Борьба с «чуковщиной»

7 марта 1929 года собрание родителей Кремлевского детского сада приняло резолюцию «Мы призываем к борьбе с "Чуковщиной"». Этот документ дал название всему процессу "прибирания к рукам" детской литературы, который начался с путаной, но гневной статьи Надежды Константиновны Крупской (на тот момент заместителя наркома просвещения РСФСР), а продолжился запретом многих сказок Чуковского и других авторов, зубодробительной руганью в прессе и душераздирающим покаянным письмом писателя. "Чуковщину" ему поминали еще долго — во время войны, когда злобной критике подверглась сказка "Одолеем Бармалея", и после нее — когда, просто чтобы поддержать дух постановления об Ахматовой и Зощенко, остановили публикацию в журнале "Мурзилка" стихотворной повести "Бибигон" (в итоге эта повесть появилась в печати только 15 лет спустя).

Сам Чуковский считал кампанию против "чуковщины" началом самого трагичного периода своей жизни — примерно в это время смертельно заболела его дочка Мура (она умерла в 1931-м, 11 лет от роду), стремительно раскручивался маховик репрессий, в 1937 году разгромили редакцию детской литературы под руководством Маршака, где работала дочь Чуковского Лидия Корнеевна. Ей самой чудом удалось избежать ареста (хотя известно, что он предполагался), но в 1938-м был арестован и впоследствии расстрелян ее муж Матвей Бронштейн. Все эти обстоятельства, казалось бы, создавали для покаянного письма Чуковского о "Новой Колхозии" полностью оправдывающий его контекст. Но сам писатель этого письма не простил себе никогда.

В ноябре выяснилось, что мой "Крокодил" задержан ГУСом надолго и что никто, кроме меня, его не отстоит. <...> Книга полгода остается под запретом... Ехать в Москву стало необходимо. <...>

Оказалось, что теперь мой "Крокодил" у Крупской.

Я — к Крупской. Приняла любезно и сказала, что сам Ильич улыбался, когда его племяш читал ему моего "Мойдодыра". Я сказал ей, что педагоги не могут быть судьями лит. произведений, что волокита с "Крок." показывает, что у педагогов нет твердо установленного мнения, нет устойчивых твердых критериев <...>. Эта речь ужаснула Крупскую. Она так далека от искусства, она такой заядлый "педагог", что мои слова, слова литератора, показались ей наглыми. Потом я узнал, что она так и написала Венгрову записку: "Был у меня Чуковский и вел себя нагло".

---

Надо ли давать эту книжку маленьким ребятам? Крокодил... Ребята видели его на картинке, в лучшем случае в 3оологическом саду. Они знают про него очень мало. У нас так мало книг, описывающих жизнь животных. <...> Но из "Крокодила" ребята ничего не узнают о том, что им так хотелось бы узнать. Вместо рассказа о жизни крокодила они услышат о нем невероятную галиматью. Однако не все же давать ребятам "положительные" знания, надо дать им и материал для того, чтобы повеселиться: звери в облике людей это — смешно. <...>

Но вместе с забавой дается и другое. Изображается народ: народ орет, злится, тащит в полицию, народ — трус, дрожит, визжит от страха. <...> Это уже совсем не невинное, а крайне злобное изображение, которое, может, недостаточно осознается ребенком, но залегает в его сознании. <...>

Что вся эта чепуха обозначает? Какой политической смысл она имеет? <...> Я думаю, "Крокодил" ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть.

Мы, нижеподписавшиеся, с изумлением узнали, что почти все книги Корнея Чуковского — несомненно одного из лучших современных детских писателей — запрещены комиссией ГУСа даже без объяснения причин. В этих книгах Чуковский является подлинным мастером, оригинальным художником слова, создателем своеобразного стиля, и у Государственного ученого совета должны быть особенно веские данные, чтобы отнять у детей эти книги...

Надеемся, что это решение будет пересмотрено в ближайшее время и запрещение с книг Чуковского снято.

Ал. Толстой, К. Федин, О. Форш, М. Зощенко, Н. Тихонов, С. Маршак, Вяч. Шишков, Евг. Замятин, Ник. Никитин, Л. Сейфуллина, Ю. Тынянов, М. Слонимский, Б. Житков, С. Ольденбург, Евг. Тарле, Б. Эйхенбаум и многие другие.

Это — то, что уже получило название "чуковщины". Это — полная безыдейность, переходящая в идейность обратного порядка. Она — следствие желания во что бы то ни стало приемом жонглирования рифмами, названиями и непонятными словами создать "лепую нелепицу"... Вредная уже своей безыдейностью, такая безделка становится определенно вредной, когда Чуковский берется давать ребенку какую-то мораль. Типичный пример его — "Муха-цокотуха", где воспевается идиллия мухиной свадьбы, совершаемой по традициям заправской мещанской свадьбы. <...> Вопрос о допустимости антропоморфизма как художественного приема в детской литературе еще не получил разрешения. Но можно уже сказать, что этот прием определенно вреден тогда, когда авторы с его помощью наделяют зверей или неодушевленные предметы способностью готовить обед, стирать, ссориться, совершать тысячу дел, присущих тесному семейному укладу <...>.

Травля моих сказок достигла размеров чудовищных. Самое имя мое сделалось ругательным словом. Редактор одного журнала, возвращая авторам рукописи, пишет на них: это чуковщина. <...> Враги чуковщины добились своего: Чуковский давно уже бросил писать для детей,— и за целые три года не писал ни строки. <...>

И теперь, когда чуковщина сокрушена, убита, да позволено будет сказать о ней надгробное слово.

Я думаю, что у нее были и добрые качества.

Во 1-х, она была основана на любовном изучении детей.

Во 2-х, ей была присуща известная доля новаторства <...>. И что бы вы ни говорили, большинство нынешних поэм для детей суть внуки "Крокодила".

В 3-х, чуковщина — честная работа над своим материалом. Автор "Мойдодыра" всегда сознавал свои малые литературные силы и старался восполнить недостаток таланта старательной и кропотливой работой...

Есть у чуковщины и 4-ое качество. Она литературна. <...> Меня радует мысль, что чуковщину ругают лишь те, кто далеки от литературных кругов, кто даже представления не имеет о том, что такое произведение искусства, а сами литераторы в огромном своем большинстве за меня. <...>

Сейчас я вернулся из продолжительной поездки по СССР и пришел к убеждению, что никогда еще наша планета не видала таких грандиозных событий, как те, которые происходят сейчас в Закавказье, на Украине, в Донбассе. <...>

Я понял, что всякий, кто уклоняется сейчас от участия в коллективной работе по созданию нового быта, есть или преступник, или труп. <...>

Нужно отдать все свои силы на создание новых книг, адресованных другому читателю. <...> Стоит только раз, по-настоящему, столкнуться с этим новым читателем и ты поймешь, что для тебя обязателен только его социальный заказ. Поэтому теперь, если бы я даже хотел, я не могу писать ни о каких "крокодилах", мне хочется разрабатывать новые темы, волнующие новых читателей.

В числе книг, которые я наметил для своей "пятилетки", первое место занимает теперь "Новая Колхозия" (для детей 10-12 лет). <...>

Мне хочется записать об одном моем малодушном поступке. Когда в тридцатых годах травили "Чуковщину" и запретили мои сказки — и сделали мое имя ругательным, и довели меня до крайней нужды и растерянности, тогда явился некий искуситель (кажется, его звали Ханин) — и стал уговаривать, чтобы я публично покаялся, написал, так сказать, отречение от своих прежних ошибок и заявил бы, что отныне я буду писать правоверные книги — причем дал мне заглавие для них "Веселой Колхозии". У меня в семье были больные, я был разорен, одинок, доведен до отчаяния и подписал составленную этим подлецом бумагу. В этой бумаге было сказано, что я порицаю свои прежние книги: "Крокодила", "Мойдодыра", "Федорино горе", "Доктора Айболита", сожалею, что принес ими столько вреда, и даю обязательство: отныне писать в духе соцреализма и создам "Веселую Колхозию". <...>.

Через 2-3 месяца я понял, что совершил ужасную ошибку. Мои единомышленники отвернулись от меня. Выгоды от этого ренегатства я не получил никакой. И с той поры раз навсегда взял себе за правило: не поддаваться никаким увещаниям омерзительных Ханиных, темных и наглых бандитов, выполняющих волю своих атаманов.

---