Робер Дуано в Мультимедиа Арт Музее

IX фестиваль «Мода и стиль в фотографии» начался незаметно, первое яркое событие — ретроспектива Робера Дуано (1912–1994). Привезли более ста фотографий из собрания Atelier Robert Doisneau — его фотоархива — и частных коллекций. Это далеко не первая выставка Дуано в России, но их могло бы быть куда больше, учитывая русскую любовь к парижской жизни и французской песне.

По национальности Робер Дуано был парижанин, по ментальности — парижанин, по призванию — см. выше. Он был со своим народом и своим городом. Сражался за него. В годы войны работал на Сопротивление. Подделывал паспорта и прочие документы, благо по образованию и трудовому опыту был гравер, чертежник-шрифтовик и технический фотограф. И, конечно, снимал: опустевшие улицы, баррикады, поцелуи на фоне колючей проволоки и торжественный проход генерала де Голля по Елисейским Полям в августе 1944-го. После войны сражался с теми, кто, продолжая дело немецко-фашистских захватчиков, разрушал, то есть модернизировал, его Париж. Чтобы на месте парижских трущоб с парижскими тайнами и парижским очарованием выросли, во славу идей Фурье, кварталы из стекла и стали — этот процесс замечательно описан в эпопее Жака Тати про господина Юло. Фотохроника жизни и смерти «чрева Парижа» — рынка Les Halles — выглядит как обвинение, которое горожанин и гражданин Робер Дуано предъявляет президенту Жоржу Помпиду и мэру Жаку Шираку, принимавшим решение о сносе и перестройке.

Миф парижской жизни в самых разных регистрах, от Вальтера Беньямина до Амели Пулен, это и есть Робер Дуано, фланер на пороге мегаполиса с шаловливо-наивным взглядом. Поэзия, лирика, крыши Монмартра, шарманка, поцелуи, вечная la vie en rose — его фотографию часто сравнивают с шансоном, он легко находил язык с поэтами, выпустил несколько книг с текстами Блеза Сандрара и сдружился с Жаком Превером, которого много снимал. Анри Картье-Брессон звал его в Magnum — он остался верен скромному Rapho, где подвизались лучшие мастера парижской поэзии, Андре Кертес и Брассай. Про Робера Дуано говорили, что он продолжил дело Эжена Атже: Атже подготовил декорации безлюдных улиц, парков и интерьеров — Дуано населил их протагонистами и массовкой, чтобы театр la vie parisienne принял свой законченный, кинематографический облик.

Собственно, с театром, вернее, с большим театральным скандалом связан и самый знаменитый его снимок — «Поцелуй на площади Отель-де-Виль». Напечатанный в журнале Life в ­1950-м и сделавшийся символом молодой послевоенной Франции, он вошел во все хрестоматии как одна из вершин уличной фотографии.

Решающий момент как он есть. В 1992-м кавалер ордена Почетного легиона Робер Дуано предстал перед судом: некая пара, немного знакомая с фотографом и уверенная в том, что на карточке запечатлены именно они (Дуано не стал их разочаровывать), попыталась отсудить у национального достояния кругленькую сумму за фотографирование и репродуцирование образа без разрешения снятых им частных лиц. Национальному достоянию пришлось признаться, что на фотографии — совсем другие люди, два начинающих актера, чьи имена ему хорошо известны, потому что поцелуй репетировали долго и в разных местах — и на улице Риволи, и на площади Согласия. Нет, решающий момент тоже имел место — когда он увидел двух целующихся в кафе. Подошел, представился и попросил разрешения их снять — они были актеры и легко согласились сыграть эту необременительную роль. «Фотография была постановочной, но поцелуй-то был настоящим»,— говорила модель-актриса, которая тоже пыталась судиться с Дуано за процент с продажи постеров с фотографией (Дуано сумел доказать, что заплатил статистам за работу, так что в суде она проиграла, но не осталась внакладе, продав оригинальный отпечаток с подписью и штампом Дуано, присланный ей после съемки). И все же Робер Дуано никого не обманывал — он всегда утверждал, что снимает мир, каким он должен был бы быть, мир, полный любви и нежности. Потому он, например, наотрез отказался фотографировать публичное поругание обритых наголо коллаборационисток.

Гуманизм и нежность к маленькому человеку, человеку труда — за это Робера Дуано любили в СССР, как любили и прогрессивную француз­скую эстраду. Он, конечно, работал не только в Париже, много ездил по стране и миру, и иногда трудно отделаться от мысли, что дачники в Бретани — это советские отдыхающие в какой-то всесоюзной здравнице, а шахтеров Ланса могли бы напечатать в «Огоньке». Впрочем, не могли — в шахтерской серии Дуано нет и тени стахановского героизма, но есть оптимизм людей, верящих не в победу коммунизма, а в то, что труд — это цель бытия и форма. То есть счастье. Эта тема есть в каждой из его работ, даже когда репортаж как будто бы далек и от маленьких людей, и от трудовых тягот. В снимке с Сержем Лифарём на репетиции: его ноги, состоящие из одних лишь мускулов, словно бы одолжены у экорше, и кудрявой девчушке в пачке, которую он наставляет, очевидно предстоят такие же хождения по мукам. В портрете Жана Тенгели, монтирующего какую-то саморазрушающуюся скульптуру у Пале де Токио: видна лишь щеголеватая фигура в костюме, голова же скрыта клубами пара, как Творец в барочных облаках. Труд, созидающий мир согласно чертежу,— Дуано прекрасно удавались архитекторы, будь то Ле Корбюзье, ушедший в свои светоносные кальки, или Иона Фридман с петроглифическими таблицами городских структур. Такими же архитекторами выглядят у него кутюрье, склоняющиеся над выкройками: Юбер де Живанши или Жан Поль Готье. Робера Дуано не прославили модели и наряды, снятые для Vogue, зато ему замечательно удавались сцены примерки и портновские мастерские — закулисье моды и стиля, полнокровное и жизнерадостное, не хуже «чрева Парижа».

«Робер Дуано. Красота повседневности». Мультимедиа Арт Музей, до 10 мая

Анна Толстова