Политолог Иван Крастев — о специфике современных протестных движений

Известный политолог Иван Крастев на конференции в Москве предложил по-новому взглянуть на современные протестные движения. Своими идеями он поделился с "Огоньком"

В течение последних семи лет, с 2008 по 2015 год, в десятках стран мира прошли массовые политические протесты. И что интересно, это были самые разные страны. И демократии, и автократии, и страны со стагнирующей экономикой, и страны, где очевиден экономический рост. Более того, в некоторых из этих стран росло или оставалось по-прежнему высоким социальное неравенство — как в той же России, а в некоторых, напротив, оно заметно снизилось — как в Бразилии.

И вдруг весь этот мир, такой разный мир, охватывается волной протестов. Сейчас, когда мы отошли на некоторую историческую дистанцию от "гребня" волны, пришедшегося на 2013 год, хочется понять: что это было? Что мы пережили?

Я понимаю, конечно: все это очень разные протесты. Если их сравнивать, то сразу выяснится, что в России, Таиланде, Болгарии или Испании события развивались своеобразно. Более того, интеллектуальные элиты сегодня с опаской относятся к любым обобщениям. Европейской аудитории очень понятен анекдот про английского, французского и швейцарского мальчиков, рассуждающих, как они появились на свет. Англичанин уверен, что его принес аист, француз — что его нашли в постели, а швейцарец просит не обобщать, ведь "все зависит от кантона". Многие склонны рассуждать как швейцарцы из анекдота.

Но я все-таки решил осмыслить протесты как глобальный феномен. Дело в том, что, несмотря на местную специфику и на то, что мы, несомненно, зависим от деревни, в которой родились, есть у новой генерации протестов общие черты, отличающие ее от всего, что было прежде. Не первый раз мы видим людей на улицах Европы и других стран. Но это первый раз, когда они появились там без политических или профсоюзных лидеров. И это очень сильная разница — политическое участие без представительства.

Пятьдесят лет назад, когда ты видел толпы людей на улицах, ты тут же пытался понять, кто они: фашисты, коммунисты, антиглобалисты... А сейчас это стало сложно или почти невозможно сделать. Я наблюдал за протестом в Каире: в его первые дни мусульманские братья шли рука об руку с секуляристами. Из-за сложности как-то охарактеризовать эти протесты им давали странные IT-имена — фейсбук-революция, твиттер-революция... Но эти имена, в сущности, ни о чем не говорят и ничего не объясняют.

Более того, нет даже однозначного ответа на вопрос, чем закончились эти протесты. С одной стороны, они повлияли на геополитическую обстановку, в нескольких странах привели к смене правительства (впрочем, не всегда к смене политической культуры), но кое-где они просто "рассосались". В Болгарии, например, на улицы выходило больше 100 тысяч человек, недовольных высокой платой за электричество. Это не были интеллектуалы из Софии, это было очень массовое движение. Градус протеста оказался высок: семь человек даже сожгли себя. В итоге состоялись досрочные выборы в парламент. Но вот что интересно: еще до протестов, в январе, болгар спросили, кому бы они отдали свой голос, будь выборы сейчас. И полученный расклад полностью соответствовал тому, что мы увидели на выборах в июне. То есть протест не изменил политических настроений и только чуть ускорил естественные процессы в развитии страны. Он не выдвинул ни одной новой политической силы, никак не повлиял на политический спектр. В соответствии с классической революционной логикой, он закончился ничем. И плата за электричество тоже, честно говоря, не очень изменилась.

Гипотезы и догадки

Но факт остается фактом: тысячи людей выходили, сами собой, без лидеров, на улицы. Зачем и почему? Сегодня в мире, по всей видимости, существует пять вариантов ответа на этот вопрос.

Первый предложен Полом Мейсоном, современным левым публицистом, который уверен, что мы имеем дело с антикапиталистическим протестом масс. Он апеллирует к европейским проблемам: множество выпускников вузов даже не надеются на постоянное трудоустройство, социальные гарантии уже не гарантированы всем — и это возмущает граждан, заставляя их бунтовать. Но, на мой взгляд, если теория Мейсона хорошо объясняет протесты в таких странах, как Испания, она не объясняет протестов в той же Бразилии, где последние годы наблюдался экономический рост и впервые заработал социальный лифт.

Второй — это ответ Фрэнсиса Фукуямы, провозгласившего "революцию глобального среднего класса". По его мнению, индивидуалистическая культура среднего класса стала привлекательной для жителей самых разных стран, заставив их требовать большей независимости от государства и адекватного политического представительства. Но и здесь проблема: далеко не все протесты были связаны с идеей представительства и изменения политической палитры.

Еще одна объяснительная гипотеза, и очень интересная, восходит к суждениям французского политолога Пьера Розанваллона, придумавшего термин "контрдемократия". Под ним понимается следующее: по разным причинам в разных странах выборы стали неэффективным инструментом, где-то правые уже не отличаются от левых, где-то их исход заранее предрешен, а значит, единственный шанс гражданина как-то повлиять на политику — это сказать "нет" конкретным действиям власти. Но протесты 2008-2015 годов не всегда возникали как протест против конкретных действий. Часто требования уличных шествий были размыты и абстрактны: за мораль в политике, за мир, дружбу и справедливость.

Самая простая из звучащих версий — это продолжение идей Мануэля Кастельса: нас так изменили медиа и новые средства связи, что теперь и офлайн люди собираются как онлайн — без лидеров и организации. Это, конечно, хорошо, но не проясняет суть проблемы: зачем нам вообще собираться офлайн?

Наконец, предложена и конспирологическая теория: все устроили американские спецслужбы. Эта версия очень популярна в Египте и, видимо, распространена в России. Согласно этой теории, Америка теряет мировое лидерство и специально раскачивает глобальный порядок, устраивая протесты по всему свету, чтобы взять реванш. Но тогда непонятно, откуда взялись протестующие на Уолл-стрит.

В большинстве описанных версий есть, конечно, рациональное зерно, и их сторонники ведут жаркие споры друг с другом, потому что на кону — определение вектора дальнейшего развития. По прошествии времени наверняка выяснится, что протесты 2008-2015 годов оказали не меньшее влияние на мировую политику, чем протест 1968 года. А значит, очень хочется заранее знать, что это за влияние и как его нейтрализовать или использовать в своих целях.

Закупка идей

Улица, которая молчит,— это самое страшное для каждой власти. С улицей без лидера невозможно ни договориться, ни "разобраться". Вероятно, силу этого молчаливого протеста (без программы, идеологии) оценил еще плебс в Древнем Риме, который устраивал сецессию: выходил из города, без оружия, недовольный какими-нибудь налогами или другой актуальной политикой, и собирался на соседнем холме, ничего не делая. Сенаторы сами шли к плебсу и предлагали ему новый социальный контракт, новые условия жизни. Согласитесь, это очень удобно.

На мой взгляд, то, что мы видели совсем недавно в разных частях мира, очень похоже на древнеримскую практику, только измененную на современный лад. Американский экономист немецкого происхождения Альберт Хиршман первым заметил, что когда людям не нравится работа их правительства, институтов, конкретных чиновников, у них есть два легальных способа среагировать. Либо уйти (отказаться от услуг плохой школы, сменить место жительства, вообще эмигрировать), либо голосовать (это в том случае, когда уйти нельзя и приходится как-то менять свое окружение). По Хиршману, в жизни человека есть много того, от чего нельзя или очень сложно "уйти", чему мы будем лояльны до конца: родина, семья, религия и прочее. В этом он видел главное отличие политики от экономики: у покупателя на рынке очень низкий уровень лояльности — он не берет того, что ему не нравится, а у "человека политического" лояльность выше, он будет со многим мириться и постепенно менять окружение, от которого не хочет "уходить".

Парадокс в том, что нынешние протестующие — это люди, которые научились и в политике вести себя так, как ведет себя покупатель на рынке. Раньше, чтобы отрицать существующий порядок вещей, человеку нужно было стать революционером, уйти в подполье, примкнуть к оппозиционной партии или проникнуться крамольной идеей, словом, резко порвать с окружением. Сейчас можно отрицать порядок, сохраняя пристойный вид,— как у покупателя, недовольного качеством товара, но остающегося в магазине. И точно так же, как покупатель, современный протестующий не говорит, чего он хочет: это забота производителей — выяснить, что ему надо.

Поэтому удивительным образом протестное движение в разных странах, не умея сформулировать своих целей и программ, оказывалось потребителем тех идей, которые ему предлагали уже существующие элиты. Древнеримский плебс тоже ничего не говорил сам: требовал, чтобы элиты его обслужили — занялись, так сказать, политическим творчеством. Тогда работала логика "запрос-ответ". С поправками на помехи в восприятии сигналов обеими сторонами работает она и теперь: от "Оккупай Абай" и московских протестов 2011-2012 годов до присоединения Крыма дистанция небольшая.

Противоречия улицы

Опасна ли уличная, безлидерская политика? Вообще считается, что человек выходит на улицу, когда точно знает, что не может решить свои проблемы через суд. Это подтверждается социологическими наблюдениями за членами экстремистских партий — они не беднее и не глупее прочих, но отличаются от массы населения повышенным недоверием к институту суда. Они предпочитают самосуд, и у улицы, конечно, сохраняется большой потенциал "линчевания" неугодных. С другой стороны, уличные протесты решили давнюю проблему представительной демократии: как выяснить степень "затронутости" человека той или иной темой. Да, у нас есть выборы, но итог голосования ничего не говорит о том, насколько обсуждавшиеся в ходе предвыборной кампании сюжеты были важны или даже болезненны для массы населения. Когда масса выходит — затронутость налицо.

Самое существенное противоречие современных общественных движений — это их проникнутость недоверием. Покупатель на рынке, как правило, не очень доверяет производителю, поэтому редко кто хранит верность одной марке. Нежелание иметь лидеров у нынешних протестующих тоже коренится в недоверии. И политтехнологи уже заметили эту слабость: как правило, усмиряя демонстрации, правительства стран призывали не безоговорочно верить себе, а "не верить никому", играя на этой эмоции масс. Доля недоверия, конечно, всегда полезна в политике, но когда она становится критической - она блокирует развитие. Иногда лучше быть обманутым, чем не верить никому — этот давний трюизм еще предстоит освоить современным "революционер-покупателям".