Адвокат летчицы Марк Фейгин в эфире "Коммерсантъ FM"

Украинские врачи получили допуск к летчице Надежде Савченко, которая находится в московском СИЗО, заявил ее адвокат Марк Фейгин. Он сообщил, что направил в Генпрокуратуру жалобу на сотрудников ФСИН за то, что те не допускали к обвиняемой медиков из Украины. Марк Фейгин ответил на вопросы ведущей Натальи Ждановой в эфире "Коммерсантъ FM".

В начале месяца Надежда Савченко начала выходить из голодовки, которая продолжалась более двух месяцев.

— Расскажите, как себя чувствует Надежда, и что говорят медики. Они уже успели ее осмотреть?

— Начнем со второго. Они только вошли и находятся там меньше часа, они еще пока не выходили. Напомню, что в субботний день как адвокат я не могу посещать Надежду Викторовну. Ее могут посещать либо члены ОНК, либо в исключительных случаях, как в этом, украинские медики к ней пошли, поэтому только после их выхода мы узнаем об их диагнозе и рекомендациях.

Что касается самочувствия Надежды Викторовны Савченко, то оно плохое, это точно абсолютно, потому что все дни, что мы ее посещали с моими коллегами, усваивать пищу даже жидкую она не может. У нее низкое давление, у нее острые боли, связанные с панкреатитом и так далее. То есть все-таки состояние ее такое, что, конечно, ей рекомендовано было бы переместиться в какую-то гражданскую больницу, и там уже проводить более глубокое исследование ее внутренних органов, их изменение и так далее.

— То есть речь идет уже о системных нарушениях в организме после голодовки?

— Абсолютно точно, в этом нет никаких сомнений.

— Она сейчас находится непосредственно в СИЗО или все-таки в госпитале при СИЗО?

— Нет, это не при СИЗО госпиталь.

— Как это так?

— Это санчасть СИЗО №1 "Матросская тишина". Это блок, тоже металлические решетки, двери, но это, скорее, напоминает медицинские палаты, но в тюрьме. Там, например, есть душ в каждой камере, поскольку это показано медицинским пациентам, которые лежат в этой тюремной больнице, и так далее. Там все-таки почище. Но в общем это, все равно, тюрьма.

— В каком объеме ей оказывается там медицинская помощь? Ей назначали какие-то препараты? Какую пищу она сейчас принимает? Только жидкую или уже какую-то твердую? Вы говорите, что не усваивается, но, тем не менее, попытки какие-то были?

— Никакой твердой пищи она не может принимать, у нее свернут как жгут ее пищевод, поэтому еще долго он не расправится. Перистальтика явно не соответствует возможностям потребления жесткой пищи, об этом даже речи не идет. Речь идет о жидких смесях. Это либо бульон, либо витаминные смеси из детского пюре, которые мы передали в баночках, его размешивают с водой. Об этом речь, и она эту пищу практически не усваивает.

— Вы это все передаете, то есть у них там своего этого нет ничего?

— Вы что, детское питание Gerber, кто же будет это питание закупать? Нет, конечно, это надо передавать. Врачи пытаются контролировать ее состояние, насколько позволяют тюремные условия больницы, они дают ей горстями лекарства. Я думаю, что, исходя из своей компетенции, они назначают ей лекарства, которые должны поддерживать ее состояние, но что это за лекарства, насколько они эффективны и нужны ли вообще, такие как я определить точно не могут, поэтому и была потребность вызвать украинских медиков.

Это горсть таблеток, а что в них, зачем они, наверное, от панкреатита и от того, от сего. Мы не можем сказать, что там есть какая-то злонамеренность, и ей дают не те лекарства, но ведь может быть и врачебная ошибка. Это налево, направо происходит. Тем более условия тюремной больницы, конечно, ограничены в части исследования обвиняемого какими-то узкими специалистами. То есть там есть терапевты общей практики наверняка, может, какие-то кардиологи, но так чтобы специальный гастроэнтеролог — этого все-таки специально не держат, это уж точно.

— То есть у Надежды и у вас больше доверия к украинским медикам, чем к российским, которые сейчас там с ней работают?

— В той ситуации, в которой находится Надежда Савченко, у нее самой однозначно доверие только к украинским медикам. Что касается меня, то моя работа процессуальная. Если украинские медики дадут заключение по основанию статьи 110 УПК, попадающей в перечень заболеваний, которые несовместимы с пребыванием обвиняемого под стражей, то это будет предпосылкой подать ходатайство об изменении меры пресечения на основании этой статьи, поскольку это заболевание надо лечить, и в тюрьме находиться лицо, обладающее этим заболеванием, не может. Российские медики, тюремные врачи не ставили таких диагнозов. Они говорили, что ее состояние удовлетворительное, хотя чисто внешне это не соответствует действительности в моем представлении, хотя я не медик и устанавливать заболевание не могу.

— Марк Захарович, но где гарантия, что если об этом заявят украинские медики, решение о переводе Надежды в гражданскую больницу будет принято, то есть где гарантия, что будет исполняться это решение и их рекомендации?

— Гарантий никаких, это только рекомендации, не более того. Давайте говорить прямо: если у нее, например, есть какой-нибудь острый панкреатит, то он либо есть, либо его нет. То есть не бывает так, что украинские медики его диагностируют, а российские медики говорят: "Да, нет, все это так, припухлость какая-то или, я не знаю, брадикардия какая-нибудь". Она все равно объективно либо есть, либо нет. Если одни медики говорят, что она есть, а другие говорят, что нет, значит, нужно переместить в такое учреждение, в компетенции которого находится определить есть это или нет. В тюремной больнице это определить совершенно невозможно.

— Понятно. Ее жизни, по словам, по крайней мере, медиков санчасти, ничего сейчас не угрожает?

— С их точки зрения нет, а я утверждать это не могу, потому что я не медик. Во-вторых, заключения как тюремных врачей, так и немецких, свидетельствуют о наличии каких-то уже серьезных заболеваний, но перспектива их развития и создание угрозы для жизни Надежды Викторовны — это не очевидная вещь. Мы не можем сказать, что завтра она умрет из-за последствий своей голодовки. Но полагаться на столь умозрительное заключение мы тоже не вправе, а если такое произойдет, а случаи такие бывали…

— Она сама не жалеет о том, что два месяца не принимала пищу, о том, что держала эту голодовку?

— Нет, она человек, который не рефлексирует по таким поводам.