Бывший директор Новосибирского театра оперы и балета ответил на вопросы “Ъ”

Бывший директор Новосибирского театра оперы и балета БОРИС МЕЗДРИЧ в интервью корреспонденту “Ъ” ГРИГОРИЮ ТУМАНОВУ прокомментировал свою отставку с этого поста, назначение на него Владимира Кехмана и свои отношения с Министерством культуры и Русской православной церковью.

— Расскажите, чем вы занимаетесь после увольнения? Устроили себе вынужденный творческий отпуск или готовитесь куда-то уже выйти работать? Есть предложения?

— Творческий отпуск — это хорошо звучит в нынешних обстоятельствах. Конечно, сейчас много встреч, действительно куда-то зовут, но я бы пока не стал называть конкретные места. Да и процессы, уже даже не связанные с театром, а касающиеся того, что привело к моему уходу, я имею в виду отношения церковь—государство—искусство, они никуда не делись, я продолжаю наблюдать за ними. Поэтому лишний раз думаешь, куда двигаться — в сторону театра или куда-то еще.

— Напоминают ли вам чем-то отношения государства и театра в советское время нынешнюю ситуацию? Наверняка тогда было жестче и сложнее что-то согласовать.

— Нормирование было жестким. Особенно если это не федеральный, а краевой театр, как тот, в котором я тогда работал. В то время все решения оставались за партией. Нам даже четкие разнарядки спускали: чтобы в сезон или в год была одна историческая пьеса, одна пьеса местного автора, чтобы обязательно была постановка по русской классике, один западный автор и один детский спектакль. По жанрам пьес тоже все жестко регулировалось. Все эти худсоветы, которые мне приходилось проходить, генеральные репетиции, которые отсматривались и обсуждались... Табачников был очень активный главный режиссер, поэтому по три дня подряд порой приходилось воевать за какие-то спектакли.

Помню, мы поехали с гастролями на Украину. Были в Николаеве, Харькове и Киеве. Я поехал заниматься подготовкой гастролей в Киеве, пошел к замминистра культуры. А дело было ровно за год до Чернобыля, кстати. Прихожу, даю репертуар на Киев. В нем — спектакль «Порог» — об алкоголике, который возвращается к нормальной жизни. Замминистра тут говорит: «Такого спектакля у нас не будет». А спектакль был хороший. Он ни в какую. И тут я последний аргумент привел: «Спектакль прошел худсовет, в состав которого входил и представитель крайкома партии. У нас что, с вами разная партия?» Тут чиновник сдался. Уговорились, что покажем один раз.

— Вы видите что-то созвучное сейчас?

— Мне кажется, что похожие функции сейчас берет на себя РПЦ. Я не буду говорить за всю Одессу, но у нас в Новосибирске функции цензурирования перешли в руки даже не церкви, а радикалов от православия, активистов каких-то структур, которые тут существуют в большом количестве. При этом они пользуются ресурсами местной епархии, ее сайтом, ее коммуникациями. Очень это все знакомо. А эти люди, по-моему, продвигают какие-то свои цели, тоже хотят власти и преференций в обществе, что-то хотят от государства. Жалко, что с ними порой заодно и представители силовых структур. Вот письмо на меня и режиссера спектакля «Тангейзер» Тимофея Кулябина в прокуратуру написал не только митрополит Новосибирский и Бердский Тихон, но еще и замначальника главного управления областного МВД генерал-майор Кириллов. Это есть в материалах нашего дела. Да, потом был суд, экспертиза. Суд все решил в нашу пользу, потом прокуратура это решение обжаловала, но отозвала заявление, так как 29 марта меня уволили.

— И какие у вас были первые мысли? Вроде дело выиграли, а тут такая неприятная, мягко говоря, неожиданность.

— Я в аэропорту Толмачево встретил первого замминистра культуры Владимира Аристархова, который сразу вручил мне приказ об увольнении. Со мной еще был Василий Кузин, министр культуры Новосибирской области, и неожиданно оказались руководители двух местных федеральных учреждений культуры. Я только потом понял, почему они приехали. Думаю, если бы я не подписал приказ, то они бы были свидетелями, чтобы составить акт о моем отказе.

— А вы следите за тем, что происходит с театром без вас? Бывшие подчиненные делятся рассказами о новом руководстве?

— Ну а что следить? Там и следить не нужно, все видно в СМИ. Новый директор Владимир Кехман как-то все больше на опережение работает: сначала о планах, не вникнув в специфику работы учреждения, заявляет, а уже потом объясняет, что имел в виду. Ну вот, например, его слова по поводу низких зарплат неверны, по поводу задержек выплат сотрудникам тоже.

— Но Владимир Кехман, заняв пост, достаточно подробно критиковал прежние порядки в театре. Говорил про запустение, про то, что реквизита не хватает, припоминал вам ковер в Большом зале, прибитый гвоздями.

— То, что театр недостаточно финансировался, никто и не спорит. Я вот тут сравнивал бюджеты и характеристики нашего театра с тем же Михайловским театром. Правда, цифры по 2013 году, но тоже показательно. Вот, к примеру, у нас 1774 места в большом зале. У нас источник финансирования — федеральный бюджет. У Михайловского, где мест в два раза меньше, муниципальное финансирование. У нас при этом выходит из бюджета по 1780 руб. на зрителя, а у них — по 3500 руб. Но давайте сравним цифры посещаемости за 2013 год. В Новосибирском театре на каждом спектакле в среднем было на 500 человек больше, чем в Михайловском. И Новосибирск — не Петербург, здесь практически нет туристов, а населения в пять раз меньше.

—А как вы восприняли это назначение, выбор министра? Как отнеслись к своему преемнику?

— Я его лично не знал. Мы по телефону четыре раза общались. Общение было не самое радостное. Впервые мы с ним коротко увиделись в Толмачево. Разговоры были жесткие. Вот он говорит: «Хочу дать театру название “Большой театр Сибири”». А я ему объясняю, что права на слово «большой» у Большого театра, что это все кончается плохо, что у них положительный опыт работы в судах. Он мне отвечает: «Ничего, договоримся». Очень скоро гендиректор Большого театра Владимир Урин, узнав о его планах, все популярно объяснил. Похоже, что новому директору еще предстоит освоить этические нормы в отношении коллег, зрителей, жителей города. Сможет ли, вот в чем вопрос.

— Почему, как вы думаете, именно Владимир Абрамович был выбран на ваше место? Понятно, что он многое сделал в Михайловском театре, но те новости, которые сопровождают его сейчас,— они, мягко говоря, вряд ли на руку тому же Министерству культуры, которое принимало решение.

— Это надо Мединского спросить. Он ведь так решил.

— Но вот министр культуры уже заявил, что «Тангейзер» вернут на сцену, но с небольшими изменениями.

— Как можно спектакль ретушировать? Я этого слова применительно к спектаклям вообще не понимаю. Убрать действующих лиц? Это уже другая постановка будет. Это же не резинкой стирать неудачные штрихи. Мы спектакль показали четыре раза, были полные залы, семь тысяч человек его посмотрело. Как теперь что-то менять?

— Когда вы только готовили постановку, вы с режиссером Тимофеем Кулябиным не думали, что сцена с Иисусом может вызвать такую реакцию? Были ли споры вокруг нее, не было ли идей как-то смягчить эти эпизоды?

— А у нас не было никаких опасений. Я воспринимаю это как игру, как театр. Как ситуацию, которой в жизни быть не может, она не имеет отношения к реальности. В нашей постановке — Иисус не тот, который священный и сакральный. У нас даже в программе не написано, что это Иисус Христос, у нас написано: «актер, играющий Иисуса». Слова «Христос» нет. Да, актер внешне напоминает канонический образ, но он у нас такой, поплотнее. Но это все равно «двойной отжим», получается: артист на сцене по сюжету переодевается в Иисуса, чтобы сняться в кино. То есть мы максимально ушли от реального образа, чтобы вообще отдалиться от церковной атрибутики. Мы же не иконы на сцену выставили. Мне кажется, что статью об оскорблении чувств верующих надо если использовать, то только применительно к каким-то ситуациям в храмах, соборах, церквях, на прилегающих к ним территориях. Но нельзя делать этой территорией все государство.

— Почему министр не учитывает количество подписей, оставленных в поддержку оперы?

— Почему он не отвечает ни одной фразой на громадное количество писем, которые написал первый эшелон театральных деятелей России? Это же его люди, ему с ними работать. Я считаю, это очень хорошо, что я выдержал свою позицию, что не изменил ее. Ладно, уволили, но я ушел при такой поддержке коллег и зрителей, а это дороже должности.

— С другой стороны, в министерстве же четко определили правила игры: мы финансируем только нечто патриотическое и процесс создания должны контролировать. А то, что не хотите согласовывать, финансируйте сами, тогда делайте что хотите.

— Подход «кто платит, тот и заказывает музыку» — большая ошибка. Когда мне на встрече министр культуры сказал, что расходы на «Тангейзер» будут вычтены из бюджета на 2015 год, я опешил. Это прямая финансовая цензура, получается. Мы же видим, что даже представители власти однозначной позиции не имеют по этому вопросу. Даже советник президента по культуре Владимир Толстой говорил, что деньги даются не на результат, а на реализацию идеи. Так и науку можно перестать финансировать, ведь в ней тоже конечный результат неочевиден. Я хочу услышать точку зрения министра очень четко. Чувства верующих — они когда могут быть оскорблены? Если ты получил деньги от государства — ты ориентируешься на чувства верующих, а если это частное финансирование — можно не ориентироваться? Я перестаю понимать что-либо. Деньги — инструмент, не самоцель. В уставе ни одного театра не написано, что его конечная цель — получение прибыли. Спектакль может быть спорным, в этом нет ничего страшного. Но это не предмет административного спора, как и чувства верующих.

— Есть еще пространство для диалога с умеренными представителями церкви?

— Я считаю, что да. Всегда надо разговаривать. Есть масса вопросов к тому же митрополиту Тихону. Вот он звал людей на митинг, говорил на проповеди, что тот, кто не придет,— христопродавец. Ну как это? Я помню, что даже патриарх Кирилл в одном из интервью говорил, что молитвенное стояние у храма — это максимум, к чему можно призвать, а звать на митинг недопустимо. Почему это не соблюдается? Тот же Тихон ведь еще пишет заявления в прокуратуру, государство как можно скорее такие заявления принимает. Причем персонажи, нападающие на «Тангейзер», уже не в первый раз так выступают. До этого они какие-то выставки срывали, концерты. Аппетит, как говорится, приходит во время еды.

— Хочу вернуться к первому вопросу. Вы говорили, что предложения поступают из сферы искусства. А вам кажется, что сейчас подходящий климат для того, чтобы им заниматься?

— Думаю, я найду работу, хотя и понимаю, что многие зоны для меня закрыты. Есть разные сферы деятельности, где еще можно что-то делать, все зависит от индивидуального подхода. Министр открыто дал понять, что мне ничего предлагать не будет. Ну, пожалуйста. Мы же видим, как сжимается театральная инфраструктура страны, а творческая свобода превращается в выжженное пространство.

— Ну у вас же изначально техническое образование, вы окончили геолого-геофизический факультет Новосибирского госуниверситета. Может, в эти отрасли?

— Нет, с этим уже все, я от науки давно отошел. Да, я окончил этот университет, он находится в Академгородке. Я еще застал академика М. А. Лаврентьева — первого председателя президиума Сибирского отделения академии наук СССР. В Академгородке была концентрированная атмосфера жизни и учебы, лекции нам читали научные сотрудники академических институтов. А внутри университета была еще и бурная общественная жизнь. Все нормальные студенты тогда учили диалектический материализм. У нас это звучало так же, но нам на самом деле читали лекции о социальной структуре советского общества. Основная идея была в том, чтобы рассказывать о проблемных общественных ситуациях, это было жутко увлекательно. На геофаке все любили, я помню, слушать лекции по социальной психологии. Даже была у нас такая переводная польская книжка про проблемы социологии в советское время, мы ее до дыр зачитывали. Самиздат, конечно, тоже был. На факультете, помню, много говорили и про отношения религии и общества, науки и общества.

—Так как вас геология и лекции по социологии в итоге привели в театр?

— А я был в студенческие годы первым вице-президентом клуба любителей хореографии «Терпсихора» Новосибирского университета. Звучит громко, конечно, но на самом деле просто несколько безумцев с разных факультетов ходили в оперный театр. Мы все до сих пор дружим. Постепенно эта история стала развиваться, мой друг-геофизик Геннадий Алференко, который был президентом этого общества, трансформировал его так, что клуб любителей хореографии в начале 1970-х превратился в Новосибирское городское добровольное общество любителей хореографии «Терпсихора» с правом юридического лица, счетом в банке и собственным помещением. Это была большая редкость, у нас при этом не было вышестоящего звена, все было автономно. Причем Геннадий Алференко нашел постановления Совета народных комиссаров от начала 1930-х годов, где говорилось, что это возможно, на эти бумаги и ссылались, когда пытались утвердить свое объединение. Было непросто, но получилось. И это было парадоксально. Тогда неподконтрольных какому-то центральному органу сообществ такого рода было три: общество садоводов-любителей, общество любителей кроликов и московское городское общество любителей декоративных животных. А ДОСААФ, какое-нибудь общество любителей книг — все они были с центральным органом в Москве. В общем, власти нас, как это ни странно, поддержали, хотя поначалу к нам ездил человек из ЦК, много спорил с нами, но мы отбились. Общество в 1990-х закрылось, все разъехались, но до того я, будучи его членом, переехал работать во Владивосток работать в научный центр. И открыл заодно дочерний филиал «Терпсихоры». Только во Владивостоке у всего была приставка «Даль». Ну знаете: «Дальморепродукт», Дальзавод и так далее. Вот и у нас появилась «ДальТерпсихора». Параллельно я стал председателем совета молодежных клубов Владивостока. Там был очень интересный Краевой драматический театр имени Горького с главным режиссером Ефимом Табачниковым. Мы сдружились. И вот наступило время, когда в театре один Табачников остался на хозяйстве. Мне предложили работу замдиректора театра. На директора я не тянул, так как не был членом партии, сразу меня на такую должность ставить не решились.