерина с невообразимо гибким, чувственным, андрогинным телом, длинными красноречивыми ногами и поразительным лицом, способным излучать величайшую нежность и леденящую ненависть, не годилась разве что на амплуа инженю — плутоватых или бесхитростных девчушек. Ее героини — злодейки или жертвы, ангелы или демоны, женщины или волшебницы — наэлектризовывали жизнью любой спектакль, даже если Майо дарил ей роль Смерти, как в балете "Фауст", которым балерина простилась со зрителями.

Вы завершили свою карьеру в Балете Монте-Карло "Фаустом". Это ваш выбор или решение худрука труппы?

Это было совместное решение. "Фауст" — балет, в котором я чувствую себя очень свободно. Когда Жан-Кристоф Майо его ставил, он дал мне карт-бланш — я могла делать все, что хотела. Он, например, говорил: "Ты идешь из этого угла по диагонали в глубину сцены", и я сама придумывала походку Смерти, ее пластику, ее облик, ее состояния. Это было очень увлекательно. Мой персонаж присутствует на сцене постоянно: Смерть — это главное в "Фаусте". Я обожаю эту роль.

В вашей Смерти доминирует любовь — к Фаусту, к Маргарите, к человечеству вообще. В спектакле получается, что отдаться смерти — высшее благо.

Ну да, у моей Смерти разные лики, она может быть красивой, уродливой, пугающей, умиротворяющей. Очень нежной и очень резкой. И конечно, она страстно любит Маргариту и Фауста — не просто хочет овладеть ими, она жаждет их проглотить, впитать в себя. Может быть, такая интерпретация эгоистична и отчасти продиктована желанием нравиться зрителям — все-таки любовь на сцене смотрится лучше, чем злодейство. Сработал еще и фактор прощания со сценой — в свои последние выступления я поневоле вкладываю всю свою любовь к профессии, к артистам.

В жизни вы считаете смерть благом, избавлением?

Мои друзья много размышляют о смерти и боятся ее. А я просто живу, не очень-то переживая, когда и как все это закончится. Может, потому, что в спектаклях я умирала много раз?

Вы станцевали больше 100 ролей. Какая была вашей любимой?

Пожалуй, как раз Смерть в "Фаусте". Ну и, конечно, Джульетта — можно сказать, это мой ребенок. Я танцевала Джульетту при любых обстоятельствах: больная, здоровая, с травмированной спиной — всего больше 200 спектаклей. Мое тело жило и изменялось вместе с этой ролью. Я обожаю и "Спящую красавицу". Это очень трудная партия — настоящий вызов. Я такие роли очень люблю. И конечно, бежаровское "Болеро".

Вы готовили его с самим Бежаром?

Это было за год до его смерти. Я была одной из последних танцовщиц, которая успела с ним поработать. Вот за такие моменты в карьере я благодарна Богу — за то, что мне удалось это испытать, прочувствовать. Знаете, великие моменты очень часто происходят не на сцене, а в балетном зале, просто на репетиции. Их никто не видит, но ты переживаешь их как огромное счастье, счастье приобщения к настоящему искусству. Конечно, чаще всего это бывало во время работы с Жан-Кристофом.

А есть ли у вас нелюбимые роли?

Конечно, я танцевала балеты, которые мне совершенно подходили. Но Жан Кристоф научил меня, что артист не должен быть главным в зале, на первом месте всегда хореограф и его хореография. И в итоге, отдавая себя хореографу, я получала удовольствие даже от балетов, которые мне не очень нравились. Иногда было трудно, но я никогда не шла на сцену, приговаривая: "ой, что-то неохота". Если танцевать с желанием, то можно приспособиться к любой хореографии.

А какая роль оказалась самой трудной — физически, эмоционально?

Трудно было в начале карьеры. Но я сама устроила себе такую трудную жизнь. Ведь я хотела танцевать, как звезда Большого. Но я не звезда Большого — у меня нет такой школы, такой физики, техники. И все-таки я пыталась ей быть.

Ни одна звезда Большого не смогла бы станцевать ваш репертуар. И когда вы уйдете, все эти балеты будут выглядеть по-другому, беднее.

Я не знаю, что отличает меня от других. Я этого не вижу. Зато вижу в зеркале репетиционного зала, что мое тело уже не способно делать то же, что и раньше. Сейчас мне 44 года, и я не могу конкурировать с собой 24-летней. Раньше я танцевала подряд по 10-15 спектаклей. До 33 лет, когда я лишилась одного сустава, у меня не было замены ни в одной из моих ролей. У меня адски болели ноги, спина, но все равно приходилось танцевать. А я хочу быть счастлива на сцене и работать с удовольствием, а не со слезами. Я же не совсем отказалась от сцены: буду делать какие-то свои проекты, иногда выступать с Балетом Монте-Карло как приглашенная балерина.

Но ведь у вас классическое образование?

Да, но дело в том, что я почти не танцевала больших классических балетов. А без постоянной практики классическая техника теряется. Работа в Балете Монте-Карло, конечно, требует академического качества, в наших спектаклях много классических движений, но вот, скажем, "Дон Кихота" я бы станцевать не смогла. Мое тело забыло, как это делается.

Когда и где вы познакомились с Жан-Кристофом?

Мы впервые встретились на юношеском конкурсе в Лозанне в 1988 году. Он был членом жюри, а я — одной из участниц. Мне было 17 лет, и я даже получила приз. Выбрала деньги, а не продолжение обучения — к тому времени у меня уже был контракт в Балете Фландрии. Второй раз мы встретились в труппе Балета Монте-Карло, в 1991-м. Я пришла в июле, а в сентябре его пригласили на постановку. Он меня узнал — подошел, поговорил.

А как вы вообще попали в балет? В вашем родном Дендермонде, наверное, и труппы нет?

Зато есть театр. Мама с папой и их друзья, когда им было по 18 лет, создали любительскую труппу. Она до сих пор существует, уже третье поколение играет. Мой брат до сих пор участвует в спектаклях, я в детстве, конечно, тоже участвовала. Еще занималась скрипкой, на рояле играла. В девять лет меня отдали в частную балетную школу, а потом уже отправили в профессиональную. Так все и началось.

В Большом театре вы работали над "Укрощением строптивой" — впервые как ассистент-постановщик хореографа Майо. Вам понравилось?

Я в восторге от того, что мой дебют в этом качестве случился именно в Большом! Мальчики и девочки на репетициях были очень открыты и свободны. Но для Жан-Кристофа есть некоторые вещи само собой разумеющиеся, он их даже не объясняет. А людям, которые раньше с ним не работали, надо это растолковывать, так что я служила своего рода переводчиком. Например, если он показывает, что стопа должна стоять прямо, то она не может быть слегка выворотной или слегка завернутой. В Большом на такие детали не обращают внимания, разница небольшая, но в ней-то все и дело. Я на себе это испытала. Когда я начинала работать с Жан-Кристофом, у меня оттопыривался мизинец на руке — от природы большое расстояние между пальцами. И три года каждый день Жан-Кристоф мне говорил: "Мизинчик!" Сначала шептал, потом кричал, пока я наконец не соединила пальцы. И это было действительно важно.

Вы работали со своим телом, которое было вам покорно. Теперь вам придется работать с чужими телами, которые могут отказаться вас слушаться.

Сейчас мой собственный инструмент — тело — как раз не отвечает моим требованиям, оно не нравится мне в зеркале. А вот работать с другим, молодым и прекрасным, телом — одно удовольствие. Показывать, пробовать, искать границы возможностей балерины — ведь иногда она сама не знает, на что способна. Ну как бы у нее Ferrari, а она на нем ездит как на Peugeot. Задача репетитора — объяснить, как можно использовать Ferrari. Конечно, если балерины этого не хотят, другое дело. Я очень требовательная, но не люблю давить на артистов. Необходима совместная работа: если мы видим ошибку и не можем ее исправить, надо искать способ ее обойти. Но тут уже вопрос доверия — если оно есть, то репетиции просто прекрасны.

И все-таки на моем веку такое впервые: худрук уговаривает балерину остаться, а она уходит на пенсию.

Ну не могу же я сидеть на двух стульях. Если продолжать карьеру, нужно заниматься только собой: массажи, отдых, врачебные процедуры, бассейн, полная сосредоточенность на собственном теле и ролях. А репетитору надо думать о других людях, о психологии, о методике, и мне сейчас это интереснее. О своем решении уйти я не жалею ни секунды.