"Левиафан" Андрея Звягинцева

Премьера кино

Завтра в прокат наконец выходит картина Андрея Звягинцева "Левиафан", являющаяся одним из оскаровских фаворитов в номинации "Лучший иностранный фильм". С появлением на российских экранах более чем 600 копий "Левиафана" он, вероятно, теряет вместе с репутацией "запрещенного" фильма кое-какие оскаровские очки, а также некоторые купированные нецензурные выражения, однако на художественном качестве фильма это не должно сильно сказаться, считает ЛИДИЯ МАСЛОВА.

К счастью, главный лингвистический перл "Левиафана" никакого закона не нарушает и остался в сохранности — персонажи фильма называют тестикулы, в просторечии яйца, "фаберже". Эта метонимия оригинальным образом ("У них на всех есть "фаберже"") распространяется также на папку с компроматом на мэра (Роман Мадянов) небольшого северного города, которую привозит московский адвокат (Владимир Вдовиченков), чтобы помочь армейскому другу-автослесарю (Алексей Серебряков) отстоять свой дом на берегу от посягательств беспредельничающей власти. "Левиафан" и предыдущая картина Андрея Звягинцева "Елена" образуют своего рода социологическую дилогию так же, как "Возвращение" и "Изгнание" — дилогию морально-этическую и философскую. И хотя само грозное название "Левиафан" претендует на максимальный, запредельный, библейский уровень обобщения, а "Елена" как бы скромно названа в честь простой, заурядной, типичной женщины, она производит куда более пугающее впечатление в этом диптихе дарвинистских зарисовок о поедании людьми друг друга.

В "Левиафане" по сравнению с тихой, вкрадчивой "Еленой" все сделано громче, четче и нагляднее — уже на уровне бытовых деталей: если народ в лице бездельника сына Елены постоянно посасывал пиво, теперь градус социальной критики повысился в самом буквальном смысле — и россияне хлещут водяру, и мысль о том, что "самый опасный зверь — это человек", уже не сквозит в оттенках интонации, а проговаривается впрямую, устами жены сотрудника ГИБДД, жарящей шашлык на дружеском пикнике, который, однако, чуть не заканчивается дружеской перестрелкой. Еще один представитель органов правопорядка, разгадывая кроссворд, спрашивает героя Алексея Серебрякова, что такое "необратимое направленное историческое развитие жизни в терминологии Дарвина", на что грубый слесарь мгновенно реагирует со всем народным здравомыслием: "Затяжной прыжок из .... в могилу".

Что касается христианской альтернативы царящему на российских просторах дарвинизму, то в церковь звягинцевские картины давно сворачивают почти так же машинально, как пьяница в рюмочную — распорядок дня такой. Вот и распорядок звягинцевского мироздания такой, что на его карте непременно где-то должен стоять хотя бы маленький крестик, даже если настоятельной драматургической и идеологической необходимости в нем нет: так, например, живущая с медицинским материалистическим прагматизмом Елена вдруг заходила с атеистического мороза в храм с вопросом: "А что тут у вас полагается делать, если муж в больнице?" В "Левиафане" же церковь, Библия, всякие религиозные мотивы и аллюзии присутствуют не для галочки, а как один из принципиальных элементов всей конструкции: это и место действия, и как бы движущая пружина сюжета, и собеседник-оппонент, и источник цитат, иллюстраций и в конце концов художественного образа, вынесенного в название. После того как пасхальные яйца Фаберже обрастают игривыми ассоциациями, иронический адвокат-материалист, верящий только в факты, говорит про чудовищного мэра, как про беса: "С такими — только постом и молитвой", между тем как само бесовское отродье выпивает и закусывает прямо в церкви с местным священником, объясняющим: "Всякая власть от Бога, и пока Богу угодно, беспокоиться тебе не о чем". В общем, Андрей Звягинцев не скупится на свидетельства того, что православие если и не совсем пропало, то явно попало в какие-то не те руки: в старой полуразрушенной церкви подростки жгут костер и пьют пиво, а когда камера останавливается на иконках, приклеенных к торпеде автомобиля, в магнитоле играет "Владимирский централ". Но в самый жесткий клинч с церковью "Левиафан" входит в финале, когда стандартно мыслящий зритель мог бы прогнозировать строительство на месте неправедно отжатой земли какого-нибудь "храма Сатаны" — то есть торгово-развлекательного центра с подземной парковкой или, как предполагал наивный герой Алексея Серебрякова, мэрского дворца. Однако авторы "Левиафана" придумывают кое-что попровокационней: в воздвигнутом на месте разрушенной человеческой жизни божьем храме под длинную публицистическую проповедь главное исчадие ада шепчет своему маленькому сыну с доверчивыми глазенками: "Это наш Господь, он все видит". Таким образом, главный месседж фильма озвучивает самый отрицательный персонаж, но положительных взять негде: как и в "Елене", в "Левиафане" добра особого нет, не уродилось оно на российской территории. Может, оно вообще в мире не очень уродилось, но Андрей Звягинцев за пределы России не заглядывает и даже действие "Елены" не стал переносить в Лондон, как, говорят, планировал.

Зато теперь, скорей всего, он не без пользы заглянет на вручение "Оскара", по поводу которого прогнозисты-любители на англоязычных сайтах высказываются в таком духе: "Если бы я был академиком, дал бы "Оскар" Звягинцеву — хотя бы назло России", и думается, реальным американским киноакадемикам эта вполне по-человечески понятная логика, точнее эмоция, тоже не чужда. В сложившейся истеричной атмосфере вокруг фильма трудно взглянуть на него незамутненным взглядом, и все время ловишь себя на желании вступить в какую-то бесплодную политическую дискуссию. Но если все-таки абстрагироваться от сопутствующего резонанса, то "Левиафан" вполне обычная, нормального, среднего фестивального качества картина, по аналогии с которой принято вспоминать "Дурака" Юрия Быкова, тоже представляющего актуальный чернушный тренд, причем быковская режиссура ничуть не слабее, а по каким-то портретам и сюжетным поворотам "Дурак", возможно, даже убедительней и мрачней. За мрачность и очернительство Андрея Звягинцева не пнули только ленивые государственники и патриоты, но очернять тоже можно виртуозно и затейливо, находя такие потайные ключи к восприятию, что и самый непрошибаемый патриот, и насквозь простеганный "ватник" не поймет, отчего вдруг в нем поселились сомнения в правильности происходящего. А можно откровенно тыкать зрителя носом, как и поступает Андрей Звягинцев, и от той прямолинейности, с какой он проговаривает очевидные вещи, довольно быстро начинаешь скучать.